Нова Проспект (СИ) - "J.C.Elliot" (библиотека книг txt) 📗
Вот как. Такое откровение задело его мужское самолюбие острой иголкой.
— Так не терпелось стать отцом? — тихо сказал Эредин. — Здесь и сейчас?
Карантир помрачнел и ничего не ответил. Эредин неодобрительно покачал головой и развернулся на каблуках, пока резкое осознание не остановило его в дверном проеме:
— Святые силы, — тихо сказал он. — Не отцовство тебя прельщает. Ребенок — и есть твой план к побегу.
Карантир скривился, как от зубной боли. Эредин до последнего надеялся, что маг воспылает гневом и начнет яростно отрицать его догадку, но он молчал.
— Мой запасной план, — наконец поправил его Карантир. — Zireael много предпочтительней.
Он взглянул на своего советника так, будто видел впервые, и поймал себя на мысли, что тому лучше никогда не возвращаться на Тир на Лиа.
— Боги тебе судьи, Золотое дитя, — выдохнул Эредин.
******
Дни походили на рябь на темной воде, и при всем желании Эредин не смог бы ответить на вопрос, какой сейчас день недели. Он так и не был уверен до конца, в здравом ли он все ещё уме, или сам не осознал, что рехнулся: что бы ни повстречалось ему на острове, чем бы оно ни было, он чувствовал, что оно все еще таится поблизости.
Пытаясь отогнать дурные мысли, всю следующую неделю Эредин занимался самоистязанием, упражняясь каждый день почти до изнеможения. Винтермьют еще дважды пытался с ним связаться, но Эредин на корню пресекал всяческие попытки.
Таггарт настоял на том, чтобы Эредин сопровождал его в его миссионерском — почти что мессианском — турне; пожалуй, из всех посещенных ими городов ему больше всего запомнился названный Римом.
Там же их теплей всего приняли. Когда местный правитель, монах в позолоченной рясе, начал произносить приветственную речь, то слов его речи совсем не было слышно — так оглушительно взревела толпа. Эредин едва удержался от того, чтобы не заткнуть уши.
Толпы людей, тысячи, сотни тысяч, внимали их голосам, готовые выслушать все, что им скажут, хотя Эредин подозревал, что большинство из них, если не все, до недавних пор были крайне далеки от церкви. Но теперь они смотрели на священника, как будто их господь лично спустил того с небес.
Они жаждали понять, что происходит, подсознательно чувствуя всю безнравственность своей короткой жизни и неминуемую за это кару. И если их ученые утаивали правду, то они искали ее в устах человека с крестом. Раньше Таггарт питался людьми, которых пугали новые технологии; теперь перешёл на людей, которых пугает конец света.
Когда пришел черед выступать Эредину, они замолкли; когда он рассказывал о Тир на Лиа, то они вожделенно вздыхали: «Эдем». Их благоговение просачивалась из физического мира в метафизический, и Эредин наблюдал за потоками магической энергии, что пропитывали толпу на площади, как губка.
Если Карантиру будут нужны жертвы для заклания, то в Риме он найдет множество добровольцев.
Тем же вечером Таггарт пригласил его прогуляться по местным музеям, желая похвастать местной культурой — и то ли из скуки, то ли из вежливости, Эредин согласился.
Внутри здания было сумрачно и глухо, как в святилищах забытых богов; нефы и алтари десятками выстроились в альковах. Таггарт подвел его к скульптуре, выполненной в рост человека и изображавшей императора, триумфальным жестом встречавшего победившие войска, и представил ее Нероном.
Мраморную голову мужчины с царственным профилем украшал лавровый венок, а складки тоги драпировались столь величественно, что вызывали ассоциации с колоннами.
Эредин узнал воплощенный в мраморе образ и улыбнулся; каким-то образом d’hoine, бесталанные к магии и отрезанные от иных миров, разжились артефактами одной из Потерянных Рас.
— А… — со знанием дела протянул Эредин. — Творения забытого народа. Aen Elle тоже ценят их красоту; подобные украшают мой дворец.
— Такое совпадение малоудивительно, — кивнул Таггарт. — Все прекрасное имеет единое начало. Как иначе объяснить схожесть наших языков, схожесть наших культур?
В своей обычной манере проповедника Таггарт сам спросил, сам же и объяснил, продолжив:
— Только тем, что возникли они по общему замыслу, которой нам понять, увы, не суждено.
Насчет схожести культур Эредин предпочёл не согласиться, поэтому только неопределённо хмыкнул.
— Почему вы называете Римскую империю потерянным народом? — по-светски непринужденно спросил Таггарт.
— Потому что история расы, создавшей эти шедевры, — пояснил Эредин, — безвозвратно утеряна. Нам, к сожалению, не суждено узнать, кто они и где жили.
Таггарт одарил его загадочной улыбкой опытного рассказчика, намеревающегося поразить слушателей неожиданным поворотом событий.
— Ну, теперь знаете, — улыбнулся он, поправив аккуратные очки. — В колыбели цивилизации, городе на семи холмах. Риме.
— Риме? — не без интереса переспросил Эредин. — Здесь до вас жила другая раса?
— Это людские творения, — не без гордости отметил Таггарт, бесцеремонно проведя пальцами по белому мрамору. — Как и латынь, дороги и канализация.
Эредин снисходительно улыбнулся.
— Все любят приписывать себе заслуги атлантов прошлого, — пожал плечами эльф. — Но, право…
Таггарт нахмурился.
— Господин. Бреакк Глас, — медленно сказал он. — Я совершенно уверен, что все мной перечисленное — изобретение человечества.
— Ну-ну, изобретение, — покачал головой Эредин. — Вы же только что сказали, что все это возникло по задумке высшего смысла, и тут же приписали человечеству?
Таггарт усмехнулся.
— С философско-религиозной точки зрения, — сказал он. — С практической — оно возникло здесь. На этой планете, в этом городе.
Недолго торжествовала человеческая скромность. Эредин покачал головой в недоверии:
— Я настаиваю, — не унимался Таггарт, — господин Бреакк Глас, что скульптуры в вашей спальне сделаны человеческой рукой. Ну, ей-богу, как вы еще объясните плоские уши?
— Не у одних людей они такие, — натужно отозвался Эредин.
Таггарт рассмеялся.
— Ну-ну, — сказал он, — если вам так крепче спится по ночам, то оставим этот разговор.
Разговор и правда вызывал у него только лишь головную боль, но Эредин ещё не знал, какой удар его ожидает, пока они не пересекли следующие несколько комнат.
Таггарт ввёл его в капеллу — и над ними раскинулся расписной потолок; фрески, изображавшие ангелов и демонов, людей и нелюдей, ад и рай. Глаза эльфа едва не заслезились от совершенства форм и красок, от гармонии общей композиции, от почти физического, хоть и незримого, присутствия гения, и в голове запульсировала страшнейшая, убийственная мысль: он никогда не видел ничего красивее.
Не проведя в капелле и десяти минут, Эредин укрылся в ближайшей ванной, где по стенам были развешаны иконы местных божков, и сделал несколько дорожек эльфской пыли.
Вынюхал одним залпом и подставил лицо холодной воде.
Он ещё до конца не осознал, но чувствовал, куда именно пришёлся удар Таггарта: по вере в исключительность собственной расы, в право властвовать, полученное ими от рождения, а значит — в него самого.
Эредин вздрогнул. Что-то коснулось его плеча; он обернулся, но позади никого не было.
******
Он и эльфские светские рауты не очень-то жаловал — раздражали улыбки, за которыми таились неуверенность и страх, и взгляды, значение которых надо было разгадывать — а уж людские и подавно. Ярмарка дурновкусия: виной тому были даже не блестящие одежды кричащих цветов и не женские прелести, вываливающиеся из вырезов, как перевязанные жгутами куски мяса на лавке, нет; причиной было выставленное напоказ благополучие, пока мир за пределами пира горит в огне.
Или тонет.
Эредин отнесся к саммиту с чувством неизбежности и мысленно разделил циферблат часов на две половины — с девяти вечера до трех часов ночи — шесть часов, когда он должен выдерживать людскую компанию, и оставшиеся шесть, когда он сможет удалиться в свои покои.
К ним с Таггартом подлетел слуга с парой бокалов вина на подносе.
