На другом берегу любви (СИ) - Ригерман Анастасия (е книги TXT, FB2) 📗
Мать размыкает объятья, неохотно меня отпуская. И только Добруш растерянно хлопает глазами.
— Я так понимаю, этот ваш мужской разговор особой важности не для моих ушей?
— Прости, брат, — хлопаю его по плечу и плетусь на выход. Я стараюсь держаться, только ноги не желают меня туда вести, иду, как на плаху.
— Это что-то важное? Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? — доносится в спину, но я не оборачиваюсь.
Грудь будто обручем сковало. Признаться в обмане ему, моему любимому братишке, который стал для меня самым родным на свете, хоть с собой забирай, сейчас у меня точно нет сил. Даже не представляю, как рассказать ему обо всем, чтобы не ранить юного сердца, ни о моей лжи, ни о нашем с Леркой скором уходе.
Когда я захожу на мельницу, мое внимание сразу привлекают мешки с еще не молотым зерном, аккуратно сложенные вдоль стен. Кажется, будто каждый из них хранит в себе множество историй и надежд людей, которые трудились на полях. На полках виднеются старые инструменты, затертые временем, но все еще способные выполнять свою работу.
Я вдыхаю полной грудью, и запах свежего зерна смешивается с ароматом старой древесины и влажности. Это сочетание вызывает во мне неожиданное чувство комфорта и умиротворения, будто я вернулся в родное место. Даже треск деревянных конструкций и шум ветра, продувающего мельницу, звучат как старые знакомые мелодии, которые я слышал всю свою жизнь. Такие воспоминания на уровне ощущений от прежнего Милоша оживают во мне все чаще, в то время как мои собственные будто покрываются густым туманом. Я не понимаю, почему так происходит, и гоню эти мысли прочь. Да и не время об этом думать, есть дела поважнее.
Я оглядываюсь вокруг, и мельница кажется мне почти живой. Сколько всего здесь уже успело произойти! Невольно вспоминается тот первый день, когда я только учился вязать мешки и правильно их поднимать. Даже забавно, каким еще зеленым лопухом я тогда был. А сейчас такая тяжелая работа меня уже не пугает. Спасибо отцу, я и в ней научился находить удовлетворение.
Стоит поднять взгляд на Ратмира, и сердце сжимается от предстоящего расставания с близкими людьми. Мысли о том, что я должен оставить их, вызывают во мне тревогу.
Как они тут без меня совсем одни с Добрушем будут управляться с мельницей? А с нашествием мертвяков? А матери по хозяйству кто будет помогать?
Я чувствую, как в груди растет непомерная тяжесть. А еще осознаю, что эти минуты могут быть последними, когда я на полных правах являюсь частью чего-то большого и важного — настоящей дружной семьи, которой прежде у меня никогда не было.
— Что ты хотел мне сказать, Милош? — не выдерживает отец затянувшейся паузы.
Фэйл молчаливо стоит в сторонке, сложив свои крепкие руки на груди. Уж он-то знает, как извести ожиданиями, но я к таким высотам не стремлюсь. Раз должен сказать, скажу, а там будь, что будет.
— Прости отец, но я не твой сын, не твой Милош.
— Замолчи! Не смей говорить такое! — повышает голос Ратмир.
— Но это правда, — пытаюсь до него достучаться. — Вы стали для меня настоящей семьей, о которой я мог только мечтать, и заслуживаете в ответ хотя бы моей искренности.
Отец молчит, стоит напротив сцепив зубы, и я продолжаю свою исповедь, хоть и понимаю, какую боль ему сейчас причиняю.
— Меня зовут Егор, я из другого мира. Сам не знаю, как это вышло, но я попал в тело вашего сына, и долгое время скрывал это, прикидываясь, что потерял память. Не спрашивай о том, куда делось мое собственное тело, и что стало с настоящим Милошем, я и сам хотел бы это знать. Мне известно лишь то, что мы с Лерой должны вернуться домой и навсегда уйти отсюда. Она тоже из моего мира и не побоялась, пришла за мной. Как только она поправится…
В горле застывает комок, и я нервно сглатываю. Не знаю, что еще говорить. И так старался изложить все максимально доходчиво, но и от этого объема информации можно кукухой двинуться. Я боюсь за своего старика. Он с виду хоть еще и о-го-го, мужик крепкий, но сердце штука ранимая, и лучше его поберечь.
Мне и за себя страшно, что греха таить. Не известно, какая за этим откровением последует реакция. То, что отец еще не прижимает меня к стене вилами, и в волка не оборачивается, желая растерзать подменного насквозь лживого сына, и то добрый знак. Только напряжение внутри не отпускает.
Ратмир поднимает на меня взгляд задумчивых глаз и, вроде, в них ничего не изменилось после моего признания.
— Знаю, что ты не из нашего мира, — выдает он вполне обыденно. — Милош никогда не посмел бы вот так смотреть в мои глаза, дерзко, с вызовом. Он всегда меня боялся. Спокойный, как вода в заводи, и доверчивый — весь в мать. Твоего характера вожака, твоей отваги у него никогда не было. Все ему здесь было не по нраву, и волчья шкура не по меркам, и брат в тягость. Когда я последний раз видел его перед собой, Милош был полон стремлений отправиться в далекие земли, лучшей доли искать. И возвращаться к нам он не собирался. Тогда я с ним и простился, чувствовал, что больше не свидимся, — Ратмир тяжело вздыхает и поднимает на меня взгляд полный надежд. — А потом лес послал нам тебя, чистого, будто незасеянное поле, готового внимать каждое наше слово. Не все дети из утробы матери появляются, других лес людям посылает. Такое бывает, лесные духи знают свою работу. Раз они тебя к нам привели, значит, нужны мы тебе зачем-то, и ты нам нужен. Так что, не кайся, сынок, не стыдись. Ты смолчал, но и мы смолчали.
— А как же Добруш? Он тоже все знает?
— Он, нет, — оглядывается отец в сторону дома. — Хоть и вырос размером с лося, но в душе дитя еще совсем. Откуда ему ведать про такое? Если хочешь, я с ним поговорю. Но не сейчас, позже, когда придет время тебе нас покинуть.
— Нет, так не пойдет, — стоит представить этот разговор с Добрушем, сердце ускоряет ход. — Я сам. Он слишком дорог мне и заслуживает правды. Не такой Добруш и ребенок, каким ты его считаешь. Смелый и смышленый, уверен, он все поймет.
— Я и не сомневался, что ты сам, — по-доброму улыбается отец. — Иди сюда… сын. Егор, так Егор.
Всего пара шагов, и Ратмир сжимает меня в объятьях, крепких, по-настоящему мужских. Мне становится легче. Слишком тяжело было носить на плечах этот груз из лжи. Он все еще не отрекается от меня, не гонит взашей, это удивляет больше всего. Выходит, где-то внутри, все со мной в порядке, и я тоже заслуживаю нормальной родительской любви, в чем всю свою жизнь бесконечно сомневался.
— Спасибо, — обнимаю отца в ответ. — Как же я рад, что вы у меня есть.
Фэйл, довольный исходом нашего с отцом разговора, просит его оставить нас наедине. Ратмир без вопросов покидает мельницу. Ушастый все еще не оставляет попыток сканировать меня своим фиолетовым взглядом, будто прощупывая брешь в моей броне, но вновь остается ни с чем.
— Вот же силен, — загадочно ухмыляется Эльф собственным мыслям. — Плавать умеешь?
Его неожиданный вопрос вызывает на моей физиономии искреннюю улыбку.
— Неужто решил освежиться перед дорогой? Могу показать хороший берег.
— Я не об этом спросил. Так умеешь или нет.
— Там, у себя, если тебе интересно, я в плавании был одним из лучших.
Говорю, а у самого в голове кроме общих картинок бассейна и нескольких знакомых лиц будто уже ничего и не осталось. Спасибо, Горыныч еще со мной. Кажется, на нем вся моя прошлая жизнь и сам Егор Ветров только и держатся.
— Отлично. Значит, озеро переплывешь, — звучит, будто размышления вслух.
— Какое еще озеро?
— На том берегу в тумане. Ты его сразу найдешь, с другим не перепутаешь. За дворцом сад, за садом озеро, на озере островок.
— А там смерть Кощеева? — вырывается ненароком.
— Ты бы лучше запоминал, умник.
— Хорошо, я весь внимание.
— Так вот, на том островке стоит колодец. Будь другом, верни в него одну вещицу.
— Какую еще вещицу? — не понимаю, что за безумная просьба.
— Вот такую. Одну крохотную жемчужину, — Фэйл снимает с груди шнурок с кожаным мешочком, а из него на ладонь действительно выкатывается жемчужина. С виду обычная, речная, ничего особенного.
