Фантастика 1971 - Арутюнов Сергей (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Но стоило Фаусту отделиться от Земли, как начались интересные вещи. Интересные для сегодняшнего читателя — с точки зрения современников Фауста они не слишком отличались по характеру от сведений о драконах.
Из-под колес повозки вырывались огненные языки. Казалось бы, зачем ей подобная иллюминация, если ее все равно тащат летающие драконы? Дальше сообщается: «Чем выше я поднимался, тем темнее становилось вокруг.
Казалось, будто из яркого солнечного дня я погружаюсь в темную яму».
Вряд ли читатель народной книги обращал особое внимание на то, что по мере подъема колесницы небо чернело. Ведь только через несколько веков люди, поднявшиеся в стратосферу, увидели днем темное небо.
Через некоторое время огненная повозка поднялась на 47 миль в вышину, то есть примерно на 80 километров. С этой высоты Фауст разглядывает открывающиеся картины. Что он видит? Всю Землю? Или только родной город?
Нет. Часть Европы, именно такую, какую мог бы увидеть, поднимись он в самом деле на эту высоту.
«Взгляни, — говорит Фаусту Мефистофель, — вот по левую руку лежит Венгрия, далее здесь Пруссия, там, наискось, Сицилия, Польша, Дания, Италия, Германия. Завтра же ты увидишь Азию, Африку, также Персию, Татарию, Индию, Аравию».
Три дня продолжается орбитальный полет. Фауст видит практически все страны Европы и Азии.
Но стран, не известных его современникам, он не наблюдает. Даже не видит Америки, которая к тому времени уже открыта.
Любопытно, что Константинополь с высоты в 80 километров кажется ему столь маленьким, «будто там едва три дома».
Затем Фауст полетел прочь от Земли. На восьмой день он себя плохо почувствовал. Такое впечатление, что у него были нелады с вестибулярным аппаратом. «Увидел я, — пишет Фауст, — что небо движется и крушится так быстро, как будто оно разлетится на тысячу кусков. Небо было таким ослепительным, что я ничего не мог разобрать, и таким жарким, что я мог бы сгореть, если бы мой слуга не поднимал ветер».
В это время корабль, видимо, приблизился к солнцу, потому что Фауст сообщает своему корреспонденту: «И хотя мне казалось, что Солнце у нас величиной едва ли с днище от бочонка, на самом деле оно больше всей Земли, так что я не мог видеть, где оно кончается. Поэтому-то Луна ночью, когда Солнце заходит, получает от него свет и так ярко светит ночью, что и на небе становится светло».
Весьма смело для XVI века. Смело увеличивает Фауст «общепризнанные» размеры звезд и планет. Звезды, говорит он, больше, чем по полземли, планеты — величиной е Землю.
Кстати, в другой главе книги Фауст объясняет некоему почтенному астроному, что мнение о том, будто звезды размером подобны пламени восковой свечи, неверно.
Звезды велики, «многие поболе, чем эта страна». Астроном, видно, лишь улыбнулся снисходительно и спросил, а как же тогда они падают? Ведь если такое чудище свалится на Землю, от нее ничего не останется. Но Фауст не растерялся и придумал новую «небылицу».
«В том, что происходит со звездами, — сказал он самоуверенно, — когда они светят и надают на Землю, нет ничего необыкновенного, это бывает каждую ночь.
Когда мы замечаем вспышки или искры, это знак, что со звезд падают капли… Но то, что звезды будто бы падают, это только люди так воображают, и когда часто видим мы ночью падающий огненный поток, это все же не падающие звезды, как обычно полагают».
Не исключено, что некоторые прозрения Фауста случайны. Ведь, в конце концов, они обильно перемешаны со сведениями о духах, драконах и иных потусторонних явлениях, куда более привычных человеку XVI века, нежели сообщения о невероятных размерах Солнца и звезд, о метеоритах и черном небе космоса. Возможно, в книге Фауста отразились догадки астрономов и ученых (может, и самого Фауста), обогнавших свое время, но не смевших высказать эти догадки от своего имени.
И не исключено, что тем, кто был знаком с книгой, куда легче было потом поверить еретическим словам Коперника и Джордано Бруно, так как внутренне они были подготовлены к восприятию революционных понятий о Земле и небе.
Сообщение о докторе Фаусте было зачитано на очередном заседании Комиссии по контактам.
— Итак, — сказал председатель, — кто из присутствующих хочет высказаться?
Члены комиссии переглянулись.
— Скажите, а не мог он быть наркоманом? — осторожно спросил кто-то.
— Таких сведений не сохранилось, — сухо ответил докладчик. — Разумеется, белена, — опиум и некоторые другие средства в том, же роде были уже давно известны.
— А как насчет пейотля?
— Фауст умер почти через полвека после открытия Америки. Можно допустить, что он был знаком и с этим наркотиком.
— Итак, мнение первое: рассказ Фауста — продукт интенсивной галлюцинации, — подытожил председатель. — Кто еще желает высказаться?
— Предположим на секунду, что Фауста забирают с собой в космос пришельцы, тогда почему в его рассказе не отмечено явление невесомости? — спросил физик.
— На аппарате могла действовать искусственная сила тяжести.
— Тогда отчего у Фауста закружилась голова?
— Но вы заметили, что это случилось лишь раз за весь восьмидневный полет?
— Временная поломка?
— Если хотите.
— Можно предложить и другое объяснение этому умолчанию, — заметил историк. — «Письмо» опубликовано через 47 лет после смерти Фауста. Мы не знаем, сколько раз письмо Ионе Виктору редактировалось, сокращалось и дополнялось, прежде чем оно было напечатано в типографии Иоганна Шписа. Но если даже это подлинный текст письма, проблема его соответствия действительным наблюдениям и ощущениям Фауста не становится более легкой. Достаточно вспомнить подробное описание сказочных драконов. Современники доктора и народная легенда о нем сходятся в мнении, что Фауст был весельчаком и мистификатором, обожавшим разыгрывать своих напыщенных коллег. Вряд ли от него можно ожидать чего-то вроде бортжурнала полета, даже если бы этот полет вправду состоялся.
— Главное все-таки не в том, о чем Фауст умолчал и почему именно, — сказал докладчик. — Важно другое: можем ли мы выделить в его письме картины, какие не было бы в состоянии создать даже самое буйное воображение человека XVI века. Я предлагаю для конкретного обсуждения четыре пункта: 1) Черное небо на высоте более 80 километров. 2) Внезапное вращение неба на восьмой день полета. 3) Площадь обзора и возможность разглядеть те или иные объекты. 4) Ослепительное и яркое небо.
— Черное небо люди впервые увидели в тридцатых годах нашего века, — заметил физик. — Но это не было открытием для ученых. Представление о черноте космоса было выведено теоретически.
— Но не в XVI веке?
— Нет. Мы не знаем таких работ столь большой давности. Впрочем, ведь и великие открытия Леонардо да Винчи стали известны лишь в XIX веке, и то лишь по воле случая — нашелся его рукописный архив.
— Площадь обзора с такой высоты примерно соответствует действительной, — сказал математик. — Но, зная геометрию, Фауст мог легко эту площадь вычислить.
— Учебника Эвклида для этого хватило бы? — спросил историк.
— Да. Хватило бы и одной теоремы Пифагора.
— Что же касается слепящего света в связи с близостью Солнца… — добавил физик, — Фауст мог его ощущать, только если смотрел прямо на Солнце. Достаточно ему было немного отклониться в сторону (а судя по письму, у него был круговой обзор), как Фауст вновь бы увидел черное небо.
— Стало быть, и это сообщение не может быть весомым доводом, — согласился докладчик. — Остается «вращение неба».
— А Фауст не мог страдать, скажем, лабиринтитом, как Свифт?
— Во веяном случае, он, как врач, мог быть знаком с этой болезнью, — заметил историк.
— Будем подводить итоги, — сказал председатель. — Как же мы в целом оценим «письмо» Фауста?
— Мне кажется, — сказал историк, — что Фауста надо рассматривать на фоне его эпохи. Он родился около 1480 года и умер в 1540 году. В 1488 году в Европе впервые был напечатан в подлиннике греческий писатель (Гомер), а к 1520 году все важнейшие работы греческих авторов, дошедшие до нас, были опубликованы. После тысячелетнего забвения в руках европейских ученых внезапно оказалась огромная сокровищница античной мысли. Фауст мог почерпнуть оттуда чрезвычайно многое. Если взять «письмо» Фауста в целом, а не только четыре положения из него, выбранные докладчиком, окажется, что космогонические представления Фауста гораздо ближе к представлениям древнегреческих философов-материалистов, чем к данным науки XX вена.
