Металлист. Назад в СССР (СИ) - Борчанинов Геннадий (читать полностью книгу без регистрации .TXT, .FB2) 📗

Металлист. Назад в СССР

Глава 1

Я стоял за кулисами огромной сцены и смотрел на собравшуюся возле неё толпу народа, чувствуя, как внутри от волнения всё сжимается в тугой комок. Каждый раз — как первый, я так и не избавился от этого чувства, но оно давало мне понять, что я всё ещё люблю музыку и выступать на сцене, что это до сих пор призвание, а не рутинная работа.

Плечо, как всегда, оттягивала гитара. ESP Eclipse, кастомный, сделанный под заказ специально для меня. Чёрный как ночь, штатовская фурнитура, инкрустация на ладах в виде названия нашей группы. Боевой топор, верный товарищ, на котором я нарезал металл уже больше десяти лет, как до этого нарезал на китайских зомбаках и стареньком «Урале». Двадцать пять лет на сцене, серьёзный срок.

Началась длинная барабанная сбивка, на сцене зажглись огни, заревел перегруженный бас. Вова Седой, как обычно, выбежал на сцену первым, и толпа, приехавшая на фестиваль, заорала и захлопала, накрывая басиста бурей оваций. Я почувствовал, как по рукам побежали мурашки.

Мы были хедлайнерами фестиваля, приглашёнными звёздами. «Железный Август-24» проходил каждый год, и мы решили выступить по старой памяти. Вспомнить, как это было на самых первых фестивалях, когда «Сибирская Язва», будучи ещё сопливой школотой, играла свои сырые песни на малой сцене. На большую нас не пускали. А теперь, поглядите-ка, хедлайнеры. Вернулись в родные пенаты, в провинцию.

— Саня, давай, ни пуха, — хлопнул меня по плечу один из организаторов, мой старый знакомый.

Пора.

Мы выступали последними, уже стемнело. Весь день стояла жара, а на горизонте собирались тяжёлые тёмные тучи, которые пока так и не разродились дождём.

Я наконец выбежал на сцену, как обычно, последним включаясь в процесс под визг малолетних фанаток.

— Буря мечей! — я без лишних слов объявил первую песню.

Нас и так знали, представляться было ни к чему.

Миша Бульдозер начал дубасить по барабанам, мы заиграли первую песню, риффы которой были знакомы всем. Толпа начала бесноваться возле сцены, и я наслаждался теми эмоциями, которые испытывал сам и которые отдавали мне зрители.

Быстрая и ритмичная песня во всю мощь ревела из колонок. Над полем бывшего военного аэродрома, заставленного палатками и припаркованными байками, разносились звуки моего голоса и жужжание моей гитары, приправленное рычащим басом и стремительным, пулемётным бласт-битом. Жители соседней деревни сегодня слушают хорошую музыку. Даже если им не очень-то и хотелось.

Песня оборвалась резким одиночным ударом в барабан, на мгновение повисла тишина, которая тут же взорвалась криками и аплодисментами. Сейчас мы играли старые песни, всем знакомые. Люди не слишком-то любят новое, им надо некоторое время, чтобы привыкнуть к звучанию, и мы всегда начинали со старых треков.

— Гибель Народа Емь! — прорычал я, объявляя следующую песню.

Начиналась она с замысловатого гитарного соло, и я, поставив ногу на монитор вопреки просьбам организаторов, высекал ноты в самом конце грифа, пока Миша медленно бил в барабаны, словно забивал гвозди в крышку гроба.

Где-то вдали сверкнула молния, оглушительный раскат грома стал аккомпанементом для песни, и я ухмыльнулся. Соло закончилось, начался взрывной припев, который толпа хором скандировала вместе со мной.

Народ был уже достаточно хорошо разогрет, группы, выступавшие перед нами, отлично постарались. Мы тоже выкладывались на полную. Только для этого и стоит выходить на сцену. Никогда не понимал артистов, отрабатывающих номер как какую-то повинность. Все эти люди перед сценой пришли, чтобы ты поделился с ними своим творчеством, может, в надежде взять автограф, сфотографироваться. Мы всегда работали с полной отдачей, и наши фанаты это знали и ценили.

Песня кончилась длинной барабанной сбивкой и эпичным соло на бас-гитаре. Начали падать первые крупные капли, ливень обрушился на аэродром внезапно, как удар хлыста, но никто и не думал расходиться. Раз уж мы вышли на сцену, мы доиграем сет во что бы то ни стало. Однажды я, почти как Закк Уайлд, разбил пальцы в кровь, но концерт доиграл. Гитару потом пришлось отмывать спиртом.

— Смерть! И Слава! — заревел я в микрофон, бешеным взглядом окидывая толпу зрителей.

Первые ноты были знакомы всем нашим фанатам, и они заорали в такт песне под стремительное молотилово Мишиных барабанов и рёв гитар. Эта песня была одной из моих любимых, и у меня вновь побежали мурашки по спине. Воздух, казалось, был наэлектризован до предела. И хоть я был уже с пивным пузом и больными коленями, я вновь почувствовал себя шестнадцатилетним пацаном, вышедшим на сцену в косухе не по размеру, занятой у друга, и с неисправной гитарой, которая нещадно фонила, стоило только на миг отпустить струны.

Чистый, неподдельный кайф.

Вокруг всё сверкало и громыхало, дождь лил как из ведра, а я орал в микрофон свою лучшую песню, глядя, как беснуется толпа, вымокшая до нитки, но продолжающая прыгать у сцены. На мгновение мне даже подумалось, что вот он, пик, лучший момент моей музыкальной карьеры.

Не первый миллион проданных альбомов, не запись в Нью-Йорке и не сотрудничество с немецким лейблом. А вот это выступление в родной провинции на заштатном фестивале. На Родине.

Я доиграл песню и вскинул вверх руку с зажатым в пальцах медиатором, как всегда это делал.

И в этот момент в меня ударила молния.

Что чувствует человек, в которого ударила молния? Я, если честно, так и не понял. В один момент я стою на сцене, вскидывая руку вверх, а в следующий миг уже просыпаюсь в задрипанной больничной палате, понимая, что я, чёрт побери, не доиграл концерт.

Разлепить глаза удалось с большим трудом, хотелось спать, пить и в туалет по-маленькому, мысли путались, в горле першило от сухости. Но я сумел подняться на локтях и осмотреться по сторонам.

Я думал, что у нас до всех больниц так или иначе дошла цивилизация. А тут какое-то ретро. Железная сетчатая кровать с дужками, колючее армейское одеяло, полосатый ватный матрас, сбившийся комками. Деревянная тумбочка у кровати, пустая. На потолке обыкновенная лампочка Ильича, стены наполовину покрашены, наполовину побелены. Прямо как в детских воспоминаниях, когда я лежал в похожей палате Чернавской ЦРБ с воспалением лёгких.

В больничной палате я был один, хотя в палате стояло четыре таких панцирных кровати, перемежаясь одинаковыми тумбочками. Почему-то лежал я в углу возле стены, а не на козырном месте у окна.

Никаких кнопок вызова медсестры или датчиков дыма, которые обязательно ставились в каждой палате по требованиям пожарной безопасности. Тут на эти требования кто-то, похоже, плевал с высокой колокольни. Даже деревянные окна, заклеенные бумагой, не открывались, похоже, уже несколько лет. Спартанская обстановочка.

Я тяжело вздохнул и откинулся назад, на тонкую пуховую подушку. Выпростал руки из-под одеяла… И обомлел, уставившись на тонкие жердинки вместо моих татуированных лапищ. Руки определённо принадлежали не мне, и я глядел на них, как наркоман в трипе, неотрывно следя за тем, как шевелятся пальцы.

На всякий случай потрогал лицо. Под носом пушились тонкие усики девственника. Прикоснулся к голове, понимая, что вместо длинного хаера у меня там теперь какой-то короткий ёжик, сравнимый по жёсткости с унитазным ёршиком.

Кошмар какой-то.

Это, что ли, и есть ад? Странно, я ожидал услышать в нём хорошую музыку. Как минимум ACDC, хайвей ту хелл, все дела. Значит, на ад непохоже. Что тогда? Пересадили мой умирающий мозг какому-то школьнику? Тогда и обстановка была бы совсем иной, с непрерывным наблюдением, кучей датчиков и медицинского оборудования неясного назначения. Похоже, я попал.

Теперь надо только выяснить, куда именно.

Я откинул одеяло, критически осмотрел тощее тельце. Оттянул резинку немодных сатиновых труханов. Ну хоть тут школьнику повезло. Но в остальном — дрищ дрищом, бухенвальдский крепыш.