Бомба замедленного действия - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович (читать полную версию книги TXT) 📗
— Бог с ними, с вероятностями, — сказал Пановски. — А что будет, если наш президент, взвесив последствия, сам отдаст приказ начать ядерную атаку? Тогда-то уж ракеты долетят до цели? Или, по вашему закону компенсации, они либо не вылетят из шахт, либо взорвутся над нашей территорией?
— Вы спрашиваете, насколько универсален закон компенсации. Не знаю. Но ведь мы только начали анализировать.
— Универсальность закона природы, — усмехнулся Прескотт, — обычно проверяют экспериментом.
Летом 2001 года начали поступать первые сотни анкетных листов, первые обзоры. Сточерз много думал о законе компенсации, много говорил с Льюиным о нем. Справедливость закона подтверждалась с каждым новым сбоем на ракетных базах — каждый день и каждый час.
Политики и военные всегда боялись случайностей, которые могут привести к войне, если государство к ней не готово. Страх перед нелепой случайностью заставляет действовать — совершенствовать контроль, идти на взаимное сокращение особо опасных систем, ограничивать вывод оружия в космос. Но если есть закон природы, запрещающий случаю проявить себя? Следствием станет полная безответственность политиков. Что бы мы ни сотворили, природа компенсирует нашу глупость. И тогда благодушное человечество тем быстрее провалится в тартарары, чем прочнее уверует в свою безопасность.
Большую часть лета они обсуждали возможности генетического оружия. Запирающий ген, по общему мнению членов Комитета, вряд ли мог быть серьезно использован в системах оружия далекого будущего. Сточерз считал, что существование запирающего гена лишь доказывает, что человек не в состоянии прожить без драки любого масштаба. Отсюда — неизбежность войн в истории человечества, неизбежное вымирание народов, которые, скажем, по религиозным или социальным причинам отвергали войну как средство достижения цели. С точки зрения Сточерза любые социальные законы должны быть вторичны и обязаны отступать перед законами физики или генетики…
В Комитете они вообще предпочитали не затрагивать социальных следствий своих исследований. Может, это и выглядело странным, но, продискутировав несколько дней в самом начале работы, они по молчаливому соглашению перестали разговаривать о законах развития общества, ограничиваясь наукой и техникой.
Взгляды у них были различными. Льюин считал, что оружие следует придумывать лишь для того, чтобы знать, над чем именно не нужно работать. Пановски был гораздо более консервативен — он полагал, что все социальные формации себя изжили, в том числе капитализм, эксплуатирующий самые низменные инстинкты, и коммунизм, который вовсе противоречит человеческой натуре.
В представлении Прескотта будущее общество, единое на всей планете, окажется коктейлем из капитализма и социализма — того положительного, что будет вычерпано из обеих формаций ковшом истории. Он даже написал роман о таком обществе на некоей планете Кардмилле. Роман успеха не имел, потому что был насквозь конструктивен, логика и анализ задавили авантюрную часть. Как бы то ни было, Прескотт был оптимистом и считал, что человечество непременно расселится по Вселенной. Не исключено, впрочем, что перед этим оно начисто уничтожит свой дом — планету Земля.
Мирьяс в свои пятьдесят пять лет, казалось, вообще не задумывался над тем, каким окажется будущее. С детства его интересовали только химические опыты, и он был уверен в одном: любое оружие — варварство.
Футуролог Рейндерс, знакомый практически со всеми прогнозными разработками, считал, что пропасть между социальными институтами на планете будет все более углубляться, поскольку каждая система совершенствуется внутри себя до полного исчерпания возможностей, причем скорость процесса все более возрастает (пример — развал Советского Союза). Всегда будут существовать на планете две противоположные системы, и такое положение дел не позволит человечеству загнить, заставит его и в дальнейшем поддерживать высокий темп развития. Поскольку вооружение является необходимым элементом противостояния, то оружие будет развиваться, а потому работа Комитета чрезвычайно важна.
Они усвоили взгляды друг друга и больше не пытались спорить.
В середине октября погиб Скроч. Неделей раньше он вылетел в Пасадену для знакомства с местными генетиками. Отправился с женой — в Калифорнии стояла мягкая осень, бархатный сезон. Девятнадцатого октября он куда-то выехал, и больше Скроча никто не видел.
Следующая ночь была ужасной — в Неваде потеряла управление крылатая ракета, и ядерная бомба в десять килотонн взорвалась над военной базой Шеррард. Погибли полторы тысячи человек, вся местность от озера Уолкер до Скалистых гор оказалась зараженной. Все только об этом и говорили. Президент США Купер объявил национальный траур, а Льюин мрачно сказал:
— Вот вам пример сбоя в системе. Номер двести семьдесят три тысячи шестьсот восемьдесят. Пострадали американцы, а не наш потенциальный противник, кто бы он ни был. Закон компенсации в чистом виде.
Об исчезновении Скроча никто в Комитете пока не знал, его ожидали в Нью-Йорке через три дня. Но прилетела заплаканная Мэрилин в сопровождении Филипса. Скроч пошел ночью купаться и утонул в бухте. Нашли даже кое-что из его одежды. Тело обнаружить не удалось.
Неделю спустя в «Нью-Йорк таймс» появился анонс на первой полосе: журналист Крафт обещал начать серию репортажей о том, что в действительности произошло в Неваде. Никто в Комитете не связал это со Скрочем, тем более, что обещанный репортаж так и не появился. Журналист и его семья погибли в собственной квартире.
Сточерз с женой старались не оставлять Мэрилин одну, но продолжалось это недолго — приехал один из сыновей Скроча и забрал мать к себе. Когда, проводив Мэрилин, Сточерз появился на заседании Комитета, Льюин встретил его словами:
— Вы ничего не знаете, Джо! Это ужасно, ужасно! Скроч, оказывается, был в Шеррарде, когда произошла эта трагедия!
Филипс знал обо всем с самого начала. Скроча пригласили в Шеррард в качестве эксперта по какой-то генетической проблеме, о которой Филипс сказал лишь, что она связана с работами в области генетического оружия, которые велись на этой базе в течение трех лет. Ничего не получилось, и тему закрыли. На базу Скроча доставили на армейском вертолете, и в ту же ночь над Шеррардом взорвалась бомба. Трагическая случайность, от которой никто не может быть застрахован.
— Жаль Джеймса, — сказал Филипс. — Кстати, его не имели права привлекать к этой работе. Вот, что получается, когда секретность переходит определенный предел. Правая рука не знает, что делает левая…
Сточерзу очень не хватало Скроча. Не только как коллегу, но как друга. Он дал себе слово завершить работу по запирающему гену, но для этого нужны были время, оборудование, люди. Второе и третье у Сточерза было, нехватало времени.
Исследования Скроча продолжались в других лабораториях. Удалось доказать, что, если извлечь запирающий ген из цепочки ДНК, молекула перестает существовать как потенциальный источник жизни. Некоторое время она остается такой же сложной, но потом — через пятнадцать-семнадцать часов — распадается на части, будто запирающий ген обладал странной химической особенностью, действовавшей на все связи в молекуле. В лаборатории Шевалье близ Парижа пытались хотя бы переместить ген на другое место в двойной спирали. Из этого тоже ничего не получилось.
Два направления в науке, как показали системные исследования, в будущем могли стать важнейшими. Сами члены Комитета тоже в конце концов пришли к этому заключению.
Первое — доказательство того, что запирающий ген кодирует именно агрессивность. Результат, неожиданный для генетиков, хотя мысль о том, что без агрессивности нет и эволюции, была далеко не новой. И не старой даже, а скорее древней. Эта заезженная в веках философская концепция не нравилась никому в Комитете. Но критерий «нравится-не нравится» в данном случае к делу не относился. Факт был подтвержден во многих лабораториях.
