Струна (=Полоса невезения) - Каплан Виталий Маркович (книги без регистрации .TXT) 📗
— Мы пришли! — медленно проговорил Кузьмич. Тяжелые слова, точно гири, падали на черно-зеленый пол. — Мы пришли, и с нами — Приходящий, взыскующий твоей музыки, Струна. Он отрекся от зла и суеты внешнего мира, просты его слова и чисты намерения. За его плечами исполненный скорбей путь, но сердце горит светлым пламенем любви. Мы, недостойные твои служители, рассудив по-земному, приняли решение. Но что наши мысли пред твоей волей, Струна? Скажи свое слово, прими этого человека либо угаси его свет, наполнив последней тишиной.
Он замолчал, но эхо его слов долго еще кружилось по залу, отражаясь от слепых стен, вплетаясь сухой травой в размеренное щелканье метронома.
Потом Кузьмич обернулся ко мне:
— Гляди, Приходящий. Ты в зале Испытания, Великая Струна слышит тебя. Та, чьи вибрации порождают жизнь, свет, радость. Та, благодаря которой существует и наш мир, и множество других, звучащих в иных тональностях. Сейчас Струна заглянет в твою душу, впитает твою сущность и изречет слово. Знай — у тебя есть еще возможность повернуться и уйти. Ибо если Струна найдет в тебе скрытую тьму, ты не выйдешь из этого зала. Тело твое умрет, застынет горой праха, а душа отправится в басовые тональности, в темные миры Искупления. Если же Струна найдет в тебе свет, она прозвенит — и с той минуты ты полностью с нами. Решайся же, Приходящий.
Интересно, что же конкретно от меня ожидают? Я бы спросил, да Кузьмич сам не велел рта открывать. Оставалось лишь растерянно моргать.
— Если ты готов довериться воле Струны, просто подойди к ней и коснись рукой. Струна скажет свое слово — и либо зазвучит в тебе, либо…
Кузьмич замолчал. Оба они с Женей испытующе поглядели на меня.
А что тут, собственно говоря, решать? Убьет ли меня эта самая штука, еще неизвестно, а вот отказаться — значит поставить на себе крест. Ажурный такой металлический крест на могилку. Хотя, разумеется, не будет ни того, ни другого. Утилизируют биомассу. Может, человека с улицы они и отпустили бы восвояси, настрого запретив рассказывать о Струне.
Но я — не с улицы, новые друзья вцепятся в меня по-бульдожьи, заново прошерстят всю мою легенду — и поползет она гнилыми нитками… Трудно, что ли, затребовать из Дальнегорска все материалы по Косте Ковылеву? Наверняка найдется и что-то написанное его рукой, и какие-нибудь снимки, да и просто знавшие его люди. Смешно думать, что в Дальнегорске у «Струны» нет своего отделения. Тоже детей защищают от взрослой жестокости…
Только вот Костиных девочек почему-то не спасли. И десятки тысяч таких вот девочек и мальчиков, погибших при бомбежке, застреленных в «акциях умиротворения», да и просто умерших от голода и холода…
В конце концов, должна же у них быть картотека разыскиваемых врагов? С фотографиями, графологическими образцами, записями голоса и отпечатками пальцев. Ведь не могли они прекратить поиски. Такое ж дело — исчезло тело… Чудо, что до сих пор меня не раскрыли. Неужели замкнуло что-то в их чудовищной системе?
В общем, хуже не будет. Как говорится, «чего тут думать? Наливай да пей».
Я кивнул Кузьмичу с Женей и медленно пошел вглубь зала, к тонкой колонне-поганке…
Идти почему-то было чем дальше, тем труднее. Воздух заметно уплотнился, я не чувствовал ветра, но какая-то огромная невидимая ладонь тормозила меня, и вскоре мне почудилось, будто я иду по горло в воде, движения мои легки и плавны, но скорость черепашья, ноги способны делать лишь крошечные шажки, а быстрее никак не получается.
К тому же странные чудеса стали твориться с освещением. Нет, никуда не делись лампы со стен, но свет их простирался едва ли на метр, стены виднелись ясно, а вот всю сердцевину зала точно заволокло темным облаком. Я с трудом различал свои руки и ноги, а оглянувшись назад, вообще не увидел Женю с Кузьмичом, их силуэты размыло нахлынувшей тьмой. Зато колонна-Струна с каждым шагом светилась все ярче, голубоватое сияние набирало силу, слегка пульсировало и, если меня не подводили глаза, тянулось ко мне. Струна явно меня почуяла — и встрепенулась, точно гигантское хищное растение.
А в довершение всего тишина сменилась негромким рокотом. Сперва это напоминало шум бьющихся о парапет волн, но затем рокот стал тяжелее и громче, заглушая даже щелканье метронома. Если поначалу звук можно было списать на шум крови в ушах, то сейчас я понимал — гудела сама Струна. И с каждым моим шагом гудела она тоньше и жалобней. Постепенно стоны ее превратились в музыку, ту странную музыку без мелодии и ритма, музыку, которая нарушала все каноны, выворачивала наизнанку всё, что только возможно, и даже то, что нельзя.
Пространство раздвинулось, время растянулось бесконечно упругой резиной, не было уже ни Мраморного зала, ни пола, ни потолка, над головой плыли звезды, которым нисколько не мешало жгучее злое солнце, под ногами без всякого ветра колыхалась жесткая рыжая трава, огромные тени вставали и справа, и слева — не то далекие горы, не то наклонившиеся надо мной, готовые стереть в порошок исполины. А впереди, у бесконечно далекого горизонта высилась лазоревая колонна, уходящая в черное небо и исчезающая в нем круглым голубым облаком. Грибовидным, разумеется.
Похоже, в этом мире не было воздуха, я пробовал вдохнуть — и не мог. Но это нисколько мне не мешало. Более того, все происходящее казалось естественным, хотя я не забыл ни себя, ни своих обстоятельств, хотя умом я понимал, что по-прежнему нахожусь в Мраморном зале, а все это — тщательно наведенная галлюцинация.
— Это не галлюцинация! — раздался над ухом высокий, чуть ломающийся голос.
Я резко обернулся.
За моим плечом стоял мальчишка. Лет тринадцати-четырнадцати, рыжеволосый, в желтой застиранной футболке и надорванных под коленями джинсах. На футболке черными, похожими на японские иероглифы буквами было написано: «спроси меня — и я не скажу».
— Это не галлюцинация, Константин Дмитриевич, — повторил мальчишка. — Это хуже, гораздо хуже. Но идти все равно надо.
Я вгляделся в загорелое, усыпанное веснушками лицо. Зеленоватые, глубоко посаженные глаза, прыщик над губой, щербатые зубы, открывшиеся неуверенной улыбкой. Нет, я никогда раньше его не видел, и все же это лицо было мне смутно знакомо.
— А почему надо? — хриплым голосом спросил я, замедляя и без того медленные шаги. — Потому что меня убьют, если вернусь?
— Это не самое страшное, Константин Дмитриевич, — серьезно ответил пацан, приноравливаясь к моей скорости. — Зато если вы дойдете до нее — вы можете убить себя. Сами.
— Интересно, как это мы разговариваем, ведь тут нет воздуха? — мне захотелось переключиться на что-нибудь более спокойное.
— У меня нет времени на глупости! — резко оборвал меня мальчишка. — Меня не для того к вам послали, чтобы лясы точить.
— Ты всегда грубишь старшим? — не нашелся я что сказать.
— Нет, только по вторникам, — ухмыльнулся пацан. — Слушайте, у вас есть еще шанс. Остаться собой. Но это очень трудно. Многие пытались — и не смогли. Не смогли захотеть. И тогда она их высасывала…
— Она — это кто?
— Струна, — махнул мальчишка рукой в сторону лазоревой колонны.
— И чем же она тебе не нравится? — протянул я иронично. — Живая она, что ли?
— Блин, да ты тупой! — взорвался мальчишка и воспроизвел характерный жест пальцем у виска. — Тоже нашелся поклонничек. Вспомни лунное поле!
— А ты откуда знаешь? — глупо таращась на него, выдавил я.
— Ладно, — вздохнул мальчишка. — Не хотите — как хотите. Думаете, мне легко сюда пройти было? И опять все зря… В общем, я пошел. А вы сами решайте. Только когда дойдете… вы это… не касайтесь ее. Ни рукой, ни чем… Может, и удастся вытянуть… — непонятно произнес он и, резко повернувшись, двинулся назад.
— Постой, — окликнул его я. — Скажи хоть, как тебя звать?
— Да на кой вам? — обернулся пацан. — Меньше знаешь — крепче спишь. И вообще, пора мне…
Он сделал шаг, другой — и вот уже нет на дороге никакого мальчишки, только желтая сухая глина. И все так же соседствуют в небе звезды с солнцем, а впереди раскинулась Струна, она зовет, она тянется ко мне, и надо шагать вперед, к горизонту. Потому что позади — смерть. А впереди, наверное, тоже…
