Атлант расправил плечи. Книга 2 - Рэнд Айн (версия книг TXT) 📗
Дэгни думала о том, каким огромным расстоянием вдруг стали пять миль, – сортировочная станция в тридцати милях от них стала недосягаемой, и это после целой эпохи трансконтинентальных железных дорог, проложенных людьми, которые мыслили тысячами миль. Сеть рельсов и огней, простирающаяся от океана к океану, повисла на обрывке провода внутри ржавого телефона. Нет, поправила себя Дэгни, дорога держалась на чем-то более мощном и утонченном. На интеллекте людей, знающих, что существование провода, поезда, работы, их самих и их поступков является безусловным, обязательным. Подобные умы исчезли, и поезд весом в две тысячи тонн оставлен на милость силы ее ног. Дэгни не пугала усталость; движение было смыслом, маленьким кусочком реальности в окружающей неподвижности. Ощущение усилия являлось конкретным волевым ощущением и больше ничем, – в пространстве, которое не являлось ни светом, ни тьмой, почве, которая не уступала и не оказывала сопротивления, тумане, который не сгущался и не рассеивался. Напряжение было единственным свидетельством движения: в окружающей пустоте ничто не менялось, ничто не обретало формы, которая могла бы отметить продвижение. Дэгни всегда удивлялась, полная скептического презрения, сектам, проповедующим истребление вселенной в качестве идеала, к которому надо стремиться. Вот это, подумала она, и есть их мир, воплощение их идей.
Появившийся впереди зеленый свет семафора послужил им ориентиром, до которого нужно дойти, но, неуместный среди расплывающегося тумана, он не принес облегчения. Казалось, он посылал им сигнал из давно угасшего мира, как звезды, чей свет еще живет после того, как они погасли. Зеленый кружок сиял в пространстве, указывая, что путь свободен, призывая к движению там, где нечему двигаться. Кто же из философов, припомнила Дэгни, считал, что движение существует и без движущихся объектов? Это был его мир.
Она обнаружила, что идет, прилагая все больше усилий, словно преодолевая сопротивление – не давящее, а засасывающее. Взглянув на Келлога, Дэгни заметила, что и он идет, как человек, сопротивляющийся урагану. Она подумала, что они двое – единственные оставшиеся в живых… одинокие фигуры, борющиеся не с ураганом, хуже – с небытием.
Через некоторое время Келлог оглянулся на фару, и глаза Дэгни последовали за его взглядом: луча позади уже не было видно.
Они не останавливались. Глядя прямо перед собой, Келлог с отсутствующим видом полез в карман; это был непроизвольный жест; он достал пачку сигарет и протянул ей.
Она потянулась за сигаретой, но вдруг схватила Келлога за запястье и вырвала из его руки пачку. Это была белая пачка с единственным украшением – знаком доллара.
– Посветите мне! – приказала Дэгни, остановившись.
Он послушно направил луч фонарика на пачку в ее руках. Она мельком взглянула на его лицо: Келлог выглядел слегка удивленным и очень веселым.
На пачке не было ни надписи, ни торговой марки, ни адреса – лишь тисненный золотом знак доллара. На сигаретах был точно такой же знак.
– Где вы это взяли? – спросила Дэгни. Келлог улыбнулся:
– Если вы настолько осведомлены, что спрашиваете об этом, мисс Таггарт, вам следовало бы знать, что я не отвечу.
– Я знаю, что за этим кое-что стоит.
– За знаком доллара? Очень и очень многое. За ним стоит каждая жирная свиноподобная фигура в любой карикатуре, изображающая плута, мошенника, подлеца – это клеймо зла. Он означает деньги свободной страны, а значит, достижение, успех, талант, созидательную силу человека; и именно поэтому его считают клеймом позора. Он выжжен на лбу таких людей, как Хэнк Реардэн, как тавро. Вы случайно не знаете, что означает этот знак? Он означает инициал Соединенных Штатов.
Келлог отвел фонарик, но не двинулся с места; Дэгни разглядела горькую улыбку на его лице.
– Вы знаете, что Соединенные Штаты – единственная в истории страна, которая использовала собственную монограмму в качестве символа порочности? Спросите себя почему. Спросите себя, как долго страна, сделавшая такое, может надеяться на существование и чьи нравственные законы разрушили ее. Это была единственная в истории страна, где богатство приобреталось не бандитизмом, а производством, не силой, а торговлей; единственная страна, где деньги служили символом права человека на его собственный разум, труд, жизнь, счастье – на самого себя. Если это, по нынешним нормам мира, зло, если это повод, чтобы проклинать нас, то мы, поклонники и создатели доллара, принимаем проклятие этого мира. Мы предпочитаем носить знак доллара на наших лбах и носим его гордо, как символ благородства, символ, ради которого хотим жить и, если нужно, умереть. – Он протянул руку за пачкой. Дэгни держала ее так, будто не хотела отдавать, но сдалась и положила сигареты на его ладонь. Подчеркнуто медленно, словно стремясь подчеркнуть значение жеста, Келлог предложил ей сигарету. Дэгни взяла ее и сжала губами. Он достал еще одну себе, зажег спичку, они прикурили и пошли дальше.
Они шагали по гниющим шпалам, тонущим без сопротивления в вязкой почве, сквозь безграничное царство лунного света и клубящегося тумана – держа в руках две точечки живого огня, два маленьких кружка освещали их лица.
"Огонь, эта могучая, опасная сила, которую человек укротил и держит у кончиков своих пальцев…" – вспомнила Дэгни слова старика, который сказал ей, что эти сигареты не могли быть сделаны на Земле. "Когда человек думает, в его сознании живет огненная точка, и горящий кончик сигареты – ее отражение".
– Вы бы все же рассказали мне, кто их изготовил, – безнадежным умоляющим тоном произнесла Дэгни.
Келлог добродушно засмеялся:
– Я могу сказать вам больше: их изготовил мой друг – на продажу, но, не служа обществу, он продает их только своим друзьям.
– Продайте мне эту пачку. Продадите?
– Не думаю, что вы сможете купить ее, мисс Таггарт, но хорошо, если вы хотите.
– Сколько она стоит?
– Пять центов.
– Пять центов? – повторила она, сбитая с толку.
– Пять центов, – ответил Келлог и добавил: – Золотом.
Дэгни остановилась, уставившись на него:
– Золотом?
– Да, мисс Таггарт.
– Что ж, каков ваш обменный курс? Сколько это в обыкновенных деньгах?
– Обменного курса нет, мисс Таггарт. Никакая валюта, существующая по указам мистера Висли Мауча, не купит эти сигареты.
– Понимаю.
Келлог залез в карман, достал пачку и протянул ее Дэгни.
– Я дам их вам, мисс Таггарт, – сказал он, – потому что вы уже миллион раз заработали их и потому что они нужны вам для той же цели, что и нам.
– Какой цели?
– Напоминать нам – в моменты упадка духа, в моменты одиночества – о нашей истинной родине, которая всегда была и вашей, мисс Таггарт.
– Спасибо, – ответила Дэгни. Она положила сигареты в карман, и Келлог заметил, что ее рука дрожит.
По дороге к четвертому из пяти помильных столбов они молчали, сил у них оставалось только на то, чтобы передвигать ноги. Далеко впереди показалась точка света – она повисла слишком низко над горизонтом и светила слишком ярко для звезды. Они шли, не отрываясь от этой точки, и молчали, пока не убедились, что это мощный электрический маяк, горящий посреди прерии.
– Что это? – спросила Дэгни.
– Не знаю, – ответил Келлог, – похоже на…
– Нет, – поспешно прервала она, – не может быть. Не здесь.
Дэгни не хотела, чтобы он разрушил надежду, которую она чувствовала все последнее время. Она не позволяла себе думать об этом, надеяться.
У пятого столба они обнаружили телефонную будку. Маяк светился неистовым пламенем холодного огня в полумиле от них дальше на юг.
Телефон работал. Когда Дэгни подняла трубку, гудки показались ей дыханием живого существа. Затем раздался медлительный голос:
– Джессап, Брэдшоу. – Голос звучал сонно.
– Говорит Дэгни Таггарт…
– Кто?
– Дэгни Таггарт из компании "Таггарт трансконтинентал л"…
– О… да… понимаю… Слушаю?
– Я говорю по вашему путейному телефону номер восемьдесят три. В семи милях отсюда застряла "Комета". Ее бросила бригада.
