Смертоцвет (СИ) - Зимовец Александр (мир книг .txt, .fb2) 📗
Несколько секунд ничего не происходило. В воздухе висел черный дым и дрожащее марево жара. Вдалеке наверху слышались разрывы и трескотня выстрелов. Противники смотрели друг на друга через пропасть, в которую превратился лестничный пролет.
— Вы правы, молодой человек, — произнес вдруг граф, и Герману показалось, что он вдруг как-то осунулся и сгорбился, разом превратившись из крепкого старика в дряхлую развалину. — Но проиграл, на самом деле, не я один. Мы проиграли все, все. Не пройдет и нескольких лет, как ситуация в империи полетит в тартарары. Я сумел бы удержать ее от падения, но теперь… теперь…
Он привалился к стене, а затем медленно съела по ней вниз, сел на лестничную площадку и свесил ноги в сапогах в пропасть.
— Все всегда так говорят, — произнес в ответ Герман. — Все, кто хочет захватить власть, говорят, что без них мир погибнет. И даже, быть может, искренне так думают. Но потом всегда оказывается, что это неправда. Мир гораздо более крепкая штука, чем нам кажется. Так или иначе, он всех нас переживет.
На секунду Герману показалось, что это говорит не он. Может быть, зеленый камень в нем?
Граф тоже взглянул на него с удивлением, и Герман увидел, как сжались его кулаки. Самолюбие графа не давало ему смириться с поражением, хотя щит вокруг здания Управления уже почти истая, и вот-вот готов был начаться штурм. Впрочем, не исключено, что никакого кровавого штурма не будет, вероятно, Радлоф и прочие защитники сдадутся, когда поймут, что рассчитывать не на что. В сущности, они всегда смогут объяснить, что были введены в заблуждение, и отделаются легким наказанием. Им не за что тут умирать.
Чего не скажешь о графе. Уж этот слишком далеко зашел и своей очереди не избегнет.
— Подождите немного, молодой человек, — произнес граф жалобно. — Я все вижу. Тот, на кого я всю жизнь уповал, как на бога, оставил меня. Он не принял мою службу, и то спасение, которое я готовил для империи. Я теперь никто. Просто старик, которому хочется умереть. Дайте мне немного времени, чтобы просто попрощаться с этим миром.
— Барин, да он же, гнида такая, время тянет самым бессовестным образом! — просто возопил в этом месте Внутренний дворецкий.
И как в воду глядел.
Герман почувствовал, как тело графа вдруг окуталось невидимыми нитями, и все они сходились к его груди, точнее к чему-то, что он держал в нагрудном кармане. Они наматывались на этот предмет, словно нитки на катушку, образуя вокруг него плотный кокон, пульсирующий от магической силы.
И тут до Германа дошло, что именно у графа под мундиром. Больше всего это было похоже на короткий жезл из оленьего рога, вроде того, что он нашел некогда в квартире Ферапонтова. Вот только тот был поддельный — экспертиза тогда показала полное отсутствие магической силы, но это списали на разрядку артефакта. Настоящая причина, однако, была в том, что настоящий жезл все это время находился в руках графа, и теперь тот делал с ним… что-то.
И новое магическое чутье помогло Герману понять, что именно. А когда он осознал это, то невольно похолодел. Еще несколько мгновений, и сжавшийся словно пружина кокон разожмется, разнося силу смертельного артефакта во все стороны. Все, кто попадет под его действие — а ведь это центр Москвы! — немедленно будут инфицированы смертоцветом, и умрут в муках. Разве что кому-то повезет упасть в сугроб, хотя и тут никакой гарантии нет.
Нужно было что-то сделать, но времени на раздумья не было, а Герман был совершенно не обучен обращению с такой силой, которая сейчас клокотала внутри него. И тогда он сделал первое, что пришло ему в голову: просто взял всю эту силу, и обернул ею графа с головы до ног, создал вокруг него прочный барьер. Это было похоже на пузырь щита, только направленный внутрь, а не вовне. У Германа не было ни малейшей уверенности, что это сработает, но времени на то, чтобы придумать что-то получше не осталось. Еще мгновение — и завернутый в силовой кокон артефакт взорвался мириадами невидимых нитей.
Все они уткнулись во внешнюю преграду, и Герман словно физически ощутил неисчислимое множество уколов. Он повалился на колени, прорычав от боли, и несколько секунд не мог открыть глаза. Ему казалось, что ничего не вышло, и что боль, которую он испытывает, это прорастающий внутри его тела смертоцвет.
Но потом он, все же, разлепил слипшиеся веки, и взглянул на тело графа.
Тела не было. Со ступеньки, на которой мгновение назад сидел граф, во все стороны разрастались длинные и толстые стебли смертоцвета. Их было невероятно много, и лишь кое-где на них можно было заметить небольшие ошметки алой плоти. Тот, кто принес в этот мир смертоцвет, поглотил всю его силу без остатка и был разорван ею.
Герман с трудом поднялся на ноги и собрал остатки силы для того, чтобы пролевитировать несколько метров и опуститься на покрытую стеблями площадку выше по лестнице. Стебли все еще шевелились под его ногами, словно клубок змей, и это было до того противно, что ему захотелось поскорее уйти, оказаться отсюда как можно дальше.
Вера утекала из него. Она тоже не безгранична. Заклинания хватило на то, чтобы перенести его через пропасть, но дальше нужно было идти по старинке, на своих двоих. И он пошел, привалившись к стене коридора. Где-то впереди слышались голоса — должно быть, солдаты Ермолова уже вошли в здание. Нужно было идти туда. Сил не было совершенно, но Герман, все-таки, пошел.
Эпилог
В котором ничего не происходит
Герман с трудом поднялся на ноги и огляделся по сторонам. На улице было холодно, хлопья снега падали с неба, причудливо вальсируя среди клубов черного дыма.
Соседний корпус изолятора выше второго этажа превратился в груду дымящихся руин. Стоявшее чуть поодаль главное здание Московского управления зияло несколькими обгоревшими дырами от попавших в него снарядов, а из трех или четырех его окон в небо поднимались столбы черного дыма.
В воздухе висела отвратительная смесь из дыма, каменной крошки и копоти. Едва вдохнув ее, Герман отчаянно закашлялся.
Он вышел из корпуса на улицу, и за это время его так никто и не окликнул — такая неразберих царила вокруг. Пока он шел по коридору, мимо него несколько раз проносились какие-то люди, но грязный лазоревый мундир позволял ему очень легко сливаться с окружением. Вокруг было слишком много людей, одетых точно так же.
И только здесь, на ступенях у парадного входа, его заметили. Раздался радостный вскрик, и мгновение спустя его уже крепко обнимала Таня, пахнущая какими-то тонкими духами — вот же, даже на боевую операцию парфюм не забыла.
— Это победа! — только и смогла выговорить она. Герман и сам знал.
— А мне сказали… что вы все… арестованы, — произнес он, прокашлявшись.
— По их плану так и должно было быть. Даже меня пытались схватить какие-то деятели, но я забаррикадировалась в доме отца и заявила, что живой им не дамся. Они уже и штурм готовили, когда явился взвод гвардейцев мне на выручку. Даже жаль, я бы им показала!
Ее голос был полон радостного возбуждения, Герман же, напротив, чувствовал себя чудовищно опустошенным. Да, это была победа, но отчего тогда так противно?
— Сегодня Оболенский смог очень хитрым образом пробиться-таки на аудиенцию к Его Величеству, — продолжала, между тем, Таня, — и продемонстрировать документы, вскрывающие передачу винтовок. Был большой скандал. Паскевич младший бежал, старший отправлен в отставку. Апраксин немедленно от них открестился. Убедил государя, что он просто следил за всей этой гоп-компанией, чтобы вовремя взять. Тот, кажется, поверил, хотя, по-хорошему, надо бы и Апраксина в шею. Ну, да не все разу.
Герман в ответ только коротко кивнул.
— Ты не ранен? — спросила Таня.
— Нет, — он только покачал головой. — Я не ранен. Просто устал.
