Шеврикука, или Любовь к привидению - Орлов Владимир Викторович (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
При мысли об Илье Пророке, коему полагалось не только громыхать в небесах колесницей, но и охлаждать в начале августа воды в прудах, ручьях, морях и океанах, восстановилось в Шеврикуке сожаление о раздоре с Малохолом-Непотребой, смотрителем омовений в Сокольнических банях и бассейнах. Опять пожелалось, чтобы Малохол или кто-то из его команды трамваем приехал в Останкино. Хотя бы поглазеть на Пузырь.
Но на бульварах вблизи Пузыря никого – ни от Малохола, ни тем более его самого – не было.
Пузырь лежал смирный, неживой. Никаких следов взаимосоприкосновений Блуждающего Нерва с Пузырем Шеврикука не углядел. Даже если в мгновения, когда Блуждающий корежил Землескреб, неоправданно отвлекая Шеврикуку от раздумий, даже если он, Блуждающий, соизволил прожалить оболочку Пузыря и ввинтиться в его недра, явных повреждений и проколов от него не осталось, нервные тики линий Пузыря не искажали. Как выяснил Шеврикука, и в прошлые дни Пузырь не стонал и не дергался. Впрочем, иные наблюдатели утверждали, что дергался, и еще как.
Дней десять назад случилось желанное – Пузырь впустил в себя четыре грузовика-рефрижератора. Через полчаса пионеров-экспедиторов выпустил, на глаз видно – гружеными. Тотчас же в него, в пять отверзшихся проездов, въехало сто девятнадцать «КамАЗов», имеющих за спинами космической емкости рюкзаки. И пошло.
Но шло недолго. На третий день то, что отверзлось, то и заросло. В бока Пузыря можно было биться лучшими лбами Москвы, но и при всем уважении к ним Пузырь распахивать себя, пожалуй, более не желал.
Он замер. И Шеврикука склонен был считать, что возможные покалывания или наскоки Блуждающего Нерва вряд ли бы заставили Пузырь подергиваться. Тем более что Блуждающий Нерв еще не взъярился. Похоже, он и принесся в Останкино без понятия и цели. А так, на собачий лай.
Удивительным образом отнеслись останкинские жители, да и все чающие раздач и тем более имевшие права на получение к затворению Пузырем ворот. То есть, конечно, неразумные сразу же рассвирепели и готовы были разнести обидчика в клочья, зубами его разорвать. Ведь есть же указ: «Раздать!» И какой указ – после поименного волеизъявления! И какие изливались (излиялись?) имена и вопли! И на тебе! Даже после постановления этот Пузырь кобенится!
Но большинство, изумляясь самим себе, Пузырь не бранило, даже отчасти оправдывало его, придя к мнению: «Не готовы. Не дозрели». Полагая при этом, что дозреют и готовы будут через неделю. Ну через две. Никак не позже. Уж больно неловкой сразу же вышла выемка предназначенных населению и государственным амбарам внутренностей Пузыря. Уже на подъездах к отверзшимся проемам Пузыря начались раздоры, толкотня, путаницы и подделки накладных, стрельба и просто тихие мордобои. Предложено было во избежание неловкостей и толкотни проложить к проемам Пузыря железнодорожные ветки, линию метрополитена, а со стороны Сокольников прокопать и водяной канал для движения яузских буксиров и барж. Один проем, с надеждой на то, что Пузырь пойдет навстречу и растворит себя ввысь, предполагалось назначить воздушным флотам.
Всех этих наукотранспортных и глубиннодобычных посягательств, не обеспеченных совершенством техники и сопровождавшихся отсутствием много чего (почему-то досады вызывали не только нехватка землечерпалок и восходящих насосов, это еще можно было понять, но и временные затруднения в Москве с накидками из выхухоли, бутылками емкостью 0,33 л со спартаковским духом, обычным ботиночным кремом в ассирийских палатках), всех этих посягательств и бестолковщины Пузырь не выдержал, затворился и замер.
И справедливо, судили. И поделом нам.
Не готовы. Не созрели.
Но созреем.
И Пузырь устыдится. И разверзнется. И явит даже то, чего в нем нет. И чего в нем не может быть. От стыда и из чувства всемирной ответственности расстарается.
Постановление же как есть, как было, так и останется в силе поименного волеизлияния.
55
При таком тишайше-ангельском расположении граждан Ракетный и Звездный бульвары превратились в прогулочные места с хождением по тротуарам умозрящих особ, бродячих музыкантов, наемных гувернанток с колясками, украшенными воздушными шарами, на которых были изображены тонкие физиономии желающих обрести неприкосновенность.
– По этим рожам да из рогаток! – выразил пожелание возникший перед Шеврикукой Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный. – Вы со мной согласны, Игорь Константинович?
– Ну… возможно, – неуверенно произнес Шеврикука.
– А иначе как! – Крейсер Грозный оздоровительно похлопал Игоря Константиновича по плечу. – И народ не унывает!
– Не унывает… – то ли усомнился, то ли согласился Шеврикука.
– Народ не унывает! – энтузиастски воскликнул японский друг Крейсера Грозного, предприниматель и марафонец, скоростной восходитель на Останкинскую башню Такеути Накаяма, Сан Саныч, сокрушенный в нижних палатах Тутомлиных на Покровке Дуняшей-Невзорой, но живостойкий и поклонник привидения Александрин. – Народ не унывает, Игорь Константинович!
– Не унывает… – вздохнул Шеврикука. – Куда ему деваться…
Сергей Андреевич, Крейсер Грозный, прогуливал по асфальтам бульваров неожиданное для здешних мест и, похоже, для самого останкинского мореплавателя сооружение на колесах. Неосведомленный или недальновидный наблюдатель мог бы предположить, что Сергей Андреевич прокатывает вблизи Пузыря ванну раза в четыре объемнее ванны для мытья младенцев. Но что-то в предмете, катаемом Сергеем Андреевичем (при ассистировании штурвальному – подсказками и выкриками одобрения – японским другом Сан Санычем), напоминало и торпеду. Или хотя бы давало надежду на то, что предмет на колесах (сейчас он застыл перед Шеврикукой) при необходимости может стать и амфибией. Досадно было бы, если б сооружение оказалось всего лишь средством для передвижения к месту торговли сливочного и фруктового мороженого. Как известно, капитал для учреждения русско-японского предприятия по производству михайловских рогаток Крейсер Грозный накапливал, подвижнически торгуя мороженым в Медведкове.
– С холодильником? – осторожно спросил Шеврикука.
– Напротив! С подогревом воды! – возрадовался Крейсер Грозный. – Амазонский змей, хоть с Москвой и ужился, прохлаждаться от занятий предпочитает в теплой воде.
– Это для змея? Для Анаконды?
– Для него самого! Для мальца-сорванца! Прогулочный экипаж! Пробный экземпляр! Но только никому ни-ни! И ты, Сан Саныч, про змея молчи! Сам понимаешь!
– Понимаю! Я понимаю! – закивал Такеути-сан. – Пожалуйста. Про змея ни-ни!
«А про Векку-Увеку? – подумал Шеврикука. – Про цветы гвоздики? Про них-то как? Про маньчжурский орех?»
– Там, на Покровке, во дворе, где концерн «Анаконда», – сказал Крейсер Грозный, – турки построят змею бассейн с фонтанами, а в прогулочные дни змей будет выезжать вот в этой посудине. Украсят ее, естественно, ростру укрепят в виде головы, еще неизвестно чьей, и все такое. Может, и винты приделают. А может, и без винтов станет ходить по водоемам. Митя Мельников, он все сумеет.
– А как же ваши друзья, флотские? – спросил Шеврикука. – Их выселили с Покровки?
– Пока нет. Но за пределы Садового не выселят, – уверил Крейсер Грозный. – Они теперь тоже в команде «Анаконды». На полубаке.
– А сейчас-то змей где? В Оранжерее?
– В Оранжерее, – кивнул Крейсер Грозный. И таинственно зашептал: – Желали выкрасть. Но мы на страже! Да змей и сам не даст себя выкрасть.
– И что за храбрецы нашлись?
– Будто бы наши. Останкинские. И чуть ли не из Землескреба.
– У нас тут есть умельцы… – сказал Шеврикука. А на память ему пришли наглец Продольный и названый дядя Любохват.
– Пожалеть придется этих храбрецов и умельцев, – сказал Крейсер Грозный. – И сапоги их не отыщешь.
А уполномоченный боевик Любохват надевал иногда и сапоги.
– Может, оно выйдет и так, – поддержал Шеврикука Сергея Андреевича. И тут же поинтересовался: – А как же мороженое? И рогатки?
