Бессердечный - Корнев Павел Николаевич (полные книги .txt) 📗
– Как такое может быть?
– Не знаю, – развел тот руками. – Про этот земельный участок просто забыли!
– Такое разве бывает?
– В те годы и не такое случалось.
– Возможно. – Я записал в блокноте адрес своего поверенного, вырвал листок и протянул собеседнику. – Если удастся что-то разузнать, буду признателен.
– Всенепременно, – кивнул клерк, пряча бумажку в карман.
И я вышел на улицу ни с чем.
В город уже прокрались сумерки, на примыкавших к магистрату улочках фонарщики зажигали фонари. Тучи на фоне темнеющего неба казались вырезанными из черной бумаги. Гулко прогрохотал через площадь паровик, прокатила пара экипажей и полицейский броневик.
Я проводил его пристальным взглядом и отправился в «Прелестную вакханку».
Настроение для похода в цирк было неподходящее, но Альберт Брандт точно не простит, если по моей вине пропадет драгоценная контрамарка.
4
Когда поднялся к поэту, тот в одном исподнем стоял перед зеркалом и брился, время от времени окуная бритву в таз с мыльной водой на табурете. Вечерний наряд лежал на диване, в стакане на столе красовалась свежая гвоздика для петлички. И надо ли говорить, что лакированные штиблеты за дверью слуги начистили так, что было больно глазам?
– Лео! – обрадовался моему появлению Альберт. – Ты как всегда пунктуален до невозможности! Извозчик подъедет через пять минут.
– Ты заказал экипаж?
– Это же светское мероприятие! – хмыкнул поэт. – Опоздать или прийти пешком – моветон.
– Как скажешь, – усмехнулся я, опускаясь на оттоманку.
– Я по такому поводу даже побрился самолично! – похвастался поэт, вытирая щеки полотенцем.
– Руки в кои-то веки не трясутся?
– Ты злой и невоспитанный, – укорил меня Альберт, взял костюм и ушел за ширму переодеваться. – Какие новости? – крикнул он уже оттуда.
– Объявлено штормовое предупреждение, ожидаются ливневые дожди и грозы.
– Разве это новости? – фыркнул поэт. – Что слышно о Прокрусте? Кого он еще прикончил? Я сегодня работал весь день, даже на улицу не выходил.
– Прокруст мертв, – оповестил я приятеля.
– Брось, Лео! – не понял меня тот. – Если б ты знал, какой мне посулили гонорар за поэму о нем, то обзавидовался бы.
Я пощупал распухшее от купюр портмоне и рассмеялся.
– Это вряд ли.
– Да ну тебя! – отмахнулся Альберт, выходя из-за ширмы одетый с иголочки. – И забери уже свой бильярдный шар, на кой черт ты его вообще сюда притащил?
– Предлагаешь отнести его в цирк?
– Да хоть выкинь, мне-то что?
– Не ворчи как старый дед, – отшил я приятеля и спросил: – Не собираешься надеть плащ?
Альберт выглянул в окно, оценивающе посмотрел на небо и согласился:
– Да, плащ не помешает.
– Штормовое предупреждение!
Мы покинули апартаменты и спустились на первый этаж, а вскоре к варьете подъехал заказанный поэтом экипаж.
– В старый цирк! – объявил Альберт, и нас повезли по узеньким улочкам греческого квартала, темным и пока еще немноголюдным.
Сгустились сумерки, небо окончательно затянули облака, а ветер усилился и посвежел. К вечеру заметно похолодало.
Уличное движение к этому времени было уже не очень интенсивным, поэтому до сквера у набережной Ярдена, посреди которого возвышалось круглое здание старого цирка с каменным куполом и входами-арками, домчались за десять минут.
Людей здесь собралось – не протолкнуться.
В свете фонарей почтенная публика фланировала по аллеям сквера и набережной, кто-то спрашивал лишний билетик, кто-то продавал вовсе не лишние билетики втридорога. За порядком присматривало сразу несколько нарядов конной полиции, у загородок перед входом в здание цирка маячили синие мундиры констеблей.
– Сегодня аншлаг, – отметил я, выбираясь из экипажа.
– Спекулянты озолотятся, – подтвердил Альберт.
Мы вошли в сквер и зашагали мимо многочисленных тележек и лотков уличных торговцев, предлагавших зрителям подкрепиться перед представлением.
– Перекусим в буфете, – решил поэт.
Я спорить не стал. Посещение буфета – это традиция. Сходить в цирк или театр и не заглянуть в буфет – моветон.
Проклятье! До чего же привязчивое словечко!
Встав на краю площади, я окинул взглядом каменную громаду цирка и поежился.
– Да, у меня от этого места тоже мурашки по коже, – кивнул Альберт. – Жуткие вещи творились здесь раньше. Жуткие.
Ходили слухи, что при падших далеко не все зрители возвращались после представлений домой, и хоть документальных подтверждений подобных случаев не сохранилось, истории эти щекотали нервы не одному поколению горожан. Лет тридцать назад власти даже выстроили новое здание цирка – светлое, воздушное и просторное, а на прежнем месте с тех пор выступали только заезжие коллективы и независимые труппы.
Я этим слухам особого внимания не придавал, просто ощущалось в воздухе нечто непонятное, только и всего. Отголоски стародавних страхов? Быть может, и так.
– Экстренный выпуск! Прокруст мертв! – заголосил вдруг сновавший меж людей мальчишка со стопкой газет. – Покупайте экстренный выпуск! Неоспоримый факт: Прокруст застрелен в китайском квартале!
Альберт Брандт немедленно приобрел свежий номер «Столичных известий»; тот состоял лишь из пары листов и целиком и полностью был посвящен легендарному убийце. Поэт в свете газового фонаря прочитал передовицу и выругался:
– Будь я проклят, Лео! Он мертв!
– Я же тебе об этом и толковал, – усмехнулся я со значением.
Поэт уловил недосказанность и уставился на меня с явным неодобрением.
– Я думал, ты говорил о… – из деликатности он не стал упоминать о моем отце, а значит, разозлился не столь уж и сильно, – о прежних временах! Не о новом убийце!
– Я сказал то, что сказал.
– Здесь написано, Прокруста застрелили полицейские при исполнении.
– На месте главного инспектора было бы по меньшей мере глупо утверждать иное.
– Так понимаю, без твоего участия не обошлось?
Я кивнул.
– Рассказывай! – потребовал поэт, огляделся по сторонам и сразу поправился: – Нет, постой! Идем в буфет!
– Внутрь еще не пускают, – подсказал я, но толпившиеся перед цирком зрители Альберта нисколько не смутили.
Он решительно двинулся вперед, без особого труда протолкнулся к широким каменным ступеням, а там откашлялся, прочищая горло, и голосом низким и хриплым потребовал:
– Пропустите!
И люди, не до конца отдавая отчет в своих действиях, начали расступаться. Нам не приходилось ругаться и с боем прорываться вперед, талант моего товарища с легкостью воздействовал на зрителей и прокладывал путь через толпу.
С охраной этот номер не прошел бы. Да Альберт не стал и пытаться, за подобные фокусы вполне можно просидеть все представление в соседнем полицейском участке.
– Управляющего, будьте добры! – попросил поэт, и если в его рокочущем голосе и проскользнула нотка приказа, констебли ничего не заметили, а один из швейцаров вдруг сорвался с места и бросился исполнять просьбу сиятельного.
Толпа вокруг с недовольным видом зашумела, тогда Альберт помахал в воздухе контрамарками, давая понять, что мы вовсе не собираемся воспользоваться связями и пройти внутрь без билетов.
– Спокойствие, господа, только спокойствие! – объявил он непринужденно и добродушно. – Я намереваюсь сегодня исполнять комические куплеты, а мой друг пробуется на роль чечеточника!
Вокруг рассмеялись, и, когда управляющий распорядился запустить нас внутрь, никто вслед и худого слова не сказал.
– Господин Брандт! – Служащий цирка обнял поэта и дружески похлопал его по спине. – Чертовски рад встрече, но, к превеликому сожалению, вынужден вас оставить. Столько дел! Столько дел!
– Поговорим позже, – небрежно кивнул Альберт.
Я дождался, когда мы останемся наедине, и толкнул приятеля в бок.
– Чечеточник, значит?
– Ну, трость у тебя есть, – легкомысленно отмахнулся тот и зашагал через завешанный старыми афишами вестибюль. – Поспешим же, мой юный друг, пока за нами не хлынула алчущая развлечений толпа!
