Шеврикука, или Любовь к привидению - Орлов Владимир Викторович (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Стол и сиденья исчезли.
Положив Шеврикуке руку на плечо, Илларион повлек его к нижнему выходу из туннеля, хотя именно там и могла произойти нежелательная встреча с императором. Ступая по наклону лещадных плит, Илларион стремительно говорил Шеврикуке о неспрошенном и необъявленном. Опять о Гликерии, о Бушмелеве, о Продольном, о Пузыре, о Пэрсте-Капсуле, о Любохвате, о Концебалове-Брожило, о Векке-Увеке, о змее Анаконде и его погонщиках, о Лихорадках с Блуждающим Нервом, о сгибнувшем домовом Петре Арсеньевиче. О многом сказанном Илларионом Шеврикука потом забыл, но кое о чем вспомнил. Позже ему стало казаться, что в туннеле Илларион ни слова и не произнес. А просто шел и постукивал ему по плечу пальцами. Этими-то постукиваниями, вполне вероятно, Илларион и вбивал, вминал в него разнообразные сведения и чувства, иные – полезные, иные – пустые, не будучи, возможно, уверенным в том, какие из них понадобятся Шеврикуке, а какие – нет. Некоторые из них поразили Шеврикуку. О них он и забыл в первую очередь. Как забывают поутру о смутном, испугавшем сне, не в силах отделаться от зряшно-дурных видений предпобудочной дремы. Потом и о них забывают…
Вышли в темно-синюю сырость парка. Илларион снял руку с плеча Шеврикуки.
Кабриолет из реквизита «Мосфильма» стоял метрах в ста от Грота «Эхо». Кожаная фуражка шофера казалась застывшей.
– А где же Александр Федорович? – обеспокоился Илларион. – Эдак и красные подоспеют… А-а-а… Вон они, вон! До чего же Александр Федорович беспечный!
– Где они? Где? – зашептал Шеврикука. – Кто они?
– Тише ты! Тише! Вон видишь – дуб. И фонарь.
Уже за автомобилем, ближе к городским воротам и, наверное, по дороге к Приорату – земляному замку-игуменству Мальтийского рыцаря, на берегу озера, под дубом, в свете фонаря, облегчающего променады ночным гатчинцам, увиделись двое. Император держал в руках бескозырку и автомобильные очки, матрос замер перед ним – руки по швам (должны, убеждал себя Шеврикука, должны были балтийские клеши иметь швы).
– Что там у них? – спросил Шеврикука.
– Император отчитывает Александра Федоровича за нарушение формы и этикета. А после перейдет на государственные просчеты.
Матрос принялся размахивать руками, потом затеребил волосы, будто был готов их истребить.
– Оправдывается, – разъяснил Илларион. – Говорит, что народу до того знаком его облик, что он вынужден был накрыть голову бескозыркой, лишь бы укрыть бобрик. Лучше бы надел парик с косицей. Павла Петровича не разжалобишь. Очки он сейчас разнесет вдребезги. Странный этот Александр Федорович, знает, к чему все придет, а каждый раз несется объясняться с императором. Тянет его… Вот что, Шеврикука. Все. Поговорили. И все. Убывай. Убывай в Останкино. К своим санитарным нормам.
– Конечно, конечно, – заспешил Шеврикука.
Шеврикука резкое движение сделал, желая выразить Иллариону признательность и обнять его на прощание. Но Илларион, словно бы удивившись порыву гостя, отступил на шаг и руку вскинул, то ли отстраняя Шеврикуку, то ли отталкивая его. И холод увидел Шеврикука в глазах Иллариона, а возможно, и иронию. Не им, Шеврикукой, был занят сейчас Илларион.
– Убывай, Шеврикука, убывай!
63
Шеврикука бранил себя, стоя в квартире пенсионеров Уткиных. Еще и обниматься полез. Обнаглел.
Нечто лишнее находилось сейчас в его джинсах. При осмотре карманов Шеврикука добыл визитную карточку. Косматое Ухо для Надзора, ощупывая его на предмет изыскания оружия, вполне могло запустить ему в штаны прямоугольник лощеной бумаги. Текст был такой: «Семен Камильевич Брадобреев. Генеральный директор увеселительного аттракциона «Эхо» (Гатчинский дворец-музей) с выпуском императора Павла Петровича, графа Г. Г. Орлова, легендарного графа Ил. В., А. Ф. Керенского, Ж. Ж. Руссо и других любезных посетителям личностей. Двести четырнадцатый отопительный сезон. Заказы возможны предварительные».
Вот, значит, как.
Хозяин Гатчинской мызы Григорий Григорьевич Орлов пожелал выписать в собеседники Жан Жака Руссо. Илларион – Брадобрея. Он – по причине меланхолии. А его, Шеврикуку, допустили от скуки? Да, было произнесено: отчасти и от скуки. Отчасти – из любопытства. Но настоящий ли Илларион принимал его, не развлекался ли с ним в замковом, некогда тайном ходе самозванец, личность поддельная?
Были поводы у Шеврикуки для сомнений. Были. Для недоумений уж точно были.
Во-первых, почему – Гатчина? С чего бы Иллариону усладу меланхолии вычерпывать в компании с Брадобреем именно в Гатчине, да еще и в наблюдениях за призраком императора Павла Петровича? (Почему призраком? Может, вовсе и не призраком?) Ну ладно, императора можно объяснить золотой табакеркой. Подвиг с табакеркой приписывался Константину Тутомлину. О чем в день смотрин дома на Покровке напомнил публике распорядитель действа Дударев. Но, как справедливо посчитал тогда Шеврикука, где один подвиг – там десять легенд и двадцать героев. По легенде, преподнесенной Дударевым, Константин Петрович Тутомлин держал пари. Пообещал понюхать императорский табак. Ночью дежурил во дворце. Утром подошел к полотняной походной кровати спящего Павла. Взял его табакерку, зафыркал со смаком, приглашая государя проснуться. Естественно: высочайший крик, гнев. Проказник сказал, что вдохнуть табаку ему необходимо, дабы после восьми часов бдений отогнать сон: «Я полагаю, что лучше провиниться перед этикетом, чем перед служебной обязанностью». Последовало заключение императора: «Ты совершенно прав, но так как эта табакерка мала для двоих, то возьми ее себе». У рассказчика – Дударева – была корысть: все доблести и геройства приписать дому и роду Тутомлиных ради начальной аукционной цены. А Шеврикука знал о вертопрахе Константине. И по его беспристрастным представлениям Иллариону куда увлекательнее и привычнее было бы объявить пари вблизи капризов Павла и пари это непременно выиграть. Ну и что? Неужели, кроме Гатчины, нет у нас Дмитрова, Кирово-Чепецка, Кологрива, Приморско-Ахтарска или Пьянского Перевоза? Ну ладно, пусть и на Гатчину у Иллариона есть резон. А потому помолчим.
А вот стал бы хлебать настоящий Илларион «Тамбовскую губернскую»? Опять же мало ли произошло в годы неведомого Шеврикуке существования Иллариона, прежде порой брезговавшего и каплей тончайшего бенедиктина, мало ли произошло такого, что заставило его привыкнуть и к «Тамбовской губернской»?
Но что же насторожило Шеврикуку? Или хотя бы – что смущало его теперь? Холод или даже ирония в глазах Иллариона? Но неужели он ждал от Иллариона братских объятий? Нет. Они с Илларионом не братья. И нечего досадовать на то, что Илларион потребовал незамедлительного убытия Шеврикуки. Шеврикука стал помехой занятиям Иллариона. Иллариона увлекли встреча и разговор двоих под дубом. Возможно, ему не терпелось увидеть, как будет покидать компанию Павла Петровича гордец Александр Федорович. По протоколу уходить от императора полагалось только пятясь. Каким манером главковерх отправился на этот раз к поджидавшему его автомобилю, позволил ли себе снова надеть бескозырку и шоферские очки и какие слова он, воитель с монархией, смог напоследок произнести императору? В маленькой фигурке Павла Петровича мощи и энергии ощущалось больше, нежели в балтийском матросе. А он, Шеврикука, приставал к Иллариону со своими…
С чем он приставал? Да ни с чем!
Когда понял, что зря постучался к Иллариону, надо было и убывать. А он остался в Гатчине. (Кстати, вспомнилось Шеврикуке, Илларион ведь в начале века года два пребывал в Гатчине в первой российской авиашколе, слыл летуном лихим, но, как отмечалось, не без хулиганских замашек, дважды портившим строй синим кирасирам августейшей Марии Федоровны. Так что Гатчина имела еще одно объяснение.) Стучался Шеврикука вовсе не в Гатчину. Туда его занесло. Но нечего лукавить. Встретиться с Илларионом возникла охота. Охота же, в частности, была вызвана желанием самоутверждения («Я никому не нужен? А вот экий у меня приятель. И принял. И не прогнал… А прогнал!»), подновления душевного равновесия после «кышей» Продольного. И корысть: вызнать хоть крохи полезного для себя у многоведающего.
