Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович (список книг .TXT) 📗
Чтобы не дать потоку слепой ярости вырваться наружу, Зяблик так сжимал зубы, что челюсти стала сводить судорога. По его прикидкам, действие бдолаха должно было ослабнуть по крайней мере наполовину, но Ламех все еще оставался смертельно опасным противником. Если что и могло помочь сейчас Зяблику, так только самообладание и осторожность.
Победить Ламеха можно было лишь в скоротечном, мгновенном бою, и ему не оставалось ничего другого, как терпеливо дожидаться этого решающего мгновения.
Выстрелы, похоже, звучали уже по всему протяжению дороги – как будто бы стебанутые шизики невпопад перестукивались на барабанах.
Когда бричка, едва не переломав на колдобинах рессоры, примчалась в Старинки, ополчение Отчины уже готовилось к бою, причем если «Справедливая расправа» в полном составе уже тронулась в путь, то некоторые горе-вояки еще только перематывали портянки и наспех чистили оружие.
Едва лишь голова колонны выползла за околицу, как слева и справа начали постреливать, сначала как бы только для острастки, а потом и на поражение. Первой жертвой снайперов пала сестра Бациллы Марина, которой на время боя было доверено небогатое медицинское хозяйство анархо-радикалов.
Убедившись, что девушка мертва (пуля поразила ее прямо в дугу аорты), Цыпф велел положить сумку с медикаментами и хирургическим инструментом в бричку.
– Ты с Верой Ивановной столько времени рука об руку ходила, – сказал он Лилечке. – Пора уже и разбираться в военно-полевой медицине.
Вскоре аггелы перестали таиться по ямам и зарослям. Теперь они преследовали колонну почти в открытую, нанося ей все более заметный урон. Отвечали им скупо – берегли патроны, – и рогатые, число которых увеличивалось с каждым пройденным километром, наглели все больше и больше. Тактика их действий напоминала поведение охотничьих собак, старающихся любой ценой, вплоть до собственной жизни, задержать продвижение крупного и опасного зверя.
Среди анархистов всех конфессий (да и ополченцев тоже) нашлось немало горячих голов, рвавшихся испытать свои силы в ближнем бою, но Цыпф передал с посыльными категорический приказ не поддаваться на провокации диверсионных групп, а продолжать марш.
Когда какая-нибудь особо дерзкая шайка аггелов приближалась к колонне на расстояние, позволявшее превратить превентивный обстрел в настоящее побоище, против них в срочном порядке посылали тележку с Пыжловым-младшим, пулемет которого каждый раз давал достойный, а главное, результативный отпор наглецам.
– Эх, нам бы сейчас хоть полсотни добрых всадников с пиками! – воскликнул Цыпф с душевной болью. – Сразу сдуло бы эту гнусину поганую.
Впереди то затихал, то вновь разгорался грохот боя, производимый исключительно ружьями и пистолетами врага. Степняки сражались оружием бесшумным, саблями и стрелами, а противника могли запугать исключительно своими боевыми воплями. Как раз этих воплей, свидетельствующих о нерастраченном боевом духе воинов, очень недоставало сейчас Цыпфу.
– …Посуди сам, – продолжал тянуть волынку Зяблик. – Что, если я сейчас переметнусь на вашу сторону, а верх возьмут другие? Как мне тогда из этой подлянки прикажешь выкручиваться?
– Возьмешь да удавишься! – Ламех уже начинал беситься. – Не в тебе ведь дело! Укажешь нам дорогу в Эдем, а потом поступай, как знаешь! Захочешь – уйдешь, захочешь – у нас останешься. Силком тебя держать никто не будет. А насчет сомнений, это ты зря. Не одолеют курицы ястреба. И вороны не одолеют.
– Это вы, стало быть, ястребы?
– Да! Ястребы! Мы живой кровью питаемся! А вы помоями, ну в крайнем случае падалью.
Ламех на секунду умолк, словно прислушиваясь к чему-то еще неопределенному, но чрезвычайно значимому для него (спрашивается, что такого интересного можно было услышать в грохоте боя, гуляющем по лесу и ползущем по дороге).
Возможно, наступило то самое решающее мгновение, которого так ожидал Зяблик. На пистолет надежды почти не было – Ламех не позволил бы и за рукоять ухватиться (недаром ведь он даже не стал разоружать Зяблика). Надежда была только на свои собственные руки, ноги, зубы да еще на толедский кинжал, клейменный знаком волка. Еще до встречи с Ламехом Зяблик переложил его из голенища в рукав.
Несомненно, что аггел был если и не встревожен, то весьма озадачен чем-то, недоступным для чужого уха (бдолах, кстати говоря, сильно обострял все человеческие чувства). Глядя как бы и мимо Ламеха, Зяблик периферийным зрением фиксировал малейшие нюансы его мимики, даже перемену в выражении глаз.
Вот что-то неуловимо дрогнуло в лице аггела, словно булавка вонзилась в нерв… Вот рука потянулась к вороту рубашки, в разрезе которой была видна черная тесемочка… (Что именно носят на таких тесемочках каинисты, не верующие ни в Бога, ни в черта, было очень хорошо известно Зяблику.)
Все! Дальше тянуть нельзя! С Ламехом, принявшим новую порцию бдолаха, не справился бы, наверное, даже самый могучий из населяющих Эдем нефилимов. Надо было действовать без промедления. Зяблик, как говорится, затаил дыхание.
Рука аггела скользнула за пазуху и почти сразу появилась обратно (счет шел уже даже не на секунды, а на доли секунды). Пальцы Ламеха сжимали черный бархатный мешочек, размером не превышающий подушечку для иголок. Зяблик поудобнее перехватил рукоятку кинжала, предназначенного для сведения счетов в придворных интригах и для оказания последней милости поверженному противнику.
Ламех развязал узел, стягивающий горловину мешочка. Зяблик чуть приподнял руку, чтобы почесать свою многодневную щетину (движение это не ускользнуло от внимания аггела, но подозрения не вызвало – ни за щекой, ни в шевелюре оружия не спрячешь).
В тот момент, когда мешочек с бдолахом поднялся до уровня губ Ламеха, Зяблик нанес короткий и стремительный удар слева направо, целясь в подключичную впадину, где было много всего важного для жизни: и гортань, и блуждающий нерв, и сонная артерия.
В самое последнее мгновение Ламех каким-то необъяснимым образом учуял опасность и успел отклониться. Клинок вспорол бархатный мешочек и лишь оцарапал щеку аггела. Тут же правая кисть Зяблика оказалась в железном захвате, а сам он поолучил сокрушительный удар коленом в солнечное сплетение…
До леса было уже рукой подать, но разрозненные кучки аггелов успели соединиться в цепь, петлей охватывающую колонну. Пока эта петля была еще весьма непрочной, но при условии получения достаточных подкреплений вполне могла превратиться в смертельную удавку. (Цыпф прекрасно понимал это, но уже ничего не мог поделать.)
Примерно так оно и случилось. Едва авангард колонны, состоявший из «Справедливой расправы», усиленный пулеметной тележкой Пыжловых, вступил в лес, как его фланги охватили ударные отряды аггелов, до этого терпеливо отсиживавшихся в засаде.
Это были единственные из всех каинистов (кроме высших чинов, конечно), получившие перед боем по щепотке бдолаха. Теперь они дрались, как берсерки, превосходя противника силой и скоростью реакции, а главное, неуязвимостью. Такой аггел, даже получивший смертельное ранение, продолжал оставаться в строю. Один вид этих живых мертвецов повергал противника в ужас – не так уж часто приходится сталкиваться в рукопашной схватке с теми, у кого напрочь оторвана рука, размозжена голова или до колен болтаются внутренности.
Бой превратился в мясорубку, на исход которой уже не могли повлиять ни тактические хитрости, ни приказы командиров, ни всякие высокие материи вроде патриотизма или чувства долга, а только количество и качество человеческого материала, поминутно проходящего через эту мясорубку. Проще говоря, победа должна была увенчать ту из сторон, живая сила которой в конечном итоге окажется перемолотой не до конца, а лишь частично.
Цыпф и оглянуться не успел, как его бричка оказалась в самой гуще боя. Они оборонялись как могли. Левка стрелял, Лилечка размахивала самым большим из хирургических ножей. Унда сражалась как дикая кошка, защищающая потомство, и погибла, нарвавшись на пулю, предназначенную вовсе не ей, а Кириллу, отбивавшемуся от наседавших аггелов кастильской алебардой.
