Парень из преисподней (антология) - Ефремов Иван Антонович (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
— Вы в кабине?
— Да.
— Почему не летите?
— Все в порядке, Петр Егорыч, не волнуйтесь.
— А почему, собственно, я должен волноваться?
— «Альфа», я — «Прима», вылетаю.
— «Прима», я — «Альфа», вас понял. Ждем. Вы опаздываете на полчаса.
Полчаса… Что такое полчаса?
Солнце уже миновало зенит, и у ног легло темное пятно: сплющенная, раздавленная тень скафандра с изломанными манипуляторами.
Метроном стучал все громче.
Андрей положил пальцы на тугую красную кнопку.
Нина проснулась сразу. Сердце тревожно колотилось, и первым бессознательным движением она включила софит над детской кроваткой.
Зеленый сумеречный свет выхватил сладко посапывающий нос, приоткрытые пухлые губы.
Сын безмятежно спал.
Она выключила свет и опустила голову на подушку.
В комнате было темно, тихо и душно. Интересно, сколько сейчас времени? Зажигать часы почему-то не хотелось, и она пыталась определить время по какой-нибудь примете. Справа по стене поползли причудливые перистые тени, метнулись на потолок и исчезли. За стеной что-то тонко звякнуло, зашуршало и тоже замерло. Прошла минута, а может быть, и больше. По-прежнему все покойно, темно и тихо, только ровное дыхание сына живет в комнате.
Нина закрыла глаза. Мысли текли медленно и бессвязно, всплывали, кружились на месте и снова тонули.
Что ее так испугало? Кажется, какой-то крик. Но никто кричать не мог. Сын спит. Значит, что-то приснилось. Но что?
Она пыталась вспомнить сон, но перед глазами плясали обрывки какой-то фантастической ерунды: синие скалы, розовое небо, молочное озеро, зеленое солнце и какое-то странное насекомое, похожее на раздавленного майского жука.
Нина повернулась на бок, свернулась калачиком, пытаясь уснуть. Непонятная тревога не проходила.
Может быть, слишком душно?
Вместо того чтобы включить микроклимат, Нина встала, накинула халат, ощупью, натыкаясь на мебель, подошла к едва различимому проему окна. Створки медленно разошлись в стороны, в лицо ударил влажный ночной воздух, пронизанный льдистыми серебринками таежных запахов.
Чуть закружилась голова. Внизу поблескивали звезды — огни огромного города. Их разноцветный рой тянулся до самого горизонта, переходя в строгие рисунки небесных созвездий…
Звезды… Наперебой мигают веселые светлячки. Словно чья-то черная ладошка балуется с огнем: откроет — закроет, откроет — закроет. Точка тире, точка — тире.
Суматошная ночная морзянка.
Нина попробовала представить себе леденящую жуть безмерных пространств, голубоватые протуберанцы чужих солнц и зябко поежилась. Нет, звезды все равно останутся для нее такими, как в детстве — добрыми, забавными светлячками.
Неужели они, вот эти далекие огоньки, могут отнять у нее Андрея?
И снова пугающе ясно встал перед глазами сонный кошмар: синие скалы, зеленое солнце и странный майский жук. Нет, он не раздавлен, он треснул вдоль тела надвое, и в черной трещине…
Нет, нет! Нет! Звезды, вы такие добрые отсюда, с Земли, вы не можете, вы не имеете права!..
Где ты, Андрей, что с тобой? Почему так ноет сердце?
Справа бесшумно в полнеба полыхнуло зарево, и ровно через четыре секунды ощутился толчок воздуха — это стартовал по расписанию межконтинентальный реалет. Значит, три часа пятнадцать минут по местному времени.
Суетились, сплетались и расплетались внизу горящие полосы от фар электромобилей — в глубокой тишине ночи кто-то куда-то спешил, кто-то кого-то ждал, кто-то с кем-то встречался и расставался.
Глаза уже привыкли к темноте, и Нина прошла в соседнюю комнату.
Ей было очень стыдно, но пальцы вопреки воле набрали номер.
Ева не спала, она улыбнулась Нине из уютного кресла и отложила на столик блокнот с карандашом.
И пока Нина мучительно соображала, о чем спросить, чтобы хоть как-то оправдать звонок среди ночи, Ева заговорила первая:
— Не спишь? Маешься?
И, не дождавшись ответа, продолжала:
— А ты не опускай глаза. Я сама не сплю ночами. Вот уже пятнадцать лет. С тех пор, как Артур первый раз ушел в звезды. И никто из наших не спит. Эла мне уже четыре раза звонила.
Чувствуя в горле застрявший комок, Нина пыталась извиниться за беспокойство, говорить еще какие-то слова, но Ева — кто и когда назвал ее «космической мамой»? — прервала:
— Брось ты! Нечего стыдиться. И поплачь, если хочется. Им, мужикам, звезды, а нам, бабам, — слезы. Так говорили в старые времена.
Ева выговаривала «и» по-латышски мягко, а «б» — со взрывной твердостью, поэтому у нее «мужики» звучали нежно, а «бабы» клацало, как затвор старого охотничьего ружья… Про «старые времена», наверное, точно, потому что художница Ева Бремзис старину знала хорошо.
Нина невольно перевела глаза на гобелены, которыми была увешана вся комната. Пламенеющие тона узоров и рисунков светились в полумраке, и оживали, двигались прекрасные фигуры — то могучие, то хрупкие, то нежные и распускались диковинные цветы, и пахли травы, и плескалось янтарное море, и медленные руны «Калевалы» выплывали из глубин времени навстречу атомным солнцам нового века.
Ева перехватила взгляд.
— Любуешься? А ведь я нарочно в этой комнате сижу по ночам. Здесь спокойнее.
Нина молчала, и Ева взялась за блокнот:
— Хочешь, новенькое покажу? Это набросок, но хочу вот что-то в этом роде сотворить. К прилету наших мужичков… Чтобы знали, что мы без них не сидим без дела…
Ева поднесла блокнот к самому экрану.
— Нравится?
Это был набросок люмографом, к тому же выполненный в обобщенно-условной народной манере, поэтому Нина не сразу разобрала, что там изображено. Только постепенно вьющиеся цветные штрихи складывались в части рисунка.
Синие, геометрически ровные скалы…
Зеленое солнце с двумя коронами…
Белый овал неподвижного озера…
Зеленое существо… нет, это скафандр… да, конечно, скафандр, причем можно точно определить марку — САЖО-5, как она сразу не смогла…
Тишина.
Она еще не успела удивиться или растеряться, как тупо ударило в виски, рисунок треснул, и за ним была ночь, и через безмерный провал пространства, рядом, в упор, тускло блестя, разошлись створки скафандра, отдавая беззащитное тело страшному чужому миру…
— Что с тобой, детка? Что ты кричишь?
— Евиня, ему плохо. Евиня!..
На корабле царила радостная суматоха.
В одинаковых серых комбинезонах с откинутыми шлемами, перепачканные и веселые, ученые сейчас походили на ватагу мальчишек, задумавших разгромить сонное электронное царство. Щелкали переключатели, перепуганные автоматы взвизгивали, ошалело мигали индикаторными лампами, пытались мгновенно понять и привести к покою бессистемные возмущения в цепи, но все новые и новые алгоритмы заставляли их напрягаться, а динамики общей связи грохотали в каютах и переходах разными голосами: «Проверка! Проверка!»
Злой и расстроенный Кривцов бродил по отсекам, тщательно ощупывая каждый метр матового металла. В отсеке хронопульсации он едва не упал, споткнувшись о чьи-то ноги. Из-за раскрытого пульта выглянул кибернетик Станислав Свирин.
— Слушайте, отдайте мои очки! Я же знаю, что вы их взяли!
Свирин, пригладив короткопалой ладошкой задорный седой вихор, попытался изобразить возмущение на своем круглом лице:
— Товарищ Кривцов, если вы еще раз спросите меня о своих очках, я отправлю вас месяца на два в прошлое. Я же сказал: спроси у Апенченко.
— Спрашивал.
— Ну и что?
— Он говорит, не брал.
Голос кибернетика по-прежнему оставался серьезным:
— Вполне возможно. На таких планетах все возможно. Лабир! Загадочный минерал! Дозвездная материя. Что с нее возьмешь, с дозвездной материи?
— Ну, ребята, поймите, я без очков не могу считать графики метеорных пушек. Дело же стоит… Хватит…
— Очки в наш век — мелкое пижонство. Надо носить контактные линзы. Немного портят цвет глаз, но зато вполне надежно.
