Летнее утро, летняя ночь - Брэдбери Рэй Дуглас (читать книги бесплатно txt) 📗

— Эй! — Сказать-то ему больше нечего.

Села я на стул.

— Ох! — говорю. — Ну и жарища сегодня! — Стараюсь не суетиться, а в голове засело: там, под землей, воздуха-то все меньше и меньше и крик все слабее.

— Послушай, деточка, — Чарли подошел поближе, — наверное, ждать не стоит.

— Да? А почему? — спрашиваю.

— Понимаешь, моя супруга не вернется, — так и сказал.

— Как это?

— То есть, я хочу сказать, сегодня не вернется. Она действительно пошла в магазин, но после этого… после этого прямиком отправится в гости к своей матушке. Вот именно. Она собирается к маме, в Скенектеди. Вернется денька через два-три, а то и через неделю.

— Какая жалость! — прикинулась я.

— А в чем дело?

— Хотела ей кое-что рассказать.

— Что же?

— Хотела ей рассказать, что на пустыре закопали одну женщину, засыпали тоннами мусора и теперь она кричит из-под земли.

Мистер Несбитт вдруг выпустил из пальцев сигарету.

— Ой, мистер Несбитт, у вас сигарета упала, — говорю ему и показываю носком туфли.

— Разве? Да, верно. — А сам такой: — Хелен вернется — передам ей твой рассказ. Позабавлю ее.

— Вот спасибо. Там правда-правда закопана настоящая женщина.

— А ты откуда знаешь?

— Я слышала голос из-под земли.

— Нет, откуда ты знаешь, что там женщина, а, скажем, не корень мандрагоры?

— А что это?

— Ну, как же, мандрагора. Растение такое, деточка. Оно говорит человеческим голосом. Я точно знаю, сам читал. Так почему ты решила, что это не мандрагора?

— Мне такое и в голову не пришло.

— Очень жаль. — Берет новую сигарету — и хоть бы хны. — Скажи, деточка, ты… э-э-э… ты еще кому-нибудь рассказывала эту историю?

— А как же! Я всем рассказала.

Мистер Несбитт чиркнул спичкой и обжегся.

— И что же: кто-нибудь решил разобраться, что к чему?

— Нет, — отвечаю. — Никто не верит.

А он с улыбочкой:

— Разумеется. Само собой. Ты ведь еще мала. Кто тебя станет слушать?

— Прямо сейчас возьму лопату и пойду на пустырь, — говорю.

— К чему такая спешка?

— Мне пора, — я как будто его не слышала.

— Посиди со мной. — Вот привязался.

— Нет, спасибо. — Тут я струхнула.

Он взял меня за плечо:

— Ты в карты умеешь играть, деточка? В двадцать одно?

— Да, сэр.

А у него на столе лежала колода карт.

— Давай поиграем.

— Мне нужно идти ее откапывать.

— А куда спешить? — Даже бровью не повел. — К тому же и моя жена, видимо, скоро вернется. Да, не сомневаюсь. Уже скоро. Дождись ее. Посиди немного.

— Думаете, она вернется?

— Непременно, деточка. Расскажи-ка мне, что там за голос. Громкий?

— Нет, он уже слабеет.

Мистер Несбитт вздохнул и заулыбался:

— Ох уж эти детские фантазии! Давай-ка перекинемся с тобой в двадцать одно, это куда интереснее, чем слушать, как женщины кричат.

— Мне пора идти. Поздно уже.

— Не торопись, у тебя же каникулы.

Я поняла, чего он добивается. Хотел подольше задержать меня в своем доме, чтобы та женщина померла и замолчала навеки. Чтобы я уже не смогла ей помочь.

— Минут через десять и жена моя подойдет, — сказал он. — Да. Минут через десять, не позже. Ты ее дождись. Посиди здесь.

Стали мы играть в карты. А часы тикают. Солнце клонится к горизонту. Поздно уже. А у меня из головы не идет крик о помощи, только он становится все слабее и слабее.

— Пойду я, — говорю.

— Сыграем еще, — не отстает мистер Несбитт. — Подожди еще часок, деточка. Может, жена моя еще передумает и вернется. Ты не спеши.

А сам все на часы поглядывает.

— Что ж, деточка, думаю, теперь ты можешь идти.

Я его живо раскусила. Ночью он проберется на пустырь, откопает свою жену, еще живую, отвезет куда-нибудь подальше и уж там зароет как следует.

— До свидания, деточка, до свидания.

Он меня отпустил — решил, что к этому времени весь воздух, что был в ящике, наверняка закончился.

Дверь захлопнулась прямо у меня перед носом.

Вернулась я на пустырь и спряталась в кустах. А что мне оставалось? Рассказать маме с папой? Так они и поверили. Донести в полицию на мистера Чарли Несбитта? Но он сказал, что его жена уехала в гости. Кто бы стал меня слушать?

Из моего укрытия хорошо просматривался дом мистера Келли. Хозяина нигде не было видно. Я добежала до того места, откуда шли крики, и замерла. Ни звука. Было так тихо, что я решила — все. Кончено. «Опоздала», — думаю.

Наклонилась я к самой земле, прямо ухом прижалась.

И что я слышу? Очень далеко, глубоко под землей, едва различишь.

Та женщина больше не кричала. Она пела.

Как-то так: «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

Грустно так. Слабо-слабо. Бессвязно, что ли. Оно и неудивительно: промучайся столько времени под землей, в ящике — конечно, рассудок помутится. Ей бы воздуха глотнуть да подкрепиться — и все придет в норму. А так — она пела, даже не звала на помощь, не кричала, а просто пела.

Послушала я, послушала.

А потом развернулась — и через пустырь, к дому. Вошла не с черного хода, а через парадную дверь.

— Папа! — зову.

— Явилась! — прямо рявкнул.

— Папа, — а сама больше ничего выговорить не могу.

— Вот я тебе задам, — рассердился не на шутку.

— Она больше не кричит.

— Чтобы я о ней больше не слышал!

— Теперь она поет! — выкрикнула я.

— Не выдумывай!

— Пап, — говорю, — она же умрет, если ты мне не поверишь. Правда-правда, она поет, вот как-то так.

Напела ему мотив. Даже слова вспомнила. «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

Отец прямо весь побледнел. Подходит ко мне, берет за руку.

— Как-как? — спрашивает.

Я опять:

— «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

— Где ты слышала эту песню? — кричит сам не свой.

— Говорю же: на пустыре, вот только что.

— Это же песня Хелен, она ее сочинила давным-давно, специально для меня! — разволновался папа. — Откуда тебе знать? Никто ее не знает, только мы с Хелен. Я никогда ее не пел. Ни тебе, ни кому другому.

— Еще бы, — говорю.

— О боже мой! — выкрикнул папа и бросился в сарай за лопатой.

А потом вижу — прибежал на пустырь и копает, а кругом полно народу, и все тоже машут лопатами. От радости у меня чуть слезы не потекли.

Бросилась я к телефону, набрала номер. Диппи сам снял трубку. Я такая:

— Привет, Диппи! Все нормально. Сработало. Криков из-под земли больше не будет.

— Круто, — обрадовался Диппи.

— Встречаемся на пустыре через две минуты — и лопату не забудь, — говорю ему.

— Кто последний — тот козел! Давай! — заорал Диппи.

— Давай, Диппи, — ответила я и выскочила из дому.

Всякое бывает

Весной тысяча девятьсот тридцать четвертого в Центральную школу пришла учительствовать мисс Энн Тейлор. Было ей тогда двадцать четыре года, а Бобу Маркхэму — четырнадцать. Все умы занимала Энн Тейлор. Для этой учительницы дети несли в школу то цветы, то фрукты и без напоминания сворачивали после уроков зеленовато-розовые карты мира. Если она проходила по улицам, то, казалось, как раз в ту пору, когда дубы и вязы отбрасывали кружевную тень, отчего на лице у нее играли солнечные зайчики, а она шла не останавливаясь, и при встрече с нею каждый загадывал что-то свое. Была она как нежный персик среди зимних снегов, как глоток холодного молока к завтраку в душное летнее утро. Выпадали, случалось, редкостные дни, когда мир обретал равновесие, подобно кленовому листу, которому не дают упасть благодатные ветра: такие деньки точь-в-точь были похожи на Энн Тейлор, и в календаре их следовало бы назвать ее именем.

Что же до Боба Маркхэма, октябрьскими вечерами этот паренек слонялся в одиночку по городским улицам, а за ним гнался ворох листьев — ни дать ни взять мышиные полчища в Духов день. Весной движения его замедлялись, и весь он становился похож на белую молодь форели, что водится в терпких водах речки Фокс-Хилл; за лето белизна сменялась коричневым отблеском спелых каштанов. Частенько он, валяясь на траве, взахлеб читал книжки, даже не замечая муравьев, ползавших по страницам, а то еще играл сам с собой в шахматы на крыльце бабушкиного дома. Приятелей у него не было.