Охота на дракона (сборник) - Бритиков Анатолий Федорович (электронные книги без регистрации txt) 📗
Нечто подобное встречает герой Оруэлла Уинстон Смит, когда пытается узнать правду о прошлом у старого рабочего. Он прожил долгую жизнь, но в обществе, где прошлое постоянно извращалось и вытравлялось из памяти — ив его сознании, как и у струльдбругов “прервалась связь времен”. Старик утратил понимание прошедшего и не обрел понимания настоящего, что вполне типично для океанийского общества: “…уцелевшие представители старого мира неспособны были сравнивать одну эпоху с другой. Они помнили множество ненужных вещей: ссору с товарищем по работе, поиски потерянного насоса для велосипеда, выражение лица давно умершей сестры, вихри пыли в какое-то ветреное утро семьдесят лет назад, — но все действительно важные факты оказались забытыми. Они похожи были на муравьев, которые способны видеть мельчайшие предметы, но не замечают крупных. И поскольку память таких людей не могла оказаться полезной, а все письменные документы были фальсифицированы, утверждение Партии, что она повысила уровень жизни людей, приходилось принимать на веру, ибо более не существовало и не могло уже никогда существовать никакого мерила для проверки этого утверждения”. “Муравьиное” сознание обрекает человека на прозябание вне времени и истории.
Деградация струльдбругов проявлялась и в следующем: “Язык этой страны постоянно изменяется. Струльдбруги, родившиеся в одном столетии, с трудом понимают язык людей, родившихся в другом Прожив лет двести, они с большим трудом могут произнести нескольких самых простых фраз. С этого времени им суждено чувствовать себя иностранцами в своем отечестве”. Язык Океании тоже меняется, но здесь подобные метаморфозы поставлены на “научную” основу Язык становится средством казарменного контроля над мыслью — его постоянно “совершенствуют”, создавая так называемую новоречь. Главная цель новоречи — сузить рамки мысли, чтобы в конце концов сделать инакомыслие, считающееся в Океании “мыслепреступлением”, буквально невозможным, исключить из языка слова, с помощью которых можно было бы выражать преступные мысли. Любая мысль должна выражаться одним единственным словом, значение которого строго определено, а вес остальные, производные значения, упразднены и забыты. Вот что утверждает один из “творцов” новоречи: “Новоречь — это “ангсоц”, и наоборот, “ангсоц” — это новоречь… К 2050 году, а быть может и раньше, никто уже по-настоящему не будет владеть староречью. Вся литература прошлого будет уничтожена. Чосер, Шекспир, Мильтон, Байрон будут существовать только в своем новоречевом варианте, да и то сильно измененными и даже противоположными тому, что они представляли собой раньше. Даже партийная литература изменится. Изменятся лозунги. Сможет ли существовать такой лозунг, как “свобода есть рабство”, если само понятие свободы будет уничтожено? Весь характер мышления изменится. Собственно говоря, мышления в нашем нынешнем понимании этого слова вообще не будет. Ортодоксальность означает отказ от мышления — отсутствие потребности мыслить. Ортодоксальность — это бессознательность”.
Такое положение в океанийском обществе вполне соответствует провозглашенному лозунгу “Тот, кто управляет прошлым, управляет будущим, а тот, кто управляет настоящим, управляет прошлым”. Считается, что события прошлого объективно не существуют, а содержатся лишь в документах и памяти. “А так как Партия осуществляет полный контроль над всеми документами и столь же полный контроль над умами своих членов, то, следовательно, прошлое оказывается таким, каким Партии угодно его сделать”. Зачем же нужно постоянно изменять прошлое? — “…важной причиной, ведущей к изменению прошлого, является необходимость поддержания веры в непогрешимость Партии. Дело не только в том, что выступления различных деятелей, статистические данные и всевозможные документы приходится постоянно приводить в соответствие с требованиями момента, дабы показать, что предсказания Партии всегда сбываются, но также и в том, что ни в коем случае нельзя признавать, что в учении Партии или в выборе политических союзников имели место какие-либо перемены. Ведь изменение точки зрения или даже перемена политики могут быть расценены как слабость”.
Рецидивы подобной “слабости” исключены в океанийском обществе, функционирующем как партийно-бюрократическая структура, являющаяся “вещью в себе” и для себя. Хотя официально целью государства провозглашен рост благосостояния и всеобщее счастье, на самом деле все подчинено задаче самосохранения этой структуры, то есть, неограниченной власти и привилегий узкой прослойки аппаратчиков, не создающих никаких ценностей — ни материальных, ни духовных. “Господствующая группа остается господствующей, пока она может назначать своих преемников. Партия заинтересована в увековечивании себя самой, а не в увековечивании определенной породы людей. Неважно, в чьих руках находится власть, главное в том, чтобы иерархическая структура всегда оставалась неизменной. Все верования, обычаи, вкусы, эмоции, умонастроения, характерные для нашего времени, фактически призваны поддерживать ореол тайны вокруг Партии, не дать людям возможности постигнуть истинную природу современного общества”. Вот почему так важно “постоянно формировать сознание как руководящей группы, так и стоящей одной ступенькой ниже многочисленной группы исполнителей”.
Мысль однако не новая. Оруэлл вольно или невольно лишь абсолютизирует, возводя в принцип государственной политики, субъективные устремления бюрократии, раскрытые еще К.Марксом в работе “К критике гегелевской философии права”: “Бюрократия считает самое себя конечной целью государства. Так как бюрократия делает свои “формальные” цели своим содержанием, то она всюду вступает в конфликт с “реальными” целями. Она вынуждена поэтому выдавать формальное за содержание, а содержание — за нечто формальное. Государственные задачи превращаются в канцелярские задачи, или канцелярские задачи — в государственные Бюрократия есть крут, из которого никто не может выскочить… Всеобщий дух бюрократии есть тайна, таинство. Соблюдение этого таинства обеспечивается в ее собственной среде ее иерархической организацией, а по отношению к внешнему миру — ее замкнутым корпоративным характером” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 271–272).
Абсурдная, казарменная логика и философия этого мира ясно выступает в словах партийного вождя О’Брайена во время допроса Уинстона Смита, уличенного в инакомыслии: “Вы полагаете, что действительность — это некая объективная реальность, что-то внешнее, существующее само по себе, вне нашего сознания. Вы полагаете также, что сущность действительности самоочевидна. Когда вам кажется, что вы что-то видите, вы воображаете, что и все остальные видят то же, что и вы. Но я уверяю вас, Уинстон, что действительность не есть что-то существующее вне нас. Действительность существует в человеческом сознании, и нигде больше, причем не в индивидуальном сознании, которое может ошибаться и рано или поздно гибнет, а только в сознании Партии, коллективном и бессмертном. То, что Партия считает правдой, и есть правда. Понять действительность можно, лишь глядя на нее глазами Партии. Эту истину вам придется усвоить, Уинстон. Это требует самоуничтожения, уничтожения своего индивидуального сознания, то есть определенного усилия воли. Вы должны смириться, только тогда вы можете стать психически нормальным человеком… Вы помните, — продолжал он, — вы записали в своем дневнике: “Свобода — это свобода утверждать, что два плюс два есть четыре”. — Да, — сказал Уинстон. О’Брайен поднял левую руку, повернув ее тыльной стороной к Уинстону. Большой палец он спрятал, растопырив остальные четыре пальца. — Сколько пальцев я показываю, Уинстон? — Четыре. — А если Партия говорит, что их не четыре, а пять, — тогда сколько? — Четыре. — Ответ Уинстона потонул в крике боли”. Этот отрывок, как впрочем и весь роман “1984”, можно было бы назвать иллюстрацией к социально-философскому трактату “Принципы обезличения человека, с целью перерождения его в абсолютного гражданина с законно упорядоченными поступками на каждый миг бытия”, который пытался создать некто Шмаков из повести “Город Градов” (1926) Андрея Платонова, столь талантливо изображавшего абсурдную, вполне антиутопическую сущность бюрократии.
