Записки хроноскописта - Забелин Игорь Михайлович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
И поднялся. И упал, чтобы снова подняться. И снова упасть. И передать все-таки нам, бесконечно далеким потомкам, эстафету разума. И передать нам в наследство столь трудное звание — Человек Разумный.
Тогда, в пещере, соплеменники Калеки инстинктивно отомстили Альтруисту за утрату знания, — так же, наверное, они отомстили бы за утрату огня. Они лишь учились ценить знание, и потому оставили лежать рядом носителя знания и истребителя его, а сами ушли из пещеры и исчезли без следа.
Ниточка оттуда, из небратской могилы Калеки и Альтруиста, легко протягивалась в иные эпохи, в иные места, но я прервал полет фантазии.
Я стал размышлять о конкретном: я пытался угадать, как отнесутся к моей версии наши товарищи по расследованию…
От редакции:
В I960 году в первом сборнике «На суше и на море» была опубликована научно-фантастическая повесть И. Забелина «Долина Четырех крестов», открывшая серию повестей о Вербинине и Березкине, изобретателях хроноскопа и исследователях исторических загадок… Хроноскоп — это электронная машина, способная по малейшим следам восстанавливать картины прошлого, как бы приближая их во времени (подобно телескопу, приближающему к наблюдателю предметы в пространстве), и проецировать их на экран…
После «Долины Четырех крестов», продолжая «Записки хроноскописта», автор опубликовал повести «Легенда о «земляных людях», «Загадки Хаирхана», «Сказы о братстве», «Найти и не сдаваться», «Устремленные к небу». Они собраны в книге «Загадки Хаирхана» (М., 1961, 1965 гг.).
Научно-фантастическая повесть «Кара-Сердар» продолжает цикл «Записок хроноскописта».
«КАРА-СЕРДАР»
Глава первая
в которой я безмятежно провожу время на восточном берегу Каспия и даже разговоры о каменных скульптурах Горного Мангышлака ничуть не затрагивают моего воображения
Спалось в палатке великолепно, как в те невозвратимые теперь уже годы первых экспедиций, когда ничего не требовалось молодости, кроме неба, ветра да радостно встречающего тебя темного от росы коня.
Утром было солнечно, и сквозь голубой парус откинутого полога виделся синий Каспий, ослепительно белый пляж, на который вползали буро-зеленые растрепанные плети растений.
Голубой парус на мгновение перечеркнула темная приземистая фигура.
— Прибившийся к нам искусствовед, — сказал мой сосед по палатке; он лежал во вкладыше, выставив наружу коричневые плечи.
Я промолчал, потому что тоже «прибился» к экспедиции: жену привели на Мангышлак служебные обязанности, а я приехал вместе с ней, чтобы увидеть Каспий и отдохнуть от города.
— Вы слышали, с какой идеей носится искусствовед? — Сосед мой, выбравшись из вкладыша, натягивал на тугую грудь майку. — Уверяет, что открыла Горном Мангышлаке, на Каратау, скульптурные произведения эрсари… Впрочем, он весьма щепетилен и говорить об искусстве эрсари не любит. Хочет сначала все досконально изучить, а потом уж поразить мир. — Сосед улыбнулся. — Одному ему туда не добраться, вот он и ездит второй год с геологами.
— Вы тоже видели скульптуры? — я спросил совершенно равнодушно, просто чтобы поддержать разговор.
— Формы выветривания там действительно причудливые, — сказал сосед. — Но едва ли к скалам прикасалась рука человека. Все можно объяснить гораздо проще. Например, особенностями меловых пород альбского возраста: в них включены очень твердые, разнообразные конкреции, которые теперь вынесены на поверхность.
После завтрака геологи уехали в поселок Ералы отбирать образцы горных пород в кернохранилище, и в лагере остались только дежурный и мы с искусствоведом. Искусствовед — невысокий коренастый человек с ослепительно сияющей на солнце лысой головою — сам представился мне:
— Евгений Васильевич Варламов. — И добавил: — Можно просто Евгений.
«Просто Евгений» энергично встряхнул мою руку и весьма напористо предложил пройтись вдоль берега.
— Все равно они раньше трех-четырех не вернутся, — сказал он о геологах.
Я охотно принял предложение, но, как только мы вышли за пределы лагеря, поход наш едва не сорвался.
— Говорят, вы нашли любопытные скульптуры на Каратау? — спросил я, не имея в виду ничего худого и еще не зная характера своего спутника.
Евгений подскочил, и мне даже показалось, что, раздуваясь от негодования, он на некоторое время повис в воздухе.
— И вам уже проболтались?!
Я смущенно смотрел себе под ноги, и Евгений сжалился надо мной.
— Надеюсь, вы не будете распространяться о скульптурах в своих сочинениях? — смягчаясь, спросил он и, уловив краем глаза мой робкий кивок, зашагал дальше но пружинящей тине с запутавшимися в ней белыми скелетами раков.
Километрах в двух от лагеря розово-голубой уступ — чинк — почти вплотную подступал к морю. Мы шли вдоль уреза воды, обходя высохшие трупы тюленей и распугивая водяных ужей; над нами кружились стрижи и ласточки, но я больше смотрел на песок со следами ночных обитателей и почему-то думал, что восточный орнамент и даже буквы арабского алфавита художникам подсказали причудливые следы животных, поутру еще не тронутые ветром.
Евгений, молча шагавший впереди, наконец остановился и сел на обломок мергеля, скатившийся с чинка. Другие, более крупные обломки лежали в море, и в узких проливах между ними качались рыжие водоросли. Евгений сбросил полукеды и опустил распарившиеся ноги в холодную воду. Я последовал его примеру.
— Вообще-то вы слыхали про эрсари? — спросил Евгений и, не дожидаясь ответа, сказал: — Это одно из туркменских племен, населявших Мангышлак до семнадцатого века.
— И вы нашли их следы?
— Следы их искать не надо. Это не ваши фантастические антаркты, саркастически заметил Евгений, намекая на мой очерк «Найти и не сдаваться». Эрсари — историческая реальность, зафиксированная в документах. Тут все точно. Загадка — скульптуры. Как-никак, а вероисповедание эрсари — ислам суннитского толка. Ни и скульптура, ни живопись не поощрялись этой религией. Более чем не поощрялись.
Из воды, казалось из самых глубин моря, выплыл коричневато-зеленый водяной уж с таким же коричневато-зеленым бычком в пасти. Уж плыл прямо к нам, и я подумал, что было бы совсем неплохо, если бы всяческие человеческие тайны вот так, совершенно неожиданно кто-то приносил к нашим ногам. Я пристально следил за ужом, который, изящно извиваясь, стремился к нам, пытаясь преодолеть неширокую и несильную полосу прибоя, и желал ему успеха… Но нахлынувшая волна вдруг смыла ужа с его бычком-тайной, и он исчез в рыжих водорослях.
Тогда я лег на песок, стирая с него таинственные ночные иероглифы, и стал следить за ласточками и стрижами, выписывающими на плотном полотне неба еще более замысловатые письмена… Я не мог прочитать их. И может быть, впервые после того, как мы с Березкиным занялись хроноскопией, я радовался, что письмена недоступны мне, что не надо их расшифровывать и достаточно просто чувствовать спиною сухое и доброе тепло песка и просто следить за крылатыми мастерами, колдующими в поднебесье.
— Вы обещали нигде не упоминать про искусство эрсари, — напомнил Евгений, когда мы вернулись в лагерь, и я искренне подтвердил свою готовность молчать до гробовой доски.
Вечером геологи решили «лучить» кефаль — бить ее острогами при свете факелов, — и чисто практические заботы поглотили все лагерные, и мои в том числе, интересы. Специалисты по такому лову доказывали, что для факелов требуется асбест, пропитанный соляркой, а в экспедиции не нашлось ни того, ни другого. Тогда специалисты решили заменить асбест тряпками, а солярку — смесью машинного масла с бензином и переругались из-за пропорций… Я в спор не вмешивался и меланхолично размышлял о вреде излишних знаний и излишней специализации, а когда высокие договаривающиеся стороны все-таки пришли к соглашению, я отдал в распоряжение «рыбоколов» свои кеды и остался на берегу, устроившись на вьючном ящике рядом с Евгением.
