Лишь разумные свободны. Компиляция (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович (книга регистрации TXT, FB2) 📗
Но такого быть не может. Откуда у Николая Евгеньевича новый нож из такого же сервиза? К тому же… Ну, конечно. Шесть ножей, как и было. Пять старых и один новый. Не вычищенный, а именно новый, буквально сегодня из магазина.
Таких сейчас не делают и не продают. Собственно, сомневаться не приходится: на шестом ноже, как и на пяти прочих, была выбита вязью надпись: «Фабрика Можаева». И какие-то числа — дата или что-то другое.
Фил осторожно положил нож в коробку. В голове пока не возникло ни одной связной мысли, но он понимал уже, что находка очень важна.
Знал ли Николай Евгеньевич о том, что произошло с одним из его ножей? Что произошло… Если изначально в комплекте было шесть одинаково старых ножей, а потом один из них почему-то оказался новым, то из этого следует… Что сказала Рая в утреннем разговоре? «Мне кажется, что я стремительно старею, а Максим впадает в детство, становится совсем маленьким»…
Может быть…
Мысль оформилась, но стояла в сторонке, ждала, пока Фил впустит ее в сознание и начнет рассматривать.
«Интересно, — подумал он, — если нож стал новым, сохранились ли на нем отпечатки пальцев людей, державших его, когда он был еще старым и покрытым темной патиной времени? Если да, то можно узнать»…
Что?
Фил поразился простоте решения. «Вот нож, — подумал он, — которым была убита Лиза. Вечером в воскресенье, в двадцать два часа с минутами, кто-то взял этот предмет в руку, замахнулся и нанес удар».
Сделать это мог только Николай Евгеньевич Кронин, потому что никого, кроме хозяина, в квартире не было.
— Филипп Викторович! — крикнул из гостиной Гущин. — Вам помочь?
— Спасибо, — пробормотал Фил, и никто его, конечно, не услышал.
Он поставил на столик поднос, выложил из шкафчика три хрустальных блюдца, несколько секунд раздумывал, его так и подмывало положить нож на середину подноса и поглядеть, как станет реагировать Кронин, увидев улику и поняв, что Фил обо всем догадался.
Не нужно устраивать разбирательство в присутствии Гущина. Сначала — сами.
Фил поднял поднос, в дверях столкнулся с Гущиным и сказал извиняющимся голосом:
— Нашел все-таки. Вы там еще не весь чай выпили?
Должно быть, руки у него дрожали — Гущин забрал поднос и вернулся в гостиную.
— И если следовать вашей логике, — сказал он, продолжая разговор, — то получается, что все мировые религии относительно верно описывают если не структуру, то смысл мироздания.
«Но почему? — думал Фил. — Почему он оставил этот проклятый нож лежать рядом с остальными, как очевидную улику? То есть, для любого следователя из милиции в ноже нет ничего странного — новый, и что? Уликой нож может стать для знающих, для способных сложить два и два в новой системе координат».
Мог ли Кронин рассчитывать, что никто не войдет в кухню, не откроет шкаф…
— Вы не хотите понять, Вадим Борисович, — говорил, между тем, Кронин. — Все религиозные чувства возникают в мозгу и нигде больше. Исследования Ньюберга и Д'Аквили показали, как можно вызвать у любого человека — любого! — религиозный экстаз и ощущение близости к высшему существу. Вам знакомы эти исследования? Если нет, могу дать ссылку…
— Да-да, — отмахнулся Гущин, — и эти опыты вовсе не доказывают, что Бога нет, как не доказывают и обратного. Ровно то же самое, что вы мне пытаетесь изложить о якобы открытом вами новом законе природы. Религиозное чувство можно вызвать воздействием на нейроны, расположенные в задней верхней теменной доле мозга.
— Я именно это и пытаюсь вам объяснить! К нашим разработкам религия не имеет ни малейшего отношения. Мир объективен, и речь идет о процессе познания…
— Вы меня не убедили! Все это шарлатанство, вот что я вам скажу, и чем больше я вас слушаю, Николай Евгеньевич…
— Тем больше убеждаетесь в том, что мы тут все шарлатаны?
— Нет, конечно! Тем больше убеждаюсь в том, что даже умные люди с широчайшим кругозором и энциклопедическими знаниями, создатели, можно сказать, новой науки, в общем, такие люди, как вы, дорогой Николай Евгеньевич, время от времени делают неверные выводы из верных предпосылок.
Гущин допил чай, налил еще и положил в вазочку горсть печенья; похоже, он собирался продолжать эту бессмысленную дискуссию до морковкина заговения:
— Вы намерены утверждать, что ваше сознание управляет энергетическими процессами? За все время от вашей группы не поступило ни одной заявки на оборудование, вы не ставите никаких экспериментов…
— Какое оборудование? — изумленно пробормотал Фил. — Какие… экс… эксперименты с нематериальной энергетикой? Разве вам не очевидно, что…
— Я не имею права вмешиваться в ход ваших исследований, вы это знаете, Николай Евгеньевич, — с нараставшим раздражением говорил Гущин. — Собственно, я даже спрашивать вас ни о чем не должен, я кто? Функционер, наблюдатель. Куратор, так сказать. Но свое мнение высказать имею право, верно? Так вот, вы все смешали в одну кучу: терроризм, уголовщину, естественный ход событий, редкую болезнь и ужасную случайность, религиозное самопознание, материализм и богоискательство… Буквально все! Я просто поражаюсь, как вам это удалось, и еще больше поражаюсь тому, что висталогия, которая немедленно должна была указать на ошибку, позволила вам совершать все эти глупости.
Гущин бросил в рот печенье и встал, наконец, из-за стола.
— Вот что, дорогие мои, — сказал он сухо, — официально заявляю: Академия платит каждому из вас деньги, причем не такие уж маленькие, чтобы вы решили вполне определенную задачу…
— С террором-то мы справимся, не проблема, — пробормотал Кронин. — Справимся ли с собой — вот вопрос.
— Я был о вашей группе гораздо более высокого мнения. Мне жаль. Вот что, — он посмотрел на часы, — у меня есть кое-какие дела, но позднее я вернусь, и мы завершим нашу полезную дискуссию.
Он кивнул Кронину, протянул Филу руку, которую тот вяло пожал, и вышел в прихожую, чем-то там грохнул на ходу и выругался сквозь зубы. Хлопнула входная дверь.
— Похоже, — сказал Кронин, — нам скоро — может, прямо сегодня, — закроют финансирование.
— Вы его не убедили, — констатировал Фил.
— Нет, — согласился Николай Евгеньевич.
— Я не понимаю, — медленно заговорил Фил, подбираясь к главному вопросу, но задавая второстепенный, — почему вы…
Он замялся.
— Почему я рассказывал ему о наших исследованиях, — закончил Кронин, — хотя мы договаривались молчать в тряпочку? Объясню. Я был обязан спасти группу от развала, Филипп Викторович.
— От развала? — удивился Фил.
— От развала, — повторил Кронин. — Месяца три назад Вадим Борисович явился ко мне, выложил на стол распечатки, рассказал о выводах экспертизы, обвинил в сокрытии важной информации, чуть ли в предательстве и государственной измене… Тогда же намекнул, что представляет он вовсе не российскую академию, а другое, более серьезное ведомство. Что я мог ответить? Либо все полностью отрицать, либо обо всем рассказать. Я предпочел второе — и вы бы на моем месте сделали то же самое.
— Но от нас вы это скрыли.
— Гущин взял с меня слово. «Пусть, — сказал он, — все идет, как шло. Так вы спокойнее работаете».
— Почему же он сразу не прикрыл нам это направление? Ведь мы тогда даже закона сохранения не сформулировали, ничего не было…
— Потому и не прикрыл, — с досадой сказал Кронин, удивляясь недогадливости Фила. — Идея была новой, странной, но могла оказаться и перспективной с их практической точки зрения. Хотя, конечно, энтузиазма по поводу изменения направления в наших исследованиях Вадим Борисович и тогда не высказывал. Но ждал — может, у нас получится что-то реальное. А мы даже ни одного прибора не заказали, это его совсем добило — ну чистый же идеализм, если ставить эксперимент без оборудования, верно?
— Вы хотели поговорить о том, как выходили в мир, — сказал Филипп, не желая продолжать неприятную тему Кронинского предательства.
— Вы правы, — сухо произнес Кронин и, подвигав левой ногой, уложил ее в новом положении. — Это произошло ночью, в три сорок две. По моим представлениям, я провел в мире несколько лет. Вернувшись, засек время: на часах было три сорок четыре. Я рано заснул вчера и, видимо, успел выспаться, потому что проснулся в начале четвертого и понял, что придется бодрствовать до утра. Тогда я стал отрабатывать полную формулировку закона сохранения импульса, которую мы начали обсуждать на прошлой неделе, еще до… Я почувствовал, что живу во Вселенной, которой нет конца. Ни образы, ни слова не способны описать многообразие моего мира и мое собственное многообразие. Мне показалось, что я осознал все свои сути, составляющие меня в бесконечномерном мире.
