Сорные травы - Шнейдер Наталья "Емелюшка" (читать хорошую книгу .TXT) 📗
— Кажись, ОМОН приехал, — сказала я, вернувшись на чердак. — Вниз полезем или погодим?
— Погодим.
— Разумно, — я начала откатывать в сторону старые огнетушители. — Саш, ты все детали запомнил?
— Да.
— Вот и отлично.
В люк стукнуло.
— Есть кто живой? — раздалось снизу.
— А вы кто? — поинтересовалась я.
— ОМОН. Спускайтесь. Медленно.
— Мария Викторовна, я первый. Мало ли…
Ну, ступай, рыцарь без страха и упрека. Может, лет через пять и вырастет из тебя что-то путное. И не надо на меня так смотреть, только игр в верного пажа сейчас не хватало для полного счастья.
Я спрыгнула следом, опираясь на поданную руку. Внизу действительно были омоновцы. Ребята оказались жесткими, но не дураками: носом в пол никто укладывать не стал. Просто взяли под белы руки и повели к выходу, не позволяя задержаться, чтобы разглядеть выбитые двери, перевернутые столы, разлетевшиеся документы. Если так обошлись с вещами, то что сделали с людьми? Хорошо, что студенты сегодня не пришли, попали бы ни в чем не повинные дети под раздачу.
Сашка чуть замешкался, переступая через перегородившие коридор тела. Надо же, сам едва жив остался, а этих жалеет. И перешагивать прямо через труп не хочет, была бы возможность — обошел бы, опасливо глядя под ноги. Я шагнула следом, что-то ухватило меня за лодыжку. Подпрыгнула, матюкнувшись, — один из тех, в кого я всадила пулю, оказался жив и просил помощи.
— «Скорая» едет? — поинтересовалась я у омоновцев, выдирая ногу из чужих пальцев.
— Вызвали. А вы ничем не можете помочь?
Иезуитство какое-то: сперва стрелять, потом спасать.
— Я судебный медик. Вскрыть могу, но эта процедура, кажется, несколько преждевременна. Помочь… — я пожала плечами. — Где-то аптечка, кажется, была. Судя по локализации раны — гемопневмоторакс, с шансами гемоперикард. Если вы настаиваете…
Настаивать они не стали: ребята, видать, оказались тертые и знали, что, если не можешь ничего сделать — лучше не трогай и подожди тех, кто сможет.
— Мария Викторовна, а как же клятва Гиппократа? — прошептал Сашка.
— Какая? — поинтересовалась я. — «Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели»? Там еще что-то про «не дам абортивного пессария» и «не буду заниматься сечением у страдающих каменной болезнью».
— Ну…
— Тогда не «гиппократа», а «клятва российского врача», — я усмехнулась. — Честно исполнять свой врачебный долг и действовать исключительно в интересах больного, невзирая на пол, расу, национальность… и прочая и прочая. Я и действую… исключительно в интересах больного. Об этом редко говорят, но современная деонтология полагает, что личная неприязнь может повлиять на качество проводимой терапии. А личную неприязнь, я, как понимаешь, испытываю. Аж кушать не могу.
Софистика, софистика, черт бы ее подрал. Эх, Студент… Врачи — не ангелы с нимбом, летящие на крыльях ночи спасать человечество, а присяга не превращает их в роботов. Чем быстрее ты это поймешь, тем лучше для тебя же. Глядишь, не сгоришь до времени, а сгорают все, рано или поздно. Когда-то Вишневский отдал под трибунал подчиненного, отказавшегося оперировать офицера СС. Наверное, я плохой врач, но, окажись на месте того подчиненного, предпочла бы трибунал.
— А… — Парень хотел сказать что-то еще, но тут мы вывернули к открытым дверям секционного зала. Сашка дернулся и резко отвернулся, часто-часто моргая. Я высвободилась из руки держащего меня омоновца и пошла внутрь. Кажется, меня окликнули — неважно. Дверь баррикадировали зря — толпа вынесла окна вместе с сетками. Решеток не было — какой дурак будет грабить судебный морг?
Трупы. Тела, перевернутые столы, разбросанные инструменты. Сброшенный на пол вскрытый труп, органокомплекс валяется рядом. Михалыч с секционным ножом в руке, лица нет, разве что по залитым кровью сединам и узнать. Раскрытые двери хранилища, вытащенные из холодильника обнаженные тела… идиоты, они ж испортятся. Двое коллег, рядом с одним — табуретка с окровавленным углом. Судя по проломленной башке лежащего рядом типа в джинсовой куртке — своего Харона коллега прихватил за компанию. А может, не одного. Санитар. Сверху обнаженный труп — бросили, не глядя. Вадим.
Я опустилась на колени рядом.
— Женщина, не трогайте ничего!
— Глаза хоть закрыть дайте.
— Не трогайте! — мужчина подхватил меня под руку и рывком поднял.
— Пустите! Может, живой кто.
Он только крепче сжал мое предплечье, рядом материализовался второй добрый молодец, ухватив другую руку, так что брыкаться было совершенно бесполезно, и я покорно позволила вывести себя на улицу. Посреди двора валялись вытащенные из здания трупы. Кто-то, видать, забрать хотел, да не донес. И у ворот — свежие, одетые.
— Здесь ждите. Сейчас бригада приедет, разберемся, кого куда.
Из здания под руки выволокли какого-то мужчину, не слишком церемонясь, впихнули в стоящий рядом автобус. Интересно, как они отличают сотрудников от погромщиков? И откуда тела у ворот? Стреляли?
— Давка была, — стоящий рядом омоновец проследил за моим взглядом. — Сами друг друга…
Подъехали две машины «скорой», врачи исчезли в здании.
— Студент, ты курящий?
— Нет.
— И я нет, черт…
Подрулила еще одна легковушка с мигалками, оттуда выбрались трое в форме полиции.
— Маша! Что у вас тут за бардак?
— Привет, Костик, — откликнулась я. — Еврейский погром. Мы в роли евреев.
Врачи вынесли на носилках коллегу, загрузили в машину, «скорая» взвыла и рванула прочь. Живой. Хоть кто-то.
В другую машину определили подстреленного типчика, что ухватил меня за ноги. Водитель что-то объяснил своим по рации, машина уехала.
— Сейчас еще должны подогнать, — уже нормальным тоном сказал Костя. — Людей не хватает, что у нас, что у них.
Он огляделся.
— Больше никого не уцелело? Ни хрена себе… Пошли тогда, что ли, с тобой описывать?
— Костя, я не могу.
— Да брось, недавно ж вместе ездили.
— Костя, ёпрст, я вообще-то тут вроде как пострадавшая. Или свидетель, тебе виднее. Какое, к черту, «описывать»?
Оперативник выругался.
— Сумасшедший дом. Из ближайшей больницы, что ли, врача притащить? Так он нам тут понарисует…
— Повреждения нормально опишет. А вскрывать подтянете патанатома, в областной больнице свой морг, в первой городской тоже есть, в детской… найдешь, в общем. Вопрос в том, куда трупы везти — здесь нельзя оставлять, разгром полный.
— Да что ж это… — Костя разразился очередной матерной тирадой. Спохватился. — Прости, Маш. Сейчас с прокуратурой свяжусь, пусть решают.
Он вернулся к машине, долго разговаривал, потом пообщался с омоновцами. Мы ждали.
Подъехали еще две «скорые», как бы не те же самые: лица медработников показались знакомыми. Впрочем, могла и ошибиться.
— Маш, а что за разговоры об огнестреле? — вернулся Константин.
Я пожала плечами.
— Откуда мне знать? — я рассказала байку о том, как Сашка героически бросился меня спасать.
— Ясно, — буркнул Костя. — В общем, езжайте-ка вы в отделение. В изолятор засовывать не будем, свои люди вроде как, в коридоре посидите. Но показания дать придется по всей форме.
— Костик, я у тебя в подозреваемые переквалифицировалась?
— Маша, не морочь голову. На допросе разберемся.
— Весело. Слушай, а переодеться можно? Не в этом же, — я дернула за полу хирургического костюма, — потом от вас домой переться.
— Что за детский сад? Кто тебе даст в вещдоки переодеваться?
— Вот черт… Ты уверен, что пойдут как вещдоки?
Константин вздохнул:
— В этом вашем погроме как вещдок пойдет все. Поди тут с ходу разбери, где что и куда. Сколько времени описывать место происшествия будем — даже думать не хочу.
— Гадство… у меня там сумочка в раздевалке оставалась.
— Много денег было?
— Денег немного, саму сумочку жаль, и кошелек новый. — Я махнула рукой. — Черт с ним, сгорел сарай, гори и хата, но если найдешь — дашь знать, ладно?
