Мегамир - Никитин Юрий Александрович (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗
Освещенное пятно уплывало назад, исчезло. Морозов поднял «Таргитая» в верхний слой муссонного ветра. Там воздушный поток несется намного быстрее. «Таргитай» словно бы перепрыгнул из пассажирского поезда в курьерский.
За спиной Енисеева послышались шаги. Но не те шаги, которые он привык слышать в Большом Мире: нечто шлепающее, шаркающее и бухающее, здесь в спину как бы слегка пахнуло теплом – истончившаяся шкура ловит изменения в одну сотую градуса, а обонянию хватает одной– двух молекул запаха, чтобы догадаться, кто подходит со спины.
Дмитрий остановился в двух шагах, перегнулся в поясе над перилами. Глаза бесцельно шарили внизу, Енисеев ожидал, что пройдется насчет того, как хорошо поплевывать сверху на президентов, но десантник вдруг сказал озабоченно:
– Что-то Саша сильно похудела. А эскулап говорит, что здорова.
– Да и ты не толстеешь, – заметил Енисеев.
– Ну, что я, – сказал Дмитрий с удовольствием. – На мне нарастет. А она – женщина. Я же солдат старых правил: женщин нужно охранять и беречь. Несмотря на равноправие, они нам не… Как говорили наши деды: паук не скотина, женщина не человек.
– Не человек, а насекомое, – заметил Енисеев. – А насекомый – звучит горже!
Он сам замечал, что Саша в самом деле похудела больше других. Суставы выступают остро, живот впал, отчего грудь торчит просто вызывающе. Из-за того, что низ живота почти прилип к спине, остро и жалобно торчат кости бедер, а внизу выпячивается кость, от которой Енисеев всегда поспешно отводил глаза. Комбинезон плотно обтягивает ее фигуру, и лобок выпячивается просто вызывающе. Хотя они даже в полете изнуряли себя работой, Енисеев ловил себя на том, что украдкой посматривает, как она ходит, двигается, с какой грацией садится. А когда из тени выходит под солнечные лучи, в крови у него всякий раз начиналось жжение, перед глазами быстро и хаотично начинали возникать сладостные картины, от которых он краснел, хмурился, поспешно нырял в тень.
– Это ее не портит, – сказал он наконец.
– Еще как не портит, – согласился Дмитрий. – Просто… она меняется быстрее других.
Утром проснулись от рези в глазах. Солнце слепило через тонкую пленку век, глаза нагрелись. Енисеев инстинктивно закрыл ладонями глаза, но прямые лучи проникали даже сквозь ладони. Он поспешно отвернулся, перед глазами плавали темные пятна. Не ослепнуть бы… Веки скоро отомрут, все равно не защита, сквозь них видно почти так же. А от пыли защищать не надо, не случайно глаза у всех насекомых, пауков, сороконожек без век…
Он попытался себе представить человека, который придет через два-три поколения. Получилось такое удивительное чудовище, что он проснулся окончательно.
Сквозь иллюминатор в полу видно было, как далеко внизу тянется поле кучевых облаков, а темно-зеленая поверхность проглядывает лишь в разрывы, похожие на разломы. Весь экипаж, сохраняя тепло, находился здесь же, в задраенной гондоле. Все кучились по двое-трое возле иллюминаторов, на их лица падал отсвет дневного света.
Енисеев украдкой шарил по ним взглядом. Сейчас, когда все в сборе, а делать, по сути, нечего, к нему снова вернулись тягостные мысли о противнике, который испортил рацию, поджег шар.
Кто из них враг? Загорелые, дружелюбные, всегда готовые помочь Забелин и Чернов? Великий физико-химик и не менее великий кулинар Хомяков? Беспомощная красавица Цветкова? Мягкий самоотверженный Овсяненко? Железный Морозов? Остаются Алексеевский и Фетисова, которым он верит как себе, и два ксеркса, которым, как себе, верят десантники… Кто? Буся и Кузя?
Вяло позавтракали, Морозов велел усилить подачу подогретого воздуха сюда, вниз, и едва горячая струя ворвалась в помещение, все оживились, голоса стали громче, Забелин и Чернов затеяли вольную борьбу.
Вскоре интеллектуалы уже развлекались сногсшибательными гипотезами, придумывали заумные теории, состязались в эрудиции. Дмитрий обычно слушал с раскрытым ртом. Морозов и Саша тоже присутствовали безмолвными слушателями. Енисеев участвовал в диспутах редко. Но сегодня Дмитрий вдруг поднялся, сказал с натугой, сильно покраснев:
– Я не понимаю, почему никто не скажет про удивительную философию муравьев…
Споры умолкли, на него оглянулись с таким интересом, словно увидели большую говорящую рыбу.
– Философию? – наконец переспросил Чернов, да и то, пожалуй, спросил из вежливости. – Да еще… гм… муравьев? Я бы скорее поговорил про их Курс Молодого Бойца, созданный великим Алексеевским!
Дмитрий приосанился, но тут же его грудь слегка опала в размерах, он сказал сердито:
– А вот и философию! Мы знаем, что любое мыслящее существо отличается прежде всего неприятием своей смерти. Не гибели, ее и немыслящие… ну, всякие там тараканы и йоги, боятся, а именно небытия! Так вот муравьи выход нашли. Они бессмертны!
На него смотрели с прежним вежливым интересом. Молчали. Только Саша сказала с непередаваемым презрением:
– Ого! А как ты их рубил направо и налево пару лет назад?
– Бессмертны, глупая, – сказал Дмитрий с чувством полного превосходства интеллектуала над простой бесхитростной десантницей, – это не значит, что неуязвимы. Муравей существует как муравьишка и в то же время – как часть надорганизма муравейника. Наш страшный вопрос, куда прет бренная душа после смерти, у них не возникает. Их души остаются в муравейнике.
– Часть души? – спросила Саша скептически.
– Нет, теряется микроскопически малая часть. Если в муравейнике сто тысяч муравьев, то со смертью муравья теряется стотысячная часть души. Это все равно что ты забыла один-два анекдота. Или чей-то телефонный номер. Душа муравейника постоянно что-то забывает по мелочи, когда дохнут отдельные мураши, но и всегда что-то узнает новое, так как постоянно рождаются новые, носятся по незнакомым местам… Словом, жизнь идет. Муравьи спокойны, веселы и невозмутимы, потому что все их личности остаются в муравейнике даже после смерти.
Все смотрели на Дмитрия уже не как на говорящую рыбу, а как на ученую обезьяну, только Морозов, как истый руководитель, сразу ухватился за рациональное зерно:
– Проповедуешь коллективизм? В духе времени, одобряю. Политическое чутье у тебя всегда было, молодец. Любые примеры хороши, даже если на мурашах… Но только, если бы к старому мозгу постоянно добавлялись новые, он стал бы супермуравьем! Мурасапиенсом. Мы бы стояли перед ним на задних лапках!
Дмитрий поклонился Морозову почтительно-победно:
– Добавляются души, не мозги! Муравьи остановились именно потому, что бессмертны. Каждый муравей, вылезая из кокона, уже старый муравей. Ему миллион лет от роду! Енисеев подтвердит, что муравьи кормят не только личинок, даже яйца, передавая им информацию, духовное «Я» муравейника… Яйцо растет, превращается в личинку, но растет не младенец, а старик в молодом теле!
Енисеев заметил, что на Дмитрия поглядывают с некоторым беспокойством. Он подавил себя жизнерадостным здоровяком, а невежеством хвастался как признаком здоровья, но тут заговорил, да еще как заговорил!
– У нас пока не создано ни единого учения, – заканчивал Дмитрий под рев невидимых фанфар, – которое примирило бы людей со смертью! А мураши сумели. Остановили прогресс, зато обрели покой. Им теперь все до лампочки, как нынешним йогам. Всю жизнь! Живой пример для некоторых, еще изредка встречающихся стран Запада, где безработные и бесправные негры роются в мусорных ящиках, но дороги там к нашему светлому будущему не видят…
Морозов с чувством пожал Дмитрию руку. Что-то говорил Забелин, доказывал возможность симбиоза с полуразумной плесенью, но его гипотеза затерялась в лучах славы бравого десантника. А Овсяненко вообще рискнул выступить с напрашивающимся предположением, будто все древние цивилизации Земли ушли в Малый Мир. Дескать, как только, так сразу… Дмитрий явно выиграл нокаутом.
Еще говорила Фетисова, но она была человеком одной идеи: находила все новые и новые доводы в пользу превосходства людей Малого Мира. Подобно спортсмену, заканчивающему карьеру в тридцать лет, академику-ядерщику, который вдруг вспоминает об экологии, Саша явно нашла себя в совершенно другой области, к которой готовилась, где работала. Хламида пророчицы ей вдруг пришлась по фигуре лучше, чем десантный комбинезон.
