НФ: Альманах научной фантастики. День гнева - Гансовский Север Феликсович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Конечно, Гарпия любила его, очень любила. Так забавно было возиться с ней, словно с маленькой девочкой, показывать, как обращаться с водопроводным краном и со штепселем, пугать ее радиоприемником, катать в автомобиле по городу, ошеломлять магазинами. Незаметные детали нашего быта — стул, карандаш, мыло — все это было проблемой для нее.
Гарпия очень старалась приобрести навыки культурной женщины, ей так хотелось угодить мужу. Но почти каждый день, приходя домой, Эрл получал доклады от экономки:
— Мадам изволит спать на полу в гостиной. Она говорит, что так прохладнее.
— Мадам напустила воды в ванну и забыла закрыть кран. Паркет испорчен в трех комнатах.
И в строгих глазах старушки Эрл читал осуждение: “Человек из хорошей семьи… и такая жена!”
Гарпия была необычайно мила… но Эрлу не с кем было посоветоваться о делах, получить поддержку в трудную минуту, не с кем поделиться удачей. Гарпия просто не понимала, чем он занят. Поцелуи… и только.
И сюда, на курорт, два раза в неделю приходили реляции экономки отчеты о затратах и сообщения о проказах жены. А в конце старательные и корявые буквы: “Дарагой муш. Я тибя очень лублу. Приижай скорей”.
Эрл с умилением читал эти каракули и чувствовал, что на расстоянии он любит Гарпию гораздо больше.
Римма Ван-Флит была очень богата, богаче Эрла и очень умна, пожалуй, умнее его. Она великолепно плавала и играла в теннис, немножко пела, немножко рассуждала о литературе, все это делала превосходно для дилетанта.
Она была хороша собой: огненно-рыжие волосы, тонкий острый нос, красота острая, вызывающая. И брови, подбритые чуть тоньше, чем нужно, губы, намазанные чуть ярче, декольте чуть глубже, чем принято, платье чуть прозрачнее, чем прилично. Зато каждый мог видеть, какая у нее красивая спина и плечи. А спина была человеческая, нормальная, без мясистого горба.
— Все говорят о вашей будущей пьесе, — сказала она Эрлу при первом знакомстве. — Твердят, что вы затмите Шекспира и Эсхила.
И Эрл получил возможность, такую приятную для автора, рассказать о своих замыслах и затруднениях. Римма слушала, неумеренно восхищаясь, и время от времени вставляла замечания, которые поражали Эрла меткостью и остроумием.
— Вам нужно самой писать, — сказал он Римме.
Собеседница его засмеялась особенным грудным смехом, воркующим и многозначительным:
— Что вы, ведь я только женщина, и ум у меня женский, пассивный. Мое дело чувствовать талант, понимать, восхищаться, любить его… творчество.
Потом они пили коктейли. У Риммы блестели глаза, щеки заливал румянец. Говорили как старые знакомые, переходя с темя на тему, все не могли наговориться. И о любви с первого взгляда, и о родстве душ, и о взаимном понимании, и о том, как редко встречается в жизни настоящее чувство…
Потом они каким-то образом оказались на пляже. На жемчужном песке лежали четкие тени пальм. Луна расстелила свой золотой коврик на стеклянной поверхности моря. Зыбь колыхалась у берега, рокотали камешки. Римма на тонких каблучках не могла идти по песку, завязла и хохотала над своей беспомощностью. Эрл взял ее на руки. Бледное лицо женщины сразу стало серьезным. Эрл понял, что пора ее поцеловать.
Утром он послал жене телеграмму:
“Доктора настойчиво советуют морское путешествие. Знакомые приглашают на яхту. Напишу подробно”.
Но он так и не написал. По телеграфу было легче лгать.
Прошел еще год. В отдаленном австралийском порту Эрл, не простившись с Риммой, сел на встречный пароход, чтобы вернуться домой. У него было чувство, будто он выбрался из гнилой лужи и никак не может отмыться. Вся эта грязь с Риммой, ее мужем, предыдущим любовником, случайными знакомствами. И скандальные статьи о мнимых оргиях и выдуманных дуэлях. И все — на первых страницах газет… Как он мог попасть в эту трясину?
Но по мере того как пароход приближался к дому, настроение Эрла улучшалось, будто морские ветры стирали с его губ следы поцелуев Риммы. Как-то поживает его Гарпия? “Дарагой муш, приижай скорей”. Вот и приезжает, с опозданием на год.
Только бы Гарпия ничего не знала. Счастье еще, что она не читает газет. Эрл не верил в бога, но сейчас он горячо молился, упрашивая небесные силы скрыть его похождения. Давал обещание любить жену вечно, сделать ее жизнь радостной. И хорошо бы, чтобы у них были дети, лучше девочки. Пусть порхают по саду, а они с Гарпией будут стареть и радоваться, на них глядя.
И вот с замирающим сердцем Эрл вступает в собственный дом.
Старая экономка хмурит брови, встречая его. Взгляд у нее укоризненный. Уж она-то читает газеты. Наверное, знает все.
Эрл отводит глаза, небрежным тоном спрашивает:
— Ну, что дома? Наша проказница здорова?
И ему страшно хочется услышать что-нибудь о наивных проделках Гарпии: посадила цветы в картонку от шляпы, поливала сад горячей водой.
Экономка медлит, зачем-то подводит Эрла к диванчику, придвигает столик с сифоном, уговаривает держать себя в руках. Эрл начинает догадываться.
— Она… она узнала?
Экономка кивает головой.
— Ничего не поделаешь, все говорили об этом. Я старалась скрыть, как могла. Но однажды ночью она прибежала ко мне слезах и сказала: “Я знаю, он не любит меня больше”. И она плакала ночь напролет, и у нее сделалась горячка, и мы боялись за ее жизнь целый месяц. А потом она выздоровела и стала, извините меня, довольная и веселая. И песни пела, звонко так, и в спальне запиралась. А я, простите, поглядела однажды в щелку, что она делает. Представьте, она шила себе платье из белого муслина и все примеряла перед зеркалом. А на спину сделала крылышки, сначала маленькие, как у бабочки, а потом побольше, а потом уж совсем громадные. И мы не знали, что она не в себе, даже радовались, что занятие нашла. А как-то ночью она поднялась на башню и прыгнула в воду.
Эрл вскочил и обнял плачущую старушку.
— Она жива! — воскликнул он. — И я найду ее. Просто у Гарпии выросли крылья, и она улетела.
Старушка положила ему на лоб сухую руку.
— Что вы, побойтесь бога! Разве она птица, чтобы летать?
6а
Солнце зашло за кирпичную стену, и в комнате стало сумрачно. В предвечерней тишине особенно явственно звучали голоса мальчишек, игравших в войну на мусорной куче. Издалека доносился благовест. А Март все писал и писал, горбясь над подоконником, почти не видя букв и не желая отвлечься, чтобы зажечь свет. Никогда ему не писалось еще так легко и свободно. Он отчетливо видел перед собой эту ненавистную рыжую Римму и заурядного Эрла, похожего на него самого, только богатого и благополучного, и удивительную Гарпию, несущуюся над морем на перламутровых крыльях.
Наконец Март дописал заключительные слова главы, выпрямился, провел по лбу, как бы стирая фантастические образы, и сладко потянулся, возвращаясь к действительности. Несколько секунд радостный подъем творчества еще бодрил его. Потом он вспомнил о бедности, безработице и Герте.
Где же Гертруда? Сколько времени можно провожать сестру?
Он зажег свет и заметил возле зеркала приколотую к салфетке записку:
“Дорогой Март!
Я долго ждала и терпела, но больше не могу. Ты сам понимаешь, что жить так невозможно. Тебе самому без меня будет легче. Если бы ты любил меня достаточно и думал обо мне, ты давно нашел бы в себе энергию, чтобы устроиться как следует.
Прощай, будь счастлив по-своему. Не старайся отыскать меня. Это будет неприятно нам обоим.
Герта”
Март перечитывал записку и никак не мог понять, что это значит “неприятно обоим” или “устроиться как следует”? И только взглянув на разбросанные вещи, он все осмыслил и застонал, схватившись за голову.
Ушла! Убежала! Улетела, как Гарпия!
Он недостаточно любил Герту, и она улетела.
7 и 7а
Больше Март не написал ни слова. Он не знал, как кончить рассказ.
По первоначальному замыслу Эрл должен был очнуться после болезни, вся история Гарпии оказывалась бредовым сном. Но теперь Март понял, что такой конец был бы фальшивым. Гарпия не была, не могла быть миражом. И Эрл не должен был отступиться, легко расстаться с ней, как с сонным видением. Он обязан был искать ее… как Март искал Герту.
