Маша и Медведь 3 (СИ) - Войлошников Владимир (читаем книги txt, fb2) 📗
— Некогда уже! — горестно всплеснула руками наставница. — Идём.
Следовало миновать довольно много коридоров и переходов. Поначалу дама-наставница так демонстративно изображала скорбь по нарушенному этикету, что Аня разозлилась и сказала:
— Будете так натужно качать головой — к концу пути она у вас отвалится, обещаю!
Непонятно, вполне поверила дама или нет, но испугалась, вытянулась, словно аршин проглотивши, и дальше шествовала с совершенно каменным выражением лица.
Уж лучше так!
Наконец высокие, очень помпезные двустворчатые двери распахнулись, и мужчина в ливрее объявил:
— Графиня Анна Рябцева-Лисьеостровская!
Большая светлая комната. Нежные полупрозрачные драпировки. Несколько полуколонн вдоль стен с установленными на них горшками. В горшках — конечно, розы, с длинными ниспадающими плетями и обильными мелкими цветами. Небольшой овальный стол, накрытый для завтрака. За столом сидела Анна Павловна, очень непривычно (по сравнению с парадными портретами) выглядевшая в очках, и просматривала какую-то записку.
— Проходи, детка, присаживайся, — кивнула императрица, не отрываясь от бумаги.
Двери за спиной закрылись, и Аня решила колом не стоять — прошла, села:
— Доброе утро, ваше величество!
— Конечно, доброе, — Анна Павловна отложила бумагу и сняла очки.
— Тётя Аня⁈
— А что, я люблю высаживать розы. Наша вчерашняя случайная беседа оказалась для меня… весьма поучительной. И я хочу сказать, преображение «Черноморского заката» произвело на меня неизгладимое впечатление… Кофе? Или какао?
— Какао… Ой, давайте я!
— Сиди, милая. Я поухаживаю за тобой на правах хозяйки. Всё-таки у нас приватный завтрак, а не официальный приём. Сырники? Или оладушки?
— Сырники.
— Со сметанкой очень хорошо. Я, знаешь ли, люблю традиционную кухню. А ты?
— Да. Я тоже. Бабушка часто делала…
Всё-таки дипломатию выстраивать тоже надо уметь. Анна Павловна мастерски вела разговор, расспрашивая Анечку на самые разнообразные темы и всё дальше, дальше уводя от решительных вечерних мыслей. Аня всё отвечала на вопросы, сбивалась и понимала, что перескакивать с темы на тему будет вовсе неуместно.
Вошёл человек с маленьким серебряным подносом и подал Анне Павловне какую-то небольшую сложенную записку. Пока она читала, Аня собралась с духом и решила, что — вот сейчас!
— Зови! — кивнула императрица. Слуга поспешно ушёл.
— Государыня, — комкая салфетку начала Аня, — я хотела просить…
— Минуту, милая, сейчас мы решим ещё один вопрос — и после уж просьбы.
Двери распахнулись:
— Есаул седьмого специального казачьего полка, Савелий Погребенько!
Все слова застряли у Ани в горле.
ДЕПЕША
Как оно вышло-то
Депеша с высочайшим повелением догнала транспортный дирижабль на Новосибирской пересадочной станции. Строгий жандармский поручик заглянул в пассажирский отсек, в котором от поднимающихся испарений курить стало вдвойне опасно. Поморщился:
— Есаул Погребенько — кто⁈
— А тебе он, мил человек, зачем? — сразу приподнялось с разваленных по полу сидоров и шинелей несколько казаков.
— Велено срочно развернуть на Омск. Да где ж он? Отправку задерживаем!
— А и не задерживай, — не вполне трезво откликнулся кто-то. — Пущай домой летит. Законный отпуск у человека.
— Скажи там: нету! — насмешливо посоветовали из другого угла.
— Вы мне… разговорчики тут разговаривать! Коменданта станции позвать, что ли, чтоб вас всех в холодную поместили, пока проспитесь⁈ Это ж надо так ухрючиться!
— А и вызывай! — начал входить в раж ещё один голос. — Ишь ты! Не нравится ему!
— А ты понимаешь, — пулемётчик Петя поднялся во весь свой невысокий, но очень гордый рост, и шагнул к жандармам, которых было то четверо, а то, почему-то, шестеро, и слегка качнулся: — горе у человека⁈ Понимаешь — нет⁈ Невесту отобрали! — Петя потряс кулаком. — Неровня, говорят! Ты — как? Не запил бы?.. — Петька вдруг из агрессивного настроения переключился в философски-горестное: — Ну и всё, — он трагически развёл руками. — Был человек — и нету…
Жандармский поручик в отчаянии схватился за голову:
— Братцы! Да у меня ж высочайшее повеление! К завтрашнему утру доставить в императорский дворец…
Казаки переглянулись.
— Повеление покажь! — нетрезво потребовал Петька.
— Да едрит вашу налево! — поручик затрясшимися руками полез в болтающуюся на боку ташку*, выдернул бумагу:
— Смотри!
*Ташка — плоская полевая сумка, планшетка.
— Ты глянь — натурально, императрица! — восхитился Петька и на полнейшем автомате встал прямее. — Ну, раз государыня простит, тогда мы не в претензии. Вот он, — оказалось, есаул лежал чуть не под ногами у капитана, положив голову на свой походный сидор.
— Мать твою, здоров-то как! — почесал в затылке один из жандармов. — Что, взяли?
Матерящиеся жандармы выволокли вяло сопротивляющееся тело есаула из транспортного дирижабля и с грехом пополам погрузили в дежурную машину с будкой.
— Слышь, Роман Евгеньич, — испуганно сказал пожилой, — что-то он, кажись, синеет.
— Да ** твою налево! Мне ещё трупа геройского не хватало! — поручик хлопнул в стекло, отделяющее будку от кабины и заорал: — В госпиталь гони! Живо!!!
Запугивая всех встречных высочайшим повелением, им удалось добиться практически молниеносной реакции. Есаула накололи какими-то препаратами, облепили приборами и поместили под капельницу.
— Ну всё, опоздали мы на поезд, — наблюдая за врачебной суетой, резюмировал пожилой жандарм. — Что делать будем, Евгеньич?
Поручик зло защёлкнул ташку:
— Глаз с персонала не спускать! Что хотят пусть делают, а через четыре часа должны предъявить живого и вменяемого героя!
— Сам-то куда?
— В аэропорт поеду. Иначе не успеем никак.
— Гони уж сразу к военным. Приказом помаячь — обязаны оказать содействие.
В три часа ночи есаул Погребенько, чувствуя себя нетипично промытым внутри и снаружи (аж до стеклянной прозрачности) был загружен в маленький военный самолётик. Как только он набрал высоту, в салоне (если так можно вообще назвать упрощённые до полного аскетизма внутренности маленькой железной птички) сделалось неожиданно холодно даже в шинелях, и почти час Савелий вместе с четырьмя сопровождающими жандармами трясся, только что зубами не стучал.
На подлёте к Омску он пришёл в себя настолько, что смог хмуро спросить поручика:
— Куда меня?
— В императорский дворец, — скупо ответил тот.
Савелий помолчал, переваривая заявление. Он-то уж решил, что не заметил за собой какое-то служебное небрежение огромного размера, и сопровождают его не иначе как под трибунал.
— А зачем?
Поручик сердито пожал плечами:
— Не имею иных сведений, кроме предписания с высочайшим повелением о доставке.
Ясно.
— И на том спасибо.
Хотя, радоваться рано. Во дворцах, поди, тоже следователи имеются.
Как всегда, летя на запад, самолёт догнал в Омске то же время, в которое вылетел из Новосибирска (и даже, кажется, чуть перегнал). Выскочили на бетонку — уже машина ждёт, жандармская, опять с будкой. Ехали долго, минут сорок — всё молчали.
Дворцовая площадь, подсвеченная ночными огнями, показалась призрачной. Пункт охраны на въезде самым тщательным образом осмотрел машину, переписав всех прибывших — на краткий или длительный срок. Неулыбчивый капитан внимательно перечитал слегка уж зажульканный листок с высочайшим повелением, сравнил с документами есаула, сделал в журнале отдельные пометки.
Машина подкатила с неприметному боковому входу, Савелия передали с рук на руки очень серьёзному дворцовому служащему в форменной ливрее. Тот снова проверил листок и паспорт, кивнул:
— Господа жандармы — свободны. Пройдёмте со мной, господин есаул.
Дворец совсем не спал. Целые отряды горничных чистили, протирали, полировали и вообще наводили всяческий марафет. Мелькнул в боковом коридоре мужик в рабочем комбинезоне со стремянкой. Сворачивали ковры и вместо них расстилали свежие. Всё деловито, но негромко.
