Однажды, вдруг, когда-нибудь… - Абрамов Сергей Александрович (лучшие книги онлайн txt) 📗
— Как знать. — Игорь старался поддержать лёгкий разговор.
— От тебя зависит. Ты Настю давно знаашь?
Вот оно в чём дело! Настя им спать спокойно не даёт.
— Недавно.
— Зачем ты к ней ходил?
— А тебе-то что?
— Не груби старшим, Игорь, это невежливо. Я повторю вопрос: зачем ты к ней ходил?
— И я повторю: а тебе-то что?
Щёлк! Из сжатого кулака парня в свитере, как чёртик из табакерки, выпрыгнуло узкое лезвие ножа. Спринг-найф, пружинная штучка. Игорь видел такой однажды у отцовского приятеля, вернувшегося из загранплавания…
— Видишь? — Парень медленно вытянул руку в направлении Игоря. — Это нож.
Глаза давно привыкли к темноте, и казалось, что во дворе не так уж темно — всё видно, пусть не очень отчётливо.
— Вижу, — сказал Игорь.
Странная вещь: он не ножа испугался, он просто не мог его испугаться, ибо не было в его жизни драк с ножами, знал о них теоретически — из кино, из книг, и относился к ним как к чему-то невзаправдашнему, искусственному. А вот угрозы, прозвучавшей в голосе парня, он испугался — чуть-чуть, самую малость. Угроза — это реально, это пахнет дракой, а драться Игорь не умел и не любил. И не хотел.
— Я тебя не обижу, я обещал, — напомнил парень, — но я не люблю грубости. Я показал тебе нож только для того, чтобы ты знал: я могу выйти из себя, и ты в том будешь виноват.
Разговор казался каким-то книжным, придуманным. Где этот парень нашёл себе модель поведения: спокойный тон, вальяжная поза, да и в отсутствии вежливости его не упрекнёшь.
— Я жду ответа, — повторил парень. И Игорь, вновь ощущая камень в желудке, тяжёлый холодный камень, сказал через силу:
— Она меня попросила помочь ей. Донести банки с белилами.
— И всё?
— А что всё?
— Ты у неё задержался, Игорь. Может быть, ты помогал ей белить потолок?
Один из парней, до сих пор молча куривший, не сдержался, хмыкнул, и тот, в свитере, резко повернулся к нему. Он ничего не сказал, но хмыкнувший парень кашлянул и опустил голову, затягиваясь сигаретой. А вожак вновь в упор посмотрел на Игоря.
— Ну так что?
— Мы разговаривали.
— Тебе с ней было приятно?
Игорь чувствовал себя трусом и подонком, но ничего не мог с собой поделать. Слова сами распирали его.
— Мы разговаривали. Что тут такого?
— Такого? Не знаю. Надеюсь, ничего… Ты помнишь её телефон, Игорь?
— Помню.
— Ты умный парень, я чувствую, а я редко ошибаюсь. Ты всё поймёшь и поступишь, как надо. Забудь её телефон, хорошо?
— Как забыть? — Всё прекрасно понял, прав парень, но всё-таки спрашиваешь — сопляк, трус!
— Фи-гу-раль-но… Не звони ей больше. Не появляйся. Не помогай. У неё есть другие помощники, они справятся. Ты всё уяснил, Игорь?
— Да.
— Тогда можешь идти. Прощай. Рад был поговорить с тобой. Выход на проспект — налево через арку.
Ноги опять стали ватными и плоховато слушались. Игорь шёл неестественно прямо, не оборачиваясь, но сзади было тихо. Никто не бежал за ним, не свистел, не улюлюкал, даже не смеялся. Тихие и вежливые ребята, отрада дворовой общественности. А ножичек — так, пустяки, им только карандаши чинить.
А если пустяки, чего ж испугался? Или страх у тебя в крови, боишься на всякий случай? Ну, не бандиты же они, ну, набили бы морду. Больно, но не смертельно. Не больнее, чем, скажем, у зубного врача. Только потерпеть, и всё кончится…
Но можно и не терпеть. Можно и самому руками поработать — не дохляк какой-нибудь, сила есть. Когда не страшно, ты эту силу легко используешь. Когда не страшно…
А сейчас страшно? Страшно, Игорёк, рыцарь бедный, аж поджилки тряслись…
Но ведь ничего не произошло. Поговорили и разошлись. А то, что он на их вопросы отвечал, так что тут плохого? Невинные вопросы, невинные ответы…
Вышел на проспект: светло, людей полным-полно, автомобили, троллейбусы, милиционер в «скворечнике» обитает. Нашёл монетку, открыл дверь телефона-автомата, набрал номер.
— Мама? Я у товарища задержался. Через полчаса буду.
У товарища…
Ехал в метро, думая, как завтра со стариком Леднёвым пойдут в город, отыщут Губернаторскую улицу, номер четырнадцать — что-то их там ожидает? Думал о том, пытаясь обмануть самого себя, заглушить ощущение какой-то гадливости, что ли, словно прикоснулся к чему-то скользкому, неприятному…
А завтра Настя будет ждать его звонка.
8
Игорь устал жить двумя жизнями. Устал от раздвоенности, от того, что нигде не умел полностью отключиться, быть только одним Игорем Бородиным, не думать о судьбе и делах второго. Казалось бы, чего проще? Перестань проникать в чужую память, в чужое время, забудь о двойной берёзе в сокольнической глуши. Но нет, тянуло его туда.
Шёл по дороге в город, слушал, как сзади, едва за ним поспевая, семенит старик Леднёв, ведёт на ходу очередной долгий дорожный рассказ «о разном». Это он так предупреждает: «А сейчас поговорим о разном». И говорит сам, безостановочно говорит, собеседник ему не требуется, как, впрочем, и слушатель. Есть впереди на пару шагов спина Игоря — её и достаточно. Как стенки для тренировки теннисиста.
— А я ведь, Игорёк, в молодости, ох, каким смельчаком был! В Воронеже, помню, в дворянском собрании, я с одной прелестницей, дочерью… нет-нет, имя неважно, без имён! Так вот, шли мы с ней в мазурке, в первой паре, а танцевал я, Игорёк, как молодой бог, и говорю ей: «Вы очаровательны! Позвольте встречу…» Или что-то вроде… Да ты знаешь, Игорёк, что в таких случаях шепчут на ушко… Ах, ушко, ушко!… А после мазурки ко мне подходит какой-то корнетишка, усатенький парвеню, и при всех — представляешь, Игорёк, при всех! — бросает мне: «Вы глупый и мерзкий напыщенный бочонок!» Или что-то вроде… А я, надо сказать, действительно не отличался худобой… Гм, любил поесть, грешен… Но напыщенный! Это, Игорёк, было чистейшей диффамацией, ты же меня знаешь. Я не стерпел и сказал ему: «Вы хам, корнет! Будем стреляться». И представляешь, Игорь, все меня отговаривают: «Ах, он пьян, он влюблён, он не знает, что делает…» «Не знает, — говорю, — так узнает». И назавтра в семь утра, едва лишь солнце позолотило верхушки деревьев, мы вышли на поляну, там была такая поляна, все стрелялись, и… «Возьмут Лепажа пистолеты, отмерят тридцать два шага…»
Игорь даже обернулся, желая, как говорится, заглянуть Леднёву в глаза, но зря оборачивался, Профессор пылил сзади, на него не смотрел, уставился себе под ноги и журчал, журчал.
— Я, Игорёк, стрелок отменный. Он, корнетик липовый, стреляет первым — промах! Я стреляю, он вскрикивает, все бегут к нему, а я бросаю пистолет и говорю: «Не волнуйтесь, господа, он жив и невредим. Я перебил ему аксельбант». И точно: аксельбант — пополам…
Тут Игорь не стерпел:
— Он что, адъютант был, ваш корнет?
— Какой адъютант? Почему адъютант? — заволновался старик, не привыкший, чтобы кто-то врывался с вопросами в его рассказы «о разном». — Ах, адъютант! Ну да, наверно, я не помню, но раз аксельбанты… Разве в этом дело, Игорёк?…
Не в этом. Старику сладко врать, нет, даже не врать — сочинять небылицы из собственной — якобы! — жизни. Хочется ему казаться стройнее, сильнее, ярче, мужественней. Понятное желание. У кого оно не возникало? Пусть сочиняет, от Игоря не убудет… Однако силён старик: «стрелок отменный», сердцеед воронежский… А ведь он, наверно, пистолета в глаза не видел. Корпел над архивными бумажками, чихал от пыли, находил, к примеру, данные о том, что жил в действительности Григорий Отрепьев, невыдуманная это фигура. Помнится, об этом он тоже рассказывал, сообщил: нашёл подлинный документ. Да только потерялся, похоже, тот документ, потому что современные Игорю историки о нём и не слыхивали…
А уже и пригород пошёл. Домики — аккуратные, с палисадничками, а в них золотые шары, астры, кое-где мальвы… Чистый, будто и не тронутый войной городок. Городок в табакерке. А между тем гуляют в нём — сказал Пеликан — серебряные орлы полковника Смирного.
