Причина жизни - Фильчаков Владимир (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Я встряхиваю головой, чувствую, что она пухнет от всего происшедшего и начинает болеть. Головной боли мне только не хватало! Все что угодно стерплю, кроме головной боли. Ну, разве что еще зубной. Терпеть не могу, когда болит голова! Назад. Надо идти назад и, пока боль не расколола голову пополам, попросить таблетку у Агнессы Павловны, у нее всегда есть с собой анальгин или тройчатка. Я оглядываюсь и с трудом соображаю, куда это меня занесло. Я шел наугад, совершенно не отмечая в сознании пройденный путь. Да, здесь где-то есть аптека, можно зайти и купить таблеток, но в кошельке всего несколько мелких монеток, в общей сложности на рубль, а анальгин, наверное, стоит дороже. Мимо, мимо, в театр, к Агнессе Павловне — лечить голову!
Агнесса Павловна тут же ставит всех с ног на голову, и вот уже кто-то бежит намочить полотенце холодной водой, кто-то бежит за водой кипяченой — запить таблетку, меня укладывают на кушетку в одной из многочисленных театральных комнатушек, обвязывают голову мокрым полотенцем, дают таблетку, поддерживают голову, словом, хлопочут — как могут. Вот за что я и люблю наших женщин — умереть не дадут, хоть бы и с похмелья. Агнесса Павловна распоряжается, и в глазах такая материнская любовь. Я нахожу ее руку, с благодарностью пожимаю.
— Спасибо вам огромное, дорогая Агнесса Павловна, — говорю с чувством.
— Ну что вы, голубчик, какие благодарности. Не стоит.
Она отворачивается.
— Зоенька, вы приглядите за Николашей, пусть он отдохнет.
— Конечно, Агнесса Павловна, — радостно отзывается Зоенька.
Еще бы ей не радоваться, сейчас меня оставят наедине с ней и она начнет приставать ко мне с разговорами. И нас оставляют наедине, и Зоенька по праву остается меня опекать, хотя опекать меня — совершенно излишне, но Агнесса Павловна велели, ослушаться — не моги.
— Коля! — говорит Зоя свистящим шепотом, — Я читала пьесу.
— Ммм? — мычу я. Глаза у меня страдальчески закрыты.
— Да! — выдыхает Зоя. — Я прочитала две сцены. Нет, даже три.
— Ммм?
— Да, только я не понимаю, из-за чего такой сыр-бор разгорелся.
— Ммм?
— Пьеса как пьеса, ничего интересного.
— Вы играли в ней?
— Коля, как я могла в ней играть, когда она еще не утверждена к постановке?!
Я открываю глаза, с интересом смотрю на Зою. У нее немного разочарованное лицо. Красивая девушка, и фигура отличная, и ноги, и все остальное. Просто даже очень красивая девушка, и макияж у нее наложен правильно, зря я говорил, что она кладет его тоннами, не правда это, вовсе не тоннами, словом, всем хорошая девушка, но в пьесе она не играла…
— Коля, я не понимаю, что все так носятся с этой пьесой? Что в ней такого?
— Зоя, да я тоже не понимаю, — вру я. — Помните, как у Твена: «Они раздули этот банальный случай, а простаки подхватили их крик»?
Зоя не помнит, как там у Твена, она вряд ли знает, кто такой Твен вообще.
— Да вы не огорчайтесь, Зоя, — говорю я как можно мягче.
— Опять ты на «вы»… — вот теперь Зоя огорчена. Ей хочется, чтобы я был с ней на «ты».
— Не огорчайся, Зоя, — говорю я, вспоминая, как мы однажды пили с ней на брудершафт («чтобы перейти на „ты“ и стать ближе друг к другу»), и как после этого я поцеловал ее во влажные холодные губы. Зоя проявляет ко мне повышенное внимание, и вовсе не потому, что я для нее — объект для брачных уз, она еще достаточно молода, и у нее еще не все потеряно в плане поимки богатого жениха… Впрочем, я не знаю. Может быть, и поэтому… Чужая душа — потемки, а женская душа — полный мрак.
— Да нет, просто как-то обидно, — задумчиво говорит Зоя, разглядывая какую-то точку на моем лице, — Все крутятся вокруг этой пьесы, делают многозначительные лица, понимают друг друга, перешептываются, а я — как дура!
У нее на глаза навертываются слезы.
— Ну что ты, Зоя, что ты, — я накрываю ее ладонь своей. — Вздор какой.
— И ничего не вздор! Наверное, я не театральное существо, вот. Не из этого мира.
— А из какого же?
— Не из этого. Из мира денег и прагматизма. Я приподнимаюсь на локте.
— Вот как?
— Да, — она достает платочек, промокает глаза. — Наверное, мне не следовало идти в театральное. Сидела бы сейчас в какой-нибудь фирме…
— Ну что ты говоришь, Зоя, ты прекрасная актриса.
— Правда? — слезы у нее мгновенно высыхают, она шмыгает носом и ждет продолжения.
— Конечно, правда, — подтверждаю я. — Как вы играли в «Бесприданнице», тогда вас сама Агнесса Павловна похвалила. Помните?
Зоя радостно кивает. Она, конечно же, помнит это. Я не кривлю душой, Зоя и впрямь неплохая актриса. Ну что поделаешь, если эта новая дьявольская пьеса ее не захватила и не увлекла? Так бывает, и нечего огорчаться.
— Спасибо, Коля.
— Ну что ты, не стоит. Знаешь, я вот поговорил с тобой и мне стало легче, — говорю я, и это снова правда — головная боль почти прошла.
— Мне тоже стало легче, — улыбается Зоя, потом наклоняется и целует меня в плохо выбритую щеку. — Спасибо тебе, Коля, ты замечательный парень.
«Не все так считают», — вспоминая бывшую жену, думаю я.
— Коля! — говорит Зоя с придыханием. — Наташка видела тебя выходящим от Инны…
«Вот, — думаю я с тоской. — Вот и началось самое главное».
— Пустяки, — говорю как можно равнодушнее. — Она попросила открутить какую-то крышку на какой-то баночке, ее заело. Я открутил. Вот и все.
— Слухи пойдут, — Зоя немного разочарована, словно ожидала, что я расскажу ей всю правду.
— Да, жалко, — отвечаю я. — Было бы хоть за что, а то так, по пустякам. Ладно, знаешь, у меня голова совсем прошла. Я пойду. Спасибо тебе за участие.
— Ну что ты, не за что.
Голова у меня и правда прошла. Как говорит в таких случаях Лешка, голова прошла, можно и по пиву. Но Лешки нет, и никто его не видел. Зато мне попадаются Викентьич с Сашкой. Несмотря на мои отнекивания и заверения в полном отсутствии денег, меня увлекают под лестницу и вручают бутылку пива. Сидим, пьем пиво, лениво перекидываемся фразами.
— Ну что, Коля, — спрашивает Викентьич, — как там ваша пьеса?
— Пьеса живет, действует и дает экономический эффект, — острю я. Сашка хмыкает в бутылку, Викентьич улыбается, показывая отсутствующий зуб.
— Это хорошо, — говорит он. — А то боялись все — как бы кто еще не преставился.
— Викентьич, а ты не читал? — интересуется Сашка.
— Нет. Успею еще. Не люблю я это дело.
— Какое? — спрашиваем хором мы с Сашкой.
— А вот это — пьесы читать. Потом смотришь ее на сцене и думаешь — мама родная и то ее не узнает. На бумаге — одно, на сцене — совсем другое. Бедные авторы, мне их всегда жалко. Даже Чехова жалко, Гоголя.
— Это почему?
— А потому. Ты вникай, как сейчас пьесы эти ставят. Вот скажем, «Ревизор». Хлестаков в широченных штанах с накладными карманами, кроссовках «Найк» и ветровке «Адидас». Каково? Или Гамлет в свитере. Ну не может Гамлет петь свой знаменитый монолог под гитару. Я, конечно, мужик уже старый, прямо скажем, консервативный, может, поэтому меня и коробит от таких постановок.
— Меня тоже коробит, — поддерживаю я его.
— А мне по барабану, — равнодушно говорит Сашка. — Я эти пьесы и не смотрю вовсе.
— Да я тоже не смотрю, — соглашается Викентьич. Он медленно достает пачку «Примы», обстоятельно разминает сигарету, со вкусом прикуривает, со вкусом выпускает дым. Мы с Сашкой, некурящие, завороженно смотрим за этим незамысловатым ритуалом. — Где их смотреть-то?
Мы с Сашкой смеемся. Действительно, где их смотреть-то? В нашем театре такое шоу не увидишь, а в Москву на премьеры мы не ездим по той причине, что у нас денег нету — мы все пускаем на пиво. Это Лешка так говорит, и он недалек от истины. Тут и появляется Лешка, легок на помине, деловито занимает у Викентьича денег и бежит в магазин за пивом. Через четверть часа мы пьем холодное пиво уже вчетвером.
Когда я оказываюсь в театре один, меня как магнитом тянет к двери гримерной Анны Макаровны. Это после того, что там произошло. Забыть такое мне не под силу, эта сцена стоит у меня перед глазами и днем, и ночью. Днем я ни на чем не могу сосредоточиться, ночью не могу уснуть, а когда засыпаю, вижу во сне ее, податливую, обмякшую, доступную, вижу, как сползает с нее это воздушно-солнечное платье, обнажая ее плечи, грудь… И ее шепот колоколом бьет у меня в голове:
