Маша без медведя 2 (СИ) - Войлошников Владимир (лучшие книги без регистрации txt, fb2) 📗
ПЬЯНОЙ МНЕ БЫТЬ НЕ ПОНРАВИЛОСЬ
Комнату мне определили самую дальнюю, напротив ванной. После коварной сангрии (или, скорее, после той дряни, которая, как я теперь предполагаю, настроена взаимодействовать с алкоголем на предмет утраты самоконтроля) голова снова немного кружилась. Я посмотрела на махровый халат, прилагавшийся к каждой комнате, на стопку полотенец… А чего, собственно? Где я только сегодня не побывала. Недурно бы и ополоснуться. Я сняла и повесила на крючок для одежды чужое платье… и тут увидела себя в большом ростовом зеркале.
Ну, какой дурак придумал, что юные девочки должны ходить в этаких бабушкинских труселях⁈ Даже у этих, из канкана, кружева и рюшечки! Меня внезапно охватил такой гнев, что я сдёрнула эти трусы, лифчик, швырнула всё на кафельный пол и сожгла. Да, банально испепелила.
Внезапный выброс магической энергии (а главное — сам факт того, что я смогла это сделать!) привёл меня в приподнятое состояние духа. Я покачала головой, рассуждая, что всё это, наверное, и есть косвенные признаки опьянения, и какое же оно, это опьянение, всё-таки дурацкое. С этими мыслями я залезла под душ, от души намылась, потом нарядилась в халат и прислушалась. Похоже, мальчишки ещё не вернулись — вряд ли они смогли бы вести себя настолько тихо. Разве что легли все сразу, как дрова.
Я прошмыгнула в свою комнату и, поскольку ночнушек не предусматривалось, легла прямо так, в халате.
Уснула я мгновенно, но где-то через час начала чувствовать сквозь сон, что в е рху в халате жарко (ну, потому что он махровый), а н и зу прохладно. Укрыла ноги одеялом — стало жарко попе. Спустила пониже одеяло… Да блин! Теперь вот именно в попу задувает, что за дурацкое ощущение! Да ещё капюшон этот противный от халата — то давит шею, то норовит лицо закрыть. И жарко голове! И всё это на фоне того, что я так сильно хочу спать, аж глаза не открываются!
Задним фоном проплыла мысль, что я так злюсь, наверное, от того, что у меня началось похмелье. Надулась сама на себя, с закрытыми глазами сняла и выкинула нафиг этот халат, легла, укрывшись одеялом. Теперь везде одинаково тепло, нигде не дует и голове не жарко. Наконец-то!
УПС…
Проснулась я от того, что ногам снова стало прохладно, хотя спине было вполне тепло. И одеяло как-то давит.
В шею кто-то дышал.
Глаза мои распахнулись и голова резко проснулась.
А одеяло давит, потому что в нём рука! Мужская, между прочим! Рука, которая при попытке выбраться из-под неё подгребла меня поближе и по-хозяйски прошлась по разным моим… хм-м-м… выпуклостям.
— М-ф-ф… — только и смогла сказать я и резко села на кровати.
— Чь такое, пора? — спросил сонный Димин голос, с подушки поднялась голова, и на меня уставился один с трудом открывшийся глаз (второй, судя по всему, спал). Он смотрел некоторое время, осознавая факт моего присутствия. Потом спросил: — Ты откуда тут взялась?
— А ты? — я безуспешно пыталась натянуть на себя край одеяла.
— Я в этой комнате всегда сплю, — он перекатился на спину и зажмурился: — М-м-м… башка-то как болит.
Моя голова отозвалась синхроном. Эх, ладно, магичка я или нет… Снять последствия похмелья — себе, ему. Заодно убрать этот отвратительный запах и каку во рту, а то там как будто кошки в туалет ходили, фу… Это тоже меня Грой научил, говорил, незаменимая вещь.
Я осторожно приподняла край одеяла, оглядывая простынь, на которой могли бы остаться следы, в случае, если… Ничего. От этого мне почему-то стало так обидно, что слёзы градом покатились из глаз. Ни на Гертнии, ни здесь — никого я как женщина не интересую!
Я ревела тихо, но по-честному, со всхлипами и многоступенчатым втягиванием воздуха.
— Ма-а-аш… — протянул Дима и вздохнул, — ну, ты чего?..
Не помню, как я оказалась у него на коленях, правда. Оно как-то само вышло. И мы целовались. Пока дверь не распахнулась, и отвратительно бодрый Добрынин голос не выкрикнул:
— Кончай дрыхнуть, опоз… — и на порядок ниже: — … даем.
21. В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ СПЕЦСЛУЖБ
Я РАЗМЫШЛЯЮ
И они умчались. А я сидела в одеяле, переваривала произошедшее и думала: вот так Золушки и превращаются в тыкву. Эх…
Добрыня нас с цесаревичем откровенно спалил. Нет, понятно, что он увидел меня и сразу выскочил, но как же не вовремя, блин… Интересно, он входит в круг тех, кто обязан докладывать какому-нибудь начальнику охраны (или, допустим, службы безопасности) обо всех шагах цесаревича? Кто-то из этих троих должен, а, может, и все трое.
А Дмитрий Александрович был уже вполне настроен — не совсем же я дурочка, маленько наслышана, как оно должно происходить. Да и я была. Настроена, то есть.
А вышло всё вот так. К добру ли, к худу ли?
И, главное, понятно, что цесаревича со товарищи усылают подальше от родных берегов, чтобы он простым, бедным и неперспективным в отношении укрепления государства девушкам головы почём зря не кружил. Теперь вот вопрос: если Добрыня (или кто-то ещё, мало ли) проболтается, не явится ли в нашу благословенную гимназию некто, дабы выяснить: на каком основании некие девицы бродят по злачным местам? А если явится, в ответ услышит что? Что оная девица в лазарете сидела безвылазно? Начнут трясти докторшу, сторожа, ночных воспитателей?
Надо было Добрыне память стереть, для надёжности. А теперь как? Если явятся за мной — бежать, бросая всё? А Маруся?
Я встала, на автомате расправила на кровати одеяло.
А, собственно, зачем бросать всё? Вообще-то у меня есть денежки, можно совершенно спокойно снять маленькую квартирку в приличном доходном доме, стаскать туда всё особо ценное и устроить капитальный магический схрон.
Отличный план! А здесь мы уничтожим все свидетельства моего пребывания. Формула такая есть специальная, называется «дыхание пустоты», чтобы ни волоска, ни следа, ни даже тени запаха моего не осталось.
Ни отпечатка пальца — не зря же их у меня в полицейской управе снимали? Значит, будут обследовать предметы. Хорошо, я хоть в варьете в перчатках сидела!
А в номере останется полный пшик, если только… я вдруг перестала паниковать и усмехнулась. Пусть снимают отпечатки хоть до посинения, жалко, что ли? Кратковременно изменять форму подушечек — задача непривычная, но сверхсложной её назвать уж никак нельзя. Я быстренько пробежалась по номеру, оставила обновлённые отпечатки на ручке дверей, в ванной, на нижней спинке кровати. А теперь пусть сличают, ха!
Всё, валим отсюда.
Я задала волосам уложиться в причёску, надела свою гимназическую форму, вспомнила про вчерашнюю выходку с трусами. Да блин! Это же надо так! С другой стороны, хотела же бельё приличное купить. Деньги есть. То есть, вчера были. И лежат в той маленькой сумочке. Наверное.
Это «наверное» так меня взбодрило, что я бросилась проверять. Ф-фух! Ридикюль, брошенный вчера в кучу гимназического барахла, был на месте, и (что более приятно) был полон. Ура! У меня возникло непреодолимое желание немедленно помчаться и приобресть себе что-нибудь шикарно-шёлково-кружевное. Только платье надо бы поменять, чтоб не шариться гимназисткой. Естественно, нам нужен дневной вариант, а не вечерний.
Я припомнила платье, в котором графиня Строганова приходила ко мне в больницу в первый раз, и трансформировала свою форму в нечто подобное, сверху накинула иллюзию зимнего собольего манто, накрылась пока что плотной тенью…
В дверь застучали. Я решила, что уже не хочу отвечать, и, безуспешно постучав ещё дважды, в комнату заглянула горничная. Убедившись, что внутри никого нет, она открыла окно на проветривание и вышла в коридор. Загудел громоздкий пылесос.
— Как удачно, — сказала я сама себе, села на свою леталку и…
Сквозь гул пылесоса донеслись голоса. Много. Мужчины! Гул оборвался и я разобрала:
— … мназистка?
— Не видала я, — испуганно отвечала уборщица, — я стучала, уж не было никого, да вы хоть сами проверьте…
Я не стала дожидаться, пока эти обладатели мужских голосов вломятся в мою комнату, и вылетела в морозную свежесть зимнего утра.
