Другая сторона - Кубин Альфред (читать книги онлайн полностью .txt) 📗

Эта ночь прошла очень неспокойно. Стуки, шорохи, какая-то ходьба на лестнице. О сне не могло быть и речи. Около шести утра опять раздался шум в подъезде. Я вы шел на площадку. Трое тащили вниз черный гроб. Дверь в комнату студента стояла открытой настежь.

В кафе мне сказали, что студент был заколот на дуэли. Распространился еще один слух. Исчез один из двух владельцев мельницы — а именно младший, балагур и весельчак. На второго пало подозрение в братоубийстве. Но никто не знал ничего определенного. «Два сотрудника уголовной полиции обыскали мельницу!» — с таинственным видом шепнул мне Кастрингиус. Он охотился за сенсационными материалами, так как хотел снова устроиться на работу в «Зеркало грез». Цветной рисунок «Рана студента» ему сразу завернули.

Мое положение тоже было незавидным. Госпожа Гольдшлегер сегодня не пришла, и я решил разыскать ее в принадлежавшем ей крольчатнике. В этом помещении царил на редкость мерзкий запах. Повивальная бабка преградила мне вход, пояснив, что ночью она приняла здесь мертворожденного ребенка. К счастью, Гектор фон Брендель услужливо предоставил в мое распоряжение — для выполнения поручений вне дома — своего лакея, старого седовласого манекена. Уже три дня — с тех пор, как я понял, что жизни моей жены угрожает опасность, — я ходил, как оглушенный. Гнев и волнение исчезли; я был не в состоянии анализировать свои действия и только ходил из угла в угол. Тупо, апатично, словно побитая собака, снедаемый внутренней тревогой. Я не знал, куда мне податься. Оставаться дома было невыносимо. При взгляде на жену у меня разрывалось сердце. Скорее на воздух, другого выхода у меня не было! Я описал большую дугу, чтобы не проходить мимо кафе, и направился к берегу реки. Там, у бесшумно струящегося потока, я, бывало, простаивал подолгу. Мой взгляд непроизвольно скользнул по мельнице. Она трепетала, словно живая. Сквозь дымку проступали ее нечеткие, полуразмытые контуры; казалось, она состоит из какого-то студенистого вещества; от нее исходили непонятные флюиды, вызывавшие во мне внутреннюю вибрацию. За пыльным окном стоял мельник. Он смотрел на меня угрюмым, ненавидящим взглядом. Я направился дальше за город: мимо живодерни, скотного двора, кирпичного заводика. Душный и сырой воздух, унылое кваканье лягушек как нельзя лучше соответствовали моему настроению. Я не заметил, как пришел на кладбище. Я остановился и закурил сигарету. За коваными железными воротами маячили надгробия. Меня охватила дрожь; стуча зубами, я побежал по незнакомым улицам. Усилием воли я подавил охватившую меня меланхолию. Во мне вспыхнуло холодное презрение ко всему — и в особенности к Патере.

— Где ты прячешься, палач? — кричал я, обращаясь к пустынным садам, мимо которых пробегал. Но безлиственные кусты и голые деревья не давали мне ответа. Я мчался вперед, не гнушаясь ступать по лужам. Ощущая легкий жар, я несся по улицам и через площади, которые, как мне казалось, вижу впервые. Особенно меня поразила убогая конка — находившаяся здесь, как я решил, в качестве украшения, а не для практических целей. Я и не знал, что в Перле есть такое транспортное средство. Впрочем, я был слишком возбужден, чтобы задерживаться на подобных мыслях, и не успел опомниться, как уже стоял перед дворцом. Только что зажгли фонари. Мой взор приковала мраморная доска, установленная на одной из угловых колонн резиденции:

Я несколько раз перечитал ее вполголоса, качая головой. У меня промелькнула совершенно дурацкая мысль: «Это чудовищная шутка — только мы слишком глупы, чтобы понять ее». Меня сотрясал судорожный смех, я готов был убить Патеру. Чтобы успокоиться, я прислонился к колонне. Потом вошел в открытый подъезд — без малейших колебаний, словно делал это каждый день. Я подымался по широким лестницам, ощущая себя совсем крохотным под огромными сводами. Я поднимался все выше. Сквозь арочные окна далеко внизу виднелся город. А вокруг стояла мертвая тишина, лишь мои шаги отдавались гулким эхом. Я был настолько сосредоточен на своем внутреннем состоянии, что не отдавал себе отчет в странности всей ситуации. На душе было необыкновенно легко, я очень хорошо это помню. Я отворил громадную белую двустворчатую дверь и миновал анфиладу просторных помещений. В каждом из них меня встречал порыв холодного ветерка. «Здесь явно никто не живет!» — бормотал я непрерывно, ощущая себя словно во сне. В каждом покое стояли вместительные резные шкафы и мягкая мебель в защитных чехлах. Один раз я увидел худощавую и прямую, как свеча, фигуру, торопливо двигавшуюся мне навстречу. Но это была иллюзия: фигура оказалась моим собственным отражением в стенном зеркале. Миновав бесконечную анфиладу залов и комнат, я очутился в необозримой галерее, которая, судя по всему, вела в обратном направлении. Стены были увешаны потемневшими от времени портретами в натуральную величину в широких рамах из эбенового дерева, по правую руку от меня шел ряд арочных окон. В дальнем конце покоя обнаружилась низенькая дверца, которую я осторожно отворил. Я оказался в пустом помещении средней величины, задрапированном свинцово-серым штофом. Царивший здесь полумрак не позволял мне как следует осмотреться. Но одно, во всяком случае, я понял: дальше ходу не было, здесь был тупик. Лишь тогда я остановился и задумался — чего же, собственно, я хочу? Здесь не было ни души; стояла могильная тишина.

Я уже было хотел повернуть назад, когда со всех сторон поднялся тот своеобразный запах, с которым я сталкивался повсюду в этой стране. Усиливаясь с каждым мгновением, он окутал все помещение; затем я расслышал что-то похожее на тихий, суховатый смех. И, действительно, у противоположной стены виднелось лицо спящего человека. Привыкнув к полутьме, я различил одетую в серое фигуру, восседавшую на высоком ложе. Я сделал шаг в ее сторону. Голова необыкновенной величины — я узнал моего друга Патеру. Ошибки быть не могло, ведь я так часто смотрел на его портрет! Бледное лицо обрамляли темные пряди волос, веки были плотно закрыты, только губы подрагивали и непрерывно шевелились, словно он пытался что-то сказать. Я был поражен удивительной, классической красотой этой головы. Такой широкий, невысокий лоб и мощная переносица, скорее, могли быть у греческого бога, нежели у современного человека. На всех его чертах застыла печать глубокой скорби. Я расслышал слова, произнесенные тихим и торопливым шепотом: «Ты сетуешь на то, что не можешь попасть ко мне, но ведь я всегда был с тобой. Я видел не раз, как ты проклинал меня и отчаивался во мне. Что же я должен для тебя сделать? Скажи, чего ты хочешь!»

Он замолчал. Вокруг царила тишина, у меня пересохло в горле, и с великим усилием я выдавил: «Помоги моей жене!» Голова немного приподнялась, Патера медленно открыл глаза. В тот же миг меня охватила ужасная слабость. Я неотрывно следил за его пугающим взглядом. Это были даже не глаза, а два тусклых светлых металлических кружка, светившихся как маленькие луны. Лишенные выражения и жизни, они были устремлены на меня. И снова раздался шепот: «Я помогу».

Его фигура полностью выпрямилась, голова нависла надо мной подобно маске Медузы. Скованный чарами, я не мог пошевельнуться и думал только одно: «Это — Господь, это — Господь!» Глаза снова закрылись, но ужасная, таинственная жизнь возникла на этом лице. Его выражения менялись, как цвета хамелеона, претерпевая тысячи, нет, сотни тысяч превращений, молниеносно следовавших одно за другим: то это было лицо юноши, то женщины, то ребенка, то старика… Оно делалось то жирным, то худым, пускало отростки, становясь похожим на индюшиное, сокращалось до размеров высохшего яблока — чтобы в следующую секунду вновь надменно разбухнуть, раздаться в ширину и вытянуться в длину; оно выражало издевку, добродушие, злорадство, ненависть; то покрывалось морщинами, то вновь становилось гладким, как мрамор; это была какая-то необъяснимая игра природы, и я не мог отвести глаз — магическая сила приковала меня к месту, я цепенел от ужаса. Потом настал черед звериных обличий: маска льва, за нею острая и хитрая морда шакала — жеребец, раздувающий ноздри, — птица — наконец змея. Это было ужасно, я хотел закричать — и не мог. Передо мной мельтешили отталкивающие, залитые кровью и нагловато-трусливые хари. Потом медленно восстановился покой. По лицу как бы пробежали молнии — искаженные личины исчезли, и передо мною снова, как и прежде, спал человек по имени Патера. Губы не переставали дрожать и быстро-быстро шевелились. Я вновь услышал тот странный шепот: «Как видишь, я — Господь! Но я отчаялся и из обломков своего имения воздвиг себе царство. Я — повелитель!»