В глубине Великого Кристалла. Том 2 - Крапивин Владислав Петрович (книга бесплатный формат TXT) 📗
— Тетрадь? Нет, Сашка… Да и не было никакой Тетради.
— Это хорошо, — вдруг сказал он.
— Что хорошо?!
— Ой… дурак я! — Сашка от досады крепко хлопнул себя по затылку. — Я не так хотел сказать… Я вам один подарок сделаю! Когда вернусь…
— Какой?
— Пока нельзя говорить! Тайна!
— Ну, если тайна… А где ты живешь, не тайна? А то как я тебя найду, когда вернешься?
— Ой, верно!.. Улица Голубиной Почты, восемь, квартира два… Игорь Петрович, а вы зайдите к маме, когда меня не будет, ладно? Она обрадуется…
— Зайду… Ну, а теперь давай прощаться. Быстро и решительно!
— Ладно! — Он сел на парапет верхом, широко отвел свою ладошку и с размаху впечатал в мою ладонь. Рукопожатие получилось крепкое и веселое. И Сашка вскочил на парапете. Смешно и лихо отдал мне честь, крутанулся на пятке и побежал по граниту, как по узкому тротуару. “Свалишься ведь, акробат!” — хотел крикнуть я вслед. Но он уже прыгнул на плиты набережной. Пересек мостовую, на той стороне помахал мне еще рукой и ускакал за угол дома с вывеской:
“Кафе “В объятиях осьминога”
“Черта с два я пойду в такое кафе”, — решил я. И опять повернулся к морю.
Носились виндсерферы. Разноцветные. Лишь один — как бабочка-траурница, весь бархатисто-черный…
Глава 10. Черный виндсерфер
1. Последняя печаль
Настроение изменилось не сразу… До вечера я ходил со спокойной и ясной радостью. Правда, была она вперемешку с грустью — из-за нового прощания с Сашкой — и все же… Главное, что мы снова стали друзьями. Я мог теперь без прежней печали и без злости на себя вспоминать наше путешествие…
И я вспоминал. Шагал по пестрым улицам Кан’Орры и улыбался, что, наверно, со стороны выглядело глупо…
Зашел в редакцию и в течение пяти минут терпел, как танцует вокруг меня Галевич: “Ах, я не посмотрел сразу в анкету!.. Вы не передумали, это не шутка? Но как же — корректором? Знаете, у нас на днях уходит замредактора… Ах, специально, творческий эксперимент? Очень остроумно!.. Только комната, честно говоря, она… Может быть, номер в гостинице?”
Я успокоил его, обещал завтра явиться на работу, он вручил адрес и ключ от комнаты, где “приготовлено все, насколько хватило возможностей”. И высказал живейшее желание проводить меня и помочь устроиться. Кое-как я убедил его, что устроюсь сам, и пошел искать свое новое жилище.
По дороге набрел на отделение связи, позвонил Денису. Переждал его радостно-негодующие крики по поводу моего “ребячьего поведения” и нежелания появляться дома, узнал, что “Лариска опять намылилась замуж, и на этот раз, кажется, удачно”. Сказал, что устроился в редакцию в одном приморском городе, “а в каком, сообщу после, нечего за мной хвостов снаряжать”. И попрощался… И дальше пошел совсем улыбчиво-умиротворенный. Все живы-здоровы, и слава Богу…
“Квартира” моя оказалась в пристройке домика, где находилась контора маячной службы. Недалеко от берега, в районе Катерной гавани. В окна были видны пирсы и суета “москитного” флота, на стенках висели меркаторские карты ближней акватории, слышно было, как над вышкой хлопает флаг гидрографической службы. В общем, весьма уютно и романтично…
Клочковато-бородатый болтливый сторож тут же взялся было готовить чай (“И, может, чего покрепче, а?”), но я поблагодарил и отказался. До семи оставалось около часа, я решил, что поужинаю в первой попавшейся забегаловке и отправлюсь в клуб “Светлое слово”, как обещал директору Вербе.
Надел свежую рубашку, обмахнул у порога от пыли башмаки, резко разогнулся… и замычал от неожиданной, как удар боли, тоски.
Все вокруг было то же самое: стены в желтоватых морских картах, корабельные часы над столом, вечернее солнце и гавань в окне. Но я — будто проснулся. И словно догнала меня та безжалостная печаль, которая вчера терзала на пароходе. Господи, зачем я здесь? (И зачем я вообще?) Какая судьба занесла меня сюда? Кому я здесь нужен? Восторженному Галевичу? Членам клуба “Светлое слово”? Им нужен не я нынешний, а прежний — со своей известностью и книжками. Они просто не знают еще, что у меня все позади…
Если кому-то и нужен я был, то, пожалуй, Сашке (хотя и непонятно почему). Но Сашка ушел в дальний рейс, и смешно надеяться, что я сумею протянуть полгода и дождаться. А если и дождусь, что дальше?
“Зачем ты мальчишке, которому — жить, расти, пробиваться в новые пространства? Надеешься пойти с ним еще на один маршрут? И может быть, что-то написать? Не ври себе. Лучше, чем прежде, не напишешь, и праздники не повторяются…”
Я сдался не сразу. Чтобы спастись от тоски, я сжал зубы и вышел из дома. Зашагал по прибрежным улицам — запутанным, причудливым… и чужим. Совсем недавно они казались мне сказочно-манящими, радостными. А теперь это был отрешенный от меня, ненужный мне город. О чужой истории рассказывали чугунные памятные доски на стенах домов и траверсах бастионов; чужие корабли толкались на вечернем рейде; чужие деревья золотились под закатными лучами; чужие матери скликали с улиц ребятишек с деревянными мечами и самокатами…
“Давай разберемся, — безжалостно сказал я себе. — Город не виноват. Виноват ты сам. Ты бессовестно эксплуатируешь судьбу, которая принесла тебе великодушный подарок… Ты отшагал свое, как умел, сделал то, на что хватило сил, написал все, что мог. Нет, хуже, чем мог, конечно. А самое главное, что жил еще хуже, чем писал. В отличие от своих придуманных героев, не раз трусил, приспосабливался, обманывал других и себя… И все же, когда поздно стало что-то менять и на что-то рассчитывать, тебе повезло, как немногим: сумел напоследок прорваться в тот мир, обрывки которого неловко и кособоко вставлял в свои книжки. Сумел взглянуть на города, которые твоя память детства, тревожная фантастика снов и выдумка окутали “цветным туманом”… Вначале ты, самонадеянный дурак, думал, что это и вправду “отраженный мир” — результат твоей фантазии в сочетании с хитростями многомерных пространств. Но возникла ясная и бесспорная реальность — лоцман Сашка. От такой реальности никуда не денешься, логичнее уж себя признать “отраженным”… Следовало быть благодарным судьбе и послушно вернуться домой после Подгорья… Не ври, что не сумел! Не хотел, прятался. Глупо надеялся на что-то… Судьба пожалела тебя снова — сегодня. Дала тебе еще одну встречу, дала прощение мальчишки. Так имей же, наконец, совесть!”
Я торопливо зашагал к дому. Чтобы взять вещи и поспешить на пристань. К пароходу до Кобурга. А потом — домой…
А дома — что?
Радостно-укоризненный Артур Яковлевич? Прибежавшая Тереза, прикатившие (возможно!) Денис и Лариса? Их шумное сочувствие и заботы, а потом, во время приступа, нарочитая бодрость и спрятанное в глазах понимание, что, кажется, на этот раз уже всё. И тайное, скрытое даже от себя самих, желание, чтобы это скорее кончилось, ибо тогда будет облегчение для всех…
Ну, а если это случится здесь? Лучше будет? Оно ведь скоро, скоро. Зря надеется наивный Галевич на долгую работу нового корректора…
Я был уже недалеко от домика маячной службы, за которым пряталось низкое рыжее солнце. И здесь вверх от берега по ракушечным плитам берегового спуска зашагала навстречу мне дружная компания мальчишек. Четверо несли на плечах бело-красную парусную доску-виндсерфер, еще двое — обернутый вокруг мачты парус. А самый маленький, похожий на копченую рыбку, шел вприпрыжку впереди и толкал перед собой, как колесо, оранжевый спасательный круг. В двух шагах от меня мальчик-рыбка вскинул веселые глаза и, видимо, просто так, от хорошего настроения, звонко сказал “Здрасьте!” и подбросил к виску растопыренные пальцы.
— Привет… — отозвался я с растерянной улыбкой. И с благодарностью.
Ребята промаршировали, а я смотрел им вслед. И с великим облегчением чувствовал, как уходит черная тоска.
Потому что я знал, что делать.
