Ракета (СИ) - Семилетов Петр Владимирович (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT, .FB2) 📗

— Да, на обратной стороне.

— Спасибо. Так, кто еще? Вы? — он обратился к следующему ряду. Аня старалась не смотреть на киноведа. Она ведь не принесла фотографию. Но киновед всем улыбался.

Затем Сорока стал говорить о сюрреализме и неоурбанизме. Он ходил, глядел на зрителей и плавно сопровождал речь жестами. На его левом ботинке была белая краска. Продолжая свою речь, Сорока достал из кармана большое грузило на леске и стал раскручивать его над головой, не прерывая монолог. Леска свистела. Вдруг что-то перекрутилось. Леска обвилась вокруг головы Сороки и грузило ударило в рот. Сорока выплюнул в руку красные зубы.

— Сальвадор Дали, — сказал он, — выбил себе зуб и подарил своей жене Гале. Не Галя, а Гала.

Его подбородок был в крови. И он снова стал раскручивать грузило. Два человека из первого ряда встали и пошли к выходу. Сорока бросил грузило в них и попал в спину. Спина повернулась и лицо у спины было искажено. Ушибленный человек быстрыми шагами оказался возле Сороки и с размаху дал тому кулаком в скулу. Сорока упал, но сделал рукой упор в пол. И пнул того, ушибленного. Ботинком по икре. Началась свальная куча. Хробаков же наблюдал, с горящим взглядом, и повторил не то для себя, не то для всего остального мира:

— Настоящее искусство.

Он сказал так дважды, зачарованный.

Слышались стук, сопение, квадратные удары по живому, там где кость смыкается с мясом. И то черное чудо-покрытие на полу черными пятнами впитывало влагу, а влага та лилась и капала и была кровью.

— Дважды два будет пять, — вдруг сказал Хробаков отчетливо.

15

Хорошо быть Храмовым. Можно зайти в Дом литераторов и идти по коридорам. Встречные первыми дают руку и заглядывают в глаза. Можно запросто похлопать по плечу издателя Снегура, а он оторвет голову от писанины и сделает на лице улыбку. Весь в работе этот Снегур. Всё считает, где бы не прогадать. Издательство — дело рисковое.

Потом — по другому коридору, скорее бы наружу выйти, в зиму. Тут слишком жарко. Может стать очевидно.

Но стоит на пути средних лет, литературная особь мужеска полу, не критик, не писатель, а так — человек знает много умных слов.

— Здравствуйте дорогой Виктор Николаевич! — особь тянет руку, хватает за руку и дергает, дергает на себя несколько раз, будто проверяет, крепко ли устроено плечо. И названный хочет улыбнуться в ответ, но чувствует, что по физиологической причине улыбка не получается. И он говорит равнодушно:

— Здравствуйте.

Он не знает этого человека.

— Что-то вы бледно выглядите. Зачем вы встали с постели, негодник вы наш неутомимый? Зима, холод, организм у вас ослаблен, один чих — и вы снова в больнице. Нет, вам это надо? Вам это надо?

— Я тут по делу, — сухой ответ.

— Какие могут быть дела важнее вашего здоровья? В постель, Виктор Николаевич, немедленно в постель!

Вытянулась рука, ущипнула Виктора Николаевича за щеку. Вот оно, кожо стариковское.

— Вам же холодно! — почти крикнула литературная особь.

— Это мое дело. Суворов говорил держать голову в тепле, а ноги в холоде. У меня так и есть. Прощайте. Мне надо идти.

Ему надо идти. Времени совсем мало. Уже замечают, а что дальше будет? Забрел в комнату. Тут должны его знать. По лицам видно — да, почтил своим посещением. Буркнул:

— Можно я позвоню?

— Звоните, — невнятный жест.

— Спасибо.

Начал накручивать диск указательным пальцем. Диск жужжал. Пауза, длинные гудки в трубке. Динамик трубки пахнет дурно. Его не вытирают. Наконец на том конце провода сняли.

— Да. Снегур.

— Привет, — как говорить Снегуру? Подойдет, — Это Храмов. Ну как?

— Что ну как?

— Как рукопись, которую я намедни заносил?

— Редкая дрянь. Уже в типографии печатается небольшой тиражик, завтра быстренько устраиваем презентацию, и потом начинаем большой тираж. Ты там вызвони эту, Бармалееву. Она нам завтра нужна. Пусть покажется, пусть поулыбается и поподписывает книжки. Пусть наденет очки. Нам нужен образ интеллектуалки. Она молода?

— Нет.

— Жаль, можно было бы сделать упор на ненормативную лексику. А может все-таки сделать такой упор?

— Я спрошу у нее.

— Обязательно. И вечером жду звонка. Да.

— Да.

Рычаги принимают трубку. Кланк.

16

Он отодвинул ящик стола и поглядел. Там было зеркало. Увидал в нем подбородок, слишком гладкий, и тонкую нижнюю губу, и нос, и две ноздри — как будто главные на лице. Фамилия у него Герасимов. Хорошо произносится по слогам. Запоминается. Как визитная карточка. Он редактор, ему нравится, когда про него говорят — шеф. За глаза он — шеф. Наш шеф. Шеф сказал. Шеф послал. Шеф.

У него не кабинет, а штаб военных действий. Два телефона. Локоть на стол, трубку под подбородок, другую зажать, к уху. Слушаю вас. Конечно да. Разумеется нет. Можно оттопырить пальцем подтяжку и сделать пэнь! И еще раз. А потом надо приступать к заполнению номера материалом. Одно из применений газеты — чтение. Требуется дать читателю положенный объем букв, разбавленных картинками. Картинка радует глаз и забавляет ум. Ум отдыхает не картинке, ему не надо трудиться над распознаванием букв, ему не нужно задумываться. Ум созидает картинку. Это человек. Это свинья. Это колодец-журавль. Забавные котята.

Что рассказать завтра? Егору поручить — пэнь. Так. Возле подземного перехода на проспекте Правды все еще есть та куча мусора? С фотокором быстро туда. Если она там — крупный заголовок: «А воз и ныне там». В случае, ежели убрали, сфотографировать другую кучу, дать гневный материал. Послезавтра можно будет сказать, что кучу убрали после публикации в газете. Пэнь.

Трехлетний мальчик бегло читает по латыни. Он родился в семье скрипачей. Мать скрипач, папа скрипач, дедушка тоже скрипач. А сам он умеет читать на латыни. Это в раздел «Сенсации». Хорошо бы мальчика пригласить в редакцию, а родителей сфотографировать рядом, держащими наизготовку свои скрипки. Надо показать, что они люди искусства. Потомки Паганини. Хорошая фраза, поставить на заметку.

Открытие литературного года — писательница Бармалеева представляет свою книгу. Это дебют. Да там ведь сам Храмов. О, она его протеже. Там будут Снегур, может быть Гож, Ховрах, критик Ляпин. Митя, ты сильно занят? Надо туда сходить. Бери Харцева, он хорошо снимает в помещениях. Мне нужно фото этой Бармалеевой рядом с Храмовым. Можно не снимать со Снегуром, лишь бы в кадре был Храмов. Ну лады.

17

Собрались уже критики, читатели, журналисты и представители издательского дела. Последних можно было узнать просто. Они ходили, как планеты, окруженные спутниками. Редко оставались без таких.

Губы журналисток лоснились помадой. Журналисты готовили карандаши и блокноты. Если далеко станут, то диктофон не поможет. Над публикой тихо раскачивалась люстра. Так казалось принявшим на грудь. На самом деле люстра была недвижима. Многих она восхищала. Три журналиста отметили в блокнотах особую красоту люстры. Один сравнил ее с золотой медузой. А другой — с работами да Винчи. «Было в ней что-то от эпохи Возрождения», — записал третий.

Храмов блистал бокалом в руке. Он не пил. Он слушал мнения. Мнения звучали. Научные молодые люди с перстнями на пальцах тонких, в дорогих очках, с прокуренными ртами, в штанах цвета гороховой каши, фразами обменивались о прочитанном:

— Я болен этим бредом!

— Новая звезда, да, новая звезда.

— Бармалеева. Я сразу что-то вспомнил. Кажется, она печаталась под псевдонимом Денщиков. Помните такого? «Труба та-ра-ра», «Новый Авгий». Эта манера, манера, знаете — очень узнаваемая. Но. Я болен этим бредом.

— Всем друзьям обязательно дам почитать. А когда она будет подписывать?

— Она уже подписывала.

— А если подойти и еще попросить.

— Думаю, она не откажет. Все писатели, даже культовые, тщеславны.

К ней подходили и задерживались. К Храмову подходили и отходили, не выдержав минуту. От него разило одеколоном. Кроме того, все отмечали его чересчур нездоровый вид. Но Храмов бодрился. Говорили: