Мир приключений 1983 г. - Беляев Александр Романович (читать книги онлайн полностью без регистрации txt) 📗
Казалось, с тайными обществами было на время покончено. Но со всеми ли? Вдруг где-либо «затерялось» какое-нибудь, сумевшее так законспирироваться, что на него по сей день не натолкнулись. Ведь не случайно многие декабристы (они избрали эту тактику в наивной вере, что так можно будет вырвать у царя реформы) утверждали, что брожением охвачены почти все высшие и низшие чины в армии.
— Опасно то, что бунт может стать модой, — сказал однажды император Дибичу. — А свободомыслие будет принимаемо за нормальный образ мысли.
А в другой раз:
— Не должно иметь мнение об отце. Не должно иметь мнение и по поводу государя. И отцу, равно как и государю, нужно не одобрение — в нем он не нуждается, — а любовь детей и подданных.
В императоре, как и во всех русских самодержцах, было немало немецкой крови. Дибич был чистокровным пруссаком. И он совсем не понимал России, в частности партизанского движения 1812 года. Почему десятки тысяч людей сами брались за оружие и шли на неприятеля? Без приказа сверху, без точного монаршего повеления? А если бы монарх повелел замириться с французами, послушались бы его партизаны? Кто знает! Вдруг завтра снова возьмутся за топоры и вилы?
И именно потому, что педантичный Дибич мало что понимал в этой стране, казавшейся ему странной и неорганизованной, он больше полагался на мнение императора. Поддержал идею вызвать из Михайловского в Москву опального стихотворца Александра Пушкина, хотя ни строки его не читал и даже не имел понятия, за что, собственно, Пушкина сослали. И вообще Дибич был твердо уверен, что государству куда полезнее иметь одного хорошо обученного гренадера вместо роты поэтов. События последнего года убедили Дибича, что и вольнодумные стихотворения будоражащим образом воздействуют на умы. В том числе на умы гренадеров. Пушкина нельзя было оставлять вне поля зрения правительства…
И посреди всех этих дел странной, неожиданной представлялась срочная депеша Таврическому губернатору Нарышкину: ее почему-то следовало отвезти из Москвы в Петербург, показать тамошнему военному генерал-губернатору, а затем уже скакать напрямик в Симферополь. Но служба — превыше всего.
…На станциях фельдъегерь покрикивал на смотрителей и требовал лучших лошадей. Он скакал и днем и ночью. Спал, забившись в угол повозки и кое-как прикрывшись шинелью. У него была инструкция — времени не терять.
Пуще зеницы ока он берег конверт с двумя сургучными печатями на его обратной стороне. Конверт лежал в кожаной сумке, а сумка висела на груди фельдъегеря. В случае чего, он защищал бы эту сумку, не щадя жизни своей. Но если бы кто-то решился сломать печати, вскрыть пакет и прочитать депешу, то был бы, наверное, премного удивлен. Казалось, в такой спешке не было никакого смысла. Ведь речь шла вовсе не о государственных тайнах, а о какой-то темно-синей шкатулке. Впрочем, мы с вами располагаем подлинным текстом отношения И.И.Дибича за № 1325 из Москвы на имя Таврического губернатора Д.В.Нарышкина:
«В числе движимого имущества, оставшегося после смерти графини де Гаше, умершей в мае месяце сего года близ Феодосии, опечатана темно-синяя шкатулка с надписью «Marie Cazalete», на которую простирает свое право г-жа Бирх. По Высочайшему Государя Императора повелению, я прошу покорно Вас, по прибытии к Вам нарочного от С.-Петербургского военного генерал-губернатора и по вручению сего отношения, отдать ему сию шкатулку в таком виде, в каком она осталась после смерти графини Гаше».
Чтобы добраться до Симферополя, фельдъегерю понадобилось ровно восемь дней.
Губернатор Нарышкин прочитал депешу и удивленно поднял седую бровь. В чем дело?
Нарастающее внимание к Тавриде со стороны Петербурга не сулило ни выгод, ни спокойной службы. С легкой руки Екатерины зачастили сюда и коронованные визитеры. Если незадолго до смерти побывал здесь император Александр, то вполне вероятно, сюда может пожаловать и новый. Таврида становилась слишком уж бойким местом. И это губернатору не нравилось.
— Нарочного поместить на квартиру. Обеспечить ему стол, — распорядился губернатор. — А ко мне позвать Браилку.
Браилко был человеком молодым, но уже преуспевшим по службе и в глазах губернатора. Числился он чиновником по особо важным поручениям. И такие поручения ему действительно случалось исполнять. И частенько.
— Выясните, — сказал губернатор, — что это за шкатулка? Что за графиня? Какие права кто и на что простирает? При чем здесь госпожа Бирх и сам государь император? Откуда в Москве и Петербурге узнали о смерти графини?
Уже через два дня Браилко доложил губернатору, что сведения о смерти графини де Гаше поступили в Петербург от барона Боде, который владеет в Судаке дачей и виноградниками, постоянно проживает там и, казалось, окончательно натурализовался. Да, действительно он был душеприказчиком графини, дружил с ней и собирался перевезти ее к себе в Судак, но не успел. Что же касается упоминавшейся в депеше госпожи Бирх, то это камеристка императрицы Елизаветы Алексеевны. Вероятно, графиня де Гаше познакомилась с камеристкой императрицы в Петербурге, где жила с 1812 по 1824 годы.
— И всего-то дел? — удивился губернатор. — Ради этого гнали через всю страну нарочного?
— Если барону Дибичу было известно еще что-то важное, касающееся графини, то следовало бы хоть коротко пояснить это в депеше. Уж не о тайных ли обществах речь? Тогда при чем тут камеристка?
— Капризы камеристки императрицы иной раз значат для судьбы державы больше мнений министров. И вообще… Не было бы чего похуже. Со шкатулкой разберемся. Пошлем Мейера. Его усердие при исполнении обязанностей может служить примером ревностного отношения к службе.
Нарышкин почему-то вспомнил свой разговор с Дибичем позапрошлым летом в Царском Селе. Только что назначенный начальник главного штаба толковал о необходимости сильной и прозорливой власти. Он утверждал, что друзьями правительства могут быть люди двух категорий — твердо преданные престолу граждане, умеющие быть выше собственных чувств, способные, как библейский пророк, принести в жертву не только себя, но даже собственного сына. Это сознательные друзья. Но есть и друзья бессознательные. Это те, у кого чувства берут верх над рассудком. Неосмотрительно помянув всуе имя государя, они со временем раскаиваются. Раскаявшись, обязательно назовут одного или двух своих сообщников. И в тот самый момент, когда они в первый раз произносят вслух имена своих друзей, перед которыми им в дальнейшем будет стыдно, если правительство решит огласить источник получения им сведений, чувствительные, но заблуждавшиеся граждане становятся уже опорой престола.
Если перевести все эти рассуждения на нормальный язык, то Дибич просто-напросто поучал Нарышкина, как следует вербовать доносчиков.
— И все же барону Дибичу следовало писать нам яснее. Ведь для нас загадочна причина вмешательства государя в дело об имуществе покойной графини.
Нарышкин не обратил внимания на довольно свободный тон, в котором Браилко говорил о Дибиче. Браилко был любимцем губернатора.
— А нам-то что? Отошлем шкатулку — и дело с концом. Забот и без шкатулок хватает.
