Голос неба - Лем Станислав (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗

После полуночи мы отошли наконец от таких тривиальных тем и разговор стал интересным. Мы заговорили о «тайне вида». Я вспоминаю об этом, ибо диалог-реквием, который посвятили Человеку Разумному два представителя того же вида, одурманенные кофеином и алкоголем, показался мне знаменательным.

Я был уверен, что Отправители отлично информированы о состоянии дел во всей Галактике. Наше поражение является следствием того, что они не учли специфику нашей ситуации, а не сделали они этого потому, что такая ситуация является нетипичной для Галактики в целом.

– Это манихейские идейки, по доллару за дюжину, – заявил Раппопорт.

Но я вовсе не считал, что катастрофа эта является следствием исключительной «злобности» человека. Дело обстоит так: на каждой планете психозоики переходят от состояния разобщенности к состоянию глобального единства. Из орд, родов, племен образуются народы, маленькие страны, страны побольше, державы, и в конце концов возникает общественное единство всего вида. Объединение общества – это один ряд процессов, а накопление технических познаний – другой ряд. Объединение в масштабе всей планеты может не состояться, если будет преждевременно открыта ядерная энергия. Конечно, объединение общества всегда происходит на базе науки и техники, но возможно, что открытие ядерной энергии, как правило, совершается в период уже достигнутого единства, и тогда оно не имеет пагубных последствий. Следовательно, судьба тех или иных психозоиков в Галактике решается соотношением двух хронологий – той, что показывает последовательность научных открытий, и той, что регистрирует успехи в объединении отдельных стран. По-видимому, нам, на Земле, не повезло: переход от доатомной цивилизации к атомной произошел нетипичным путем, слишком рано, и именно это привело к замораживанию статуса кво – вплоть до той поры, когда мы обнаружили нейтринное излучение из космоса. Для планеты уже объединенной расшифровка Послания была бы явлением положительным – это помогло бы ей вступить в «клуб космических цивилизаций». Но для нас, в нашей ситуации, это звонок, извещающий, что пора опускать занавес.

– Быть может, – сказал я, – если бы Галилей и Ньютон умерли от коклюша в детстве, физика достаточно бы запоздала, чтобы расщепление атома произошло в XXI веке. Этот несостоявшийся коклюш мог нас спасти.

Раппопорт обвинил меня в вульгаризации: физика развивается эргодически [26], и смерть одного или двух людей не могла изменить ее истории. Мое рассуждение предрекает людям ад, однако не касается Отправителей, они остаются идеально добрыми и невиновными. Но именно в этом и есть моя ошибка. Если говорить об Отправителях, то нужно сначала ввести понятие «порога солидарности». Понимание эволюции, то есть того факта, что разум возникает в процессе гомеостатического подъема против течения энтропии, позволяет нам осознать свою солидарность с тем эволюционным ответвлением, которое породило разумные существа. Но ощутить солидарность со всем древом эволюции невозможно, ибо «высшее» существо неизбежно должно питаться «низшими». Где-то нужно провести границу солидарности. На Земле никто не проводил ее ниже той развилки, где растения отделяются от животных. На практике невозможно распространять солидарность, например, на насекомых. Если бы мы пришли к выводу, что по каким-то причинам установление связи с космосом требует истребления земных муравьев, мы наверняка сочли бы, что муравьями стоит «пожертвовать». Но нельзя ли допустить, что мы, на нашем уровне развития, являемся для кого-то муравьями? Граница солидарности тех существ может не включать таких инопланетных мурашек, как мы.

– Доктор Раппопорт, – сказал я ему. – Вы сделали из Отправителей «высшую расу», которая солидаризуется только с «высшими формами» жизни в Галактике. Тогда зачем же они стараются распространять биогенез? Зачем Им засевать планеты жизнью, если они могут их захватывать и колонизовать? Просто мы оба в своих рассуждениях никак не можем вырваться из круга привычных нам понятий. Может быть, вы и правы – я потому пытаюсь найти причины нашего поражения в нас самих, что так меня воспитали с детства. Только я вместо «человеческой вины» вижу стохастический процесс, который завел нас в тупик. Вы же, беглец из страны расстрелянных, всегда слишком сильно ощущали свою безвинность перед лицом гибели и потому ищете источник катастрофы в другом месте – среди Отправителей. Дескать, не мы сами к этому пришли, – они сделали это за нас. Вот так кончается всякая попытка трансцендентальных рассуждений.

Я всегда повторял, что если б наше правительство было достаточно разумным, чтобы вытащить из этой пропасти не только своих подданных, но и всех людей, – тогда, может быть, мы и спаслись бы. Но средства Федерального бюджета всегда были наготове только для тех, кто экспериментирует с «новым оружием». Когда я говорил политикам, что нужно организовать антропологическую «программу прорыва», что нужно строить машины для моделирования процессов социальной эволюции и вложить в это такие же средства, какие идут на создание ракет и антиракет, они только усмехались и пожимали плечами. Никто не принимал этого всерьез, и самое большее, что мне остается, – это ощутить горькое удовлетворение от своей правоты. Прежде всего следовало изучить человека. Мы его не изучили; то, что мы о нем знаем, – недостаточно; признаемся себе наконец, что это так. Ignoramus et ignorabimus [27], потому что уже не осталось времени.

Честный Раппопорт не пытался на это отвечать. Он проводил меня, порядком пьяного, в мою комнату. На прощанье сказал: «Не расстраивайтесь попусту, мистер Хоггарт. Без вас все обернулось бы так же скверно».

XIV

Дональд запланировал эксперименты на всю неделю вперед – по четыре опыта в день. Это был максимум того, что могла дать наспех собранная аппаратура. В ходе каждого очередного опыта она подвергалась частичному разрушению и ее приходилось восстанавливать. Дело продвигалось медленно, ибо необходимо было работать в защитных комбинезонах из-за радиоактивного заражения материала. Начали мы сразу же после «проводов покойника»; вернее – начал Дональд, а я при этом только присутствовал. Было уже известно, что сотрудники Контрпроекта (он же «Проект-Невидимка») прибудут к нам через восемь дней. Дональд решил было начать с утра, – он хотел, чтобы его сотрудники канонадой своих псевдоисследований маскировали неизбежный грохот взрывов; но все оказалось готово еще вечером, и он не смог дотерпеть до утра.

По существу, было уже все равно, когда именно Ини – а за ним и наши высокопоставленные покровители – обо всем узнают. Забывшись после ухода Раппопорта в тяжелом сне, я то и дело просыпался и вскакивал с таким ощущением, будто слышу громыхание взрыва – но это мне лишь мерещилось. Бетонные стены зданий были в свое время рассчитаны и не на такие удары. В четвертом часу утра я выволок свои ноющие кости из постели и, поскольку не мог уже усидеть в комнате, решил начисто отказаться от «конспиративных» предосторожностей и пойти в лабораторию.

Мы не уславливались об этом, но мне попросту не верилось, что Протеро спокойно отправится спать, когда у него все готово для эксперимента. Я не ошибался: его выдержка тоже имела границы.

Я никогда еще не выходил из гостиницы так рано; свет в нижнем холле не горел, я натыкался на расставленные повсюду кресла. Было полнолуние, но бетонная колода перед входом заслоняла свет. Улица выглядела жутковато, – впрочем, может, это мне показалось. Пылали рубиновые опознавательные знаки для самолетов на здании администрации да кое-где на перекрестках светились фонари. Здание физического отдела было темным и будто вымершим, но я проник через приоткрытую дверь в центральный зал. Я сразу понял, что опыт уже кончился, так как предостерегающие надписи, которые багрово пылают во время работы инверторов, не светились. Кругом царил полумрак; огромное кольцо инвертора делало зал похожим на машинное отделение какой-нибудь фабрики или судна: на пультах управления еще перемигивались огоньки сигнализации, но у камеры никого не было. Я знал, где искать Дональда; по узкому проходу между обмотками многотонных электромагнитов я пробрался в маленькое внутреннее помещение; там находилось нечто вроде крохотной комнатки – клетушка, в которой Протеро хранил все протоколы, пленки, записи. Тут действительно горел свет. Протеро вскочил, увидев меня. С ним был Мак-Хилл. Без всяких вступлений Дональд протянул мне исчерченные каракулями листки. Я не осознавал своего состояния и разобрался в нем лишь когда не сумел опознать обозначений, которые ведь были мне отлично известны; я тупо смотрел на столбики цифр. Когда же наконец результаты четырехкратного опыта дошли до моего сознания, я почувствовал, что у меня колени подгибаются.