Избранная - Рот Вероника (читать книги TXT) 📗

– Почему?

Она качает головой.

– Я не могу сказать.

Она оглядывается через плечо на едва различимый свет со дна Ямы. Я слышу крики и голоса, смех и шарканье ног. Запах из столовой достигает моих ноздрей, сладковатый дрожжевой запах пекущегося хлеба. Мать поворачивается ко мне, ее рот упрямо сжат.

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала, – говорит она. – Я не могу навестить твоего брата, но ты сможешь, когда инициация завершится. И я хочу, чтобы ты нашла его и велела исследовать симуляционную сыворотку. Хорошо? Можешь сделать это для меня?

– Только если ты мне что-нибудь объяснишь, мама! – Я скрещиваю руки на груди. – Если ты хочешь, чтобы я провела целый день в лагере эрудитов, назови мне причину!

– Я не могу. Прости. – Она целует меня в щеку и убирает за ухо прядь волос, которая выбилась из моего пучка. – Мне пора. Ты будешь лучше выглядеть, если мы не проявим особой привязанности.

– Плевать мне, как я выгляжу, – отвечаю я.

– Напрасно, – возражает она. – Подозреваю, за тобой уже наблюдают.

Она уходит, а я слишком ошарашена, чтобы последовать за ней. В конце коридора она оборачивается и говорит:

– Съешь кусочек торта за меня, ладно? Шоколадного. Пальчики оближешь.

Она улыбается странной перекошенной улыбкой и добавляет:

– Я люблю тебя, помни.

И уходит.

Я стою одна в голубоватом свете лампы, висящей над головой, и понимаю: она уже была в нашем лагере. Она помнит этот коридор. Она знает механизм инициации.

Моя мать была лихачкой.

Глава 16

Днем я возвращаюсь в спальню, пока остальные проводят время с семьями, и вижу Ала. Он сидит на своей кровати и смотрит на пустое место на стене, где прежде висела доска. Четыре снял ее вчера, чтобы рассчитать наши ранги первой ступени.

– Вот ты где! – восклицаю я. – Родители тебя искали. Нашли?

Он качает головой.

Я сажусь рядом с ним на кровать. Моя нога как минимум вполовину тоньше, чем у него, даже теперь, когда мышцы окрепли. На Але черные шорты. Его колено фиолетово-синее и пересечено шрамом.

– Не хотел их видеть?

– Не хотел, чтобы они спрашивали, как у меня дела, – поясняет он. – Пришлось бы ответить, а они почувствовали бы ложь.

– Ну… – Я пытаюсь что-нибудь придумать. – А что не так с твоими делами?

Ал скрипуче смеется.

– Я проиграл все схватки, кроме первой с Уиллом. Я плохо справляюсь.

– Но ты проиграл их намеренно. Вот и сказал бы об этом.

Он качает головой.

– Папа всегда хотел, чтобы я оказался здесь. В смысле, родители говорили, что мне лучше остаться в Правдолюбии, но только потому, что должны были так говорить. Они всегда восхищались лихачами, и отец, и мать. Они не поняли бы моих объяснений.

– О! – Я барабаню пальцами по колену и поднимаю глаза на Ала. – Так вот почему ты выбрал Лихость? Из-за родителей?

Ал качает головой.

– Нет. Наверное, я выбрал ее потому… Мне кажется, очень важно оберегать людей. Вставать на их защиту. Как ты встала на мою. – Он улыбается мне. – Разве не так должны поступать лихачи? Разве не в этом суть отваги? Не в том… чтобы избивать людей просто так.

Я вспоминаю слова Четыре о том, что командная работа прежде была в почете у лихачей. Какой тогда была Лихость? Чему я научилась бы, будь я здесь, когда моя мама была лихачкой? Возможно, я не сломала бы нос Молли. И не угрожала сестре Уилла.

Я чувствую укол вины.

– Возможно, после инициации станет легче.

– К сожалению, я могу оказаться последним в списке, – отвечает Ал. – Сегодня вечером увидим, полагаю.

Некоторое время мы просто сидим рядом. Лучше быть здесь в тишине, чем в Яме, наблюдая, как все смеются со своими семьями.

Отец говорил, что иногда лучший способ кому-то помочь – просто быть рядом. Приятно совершать поступки, которыми он мог бы гордиться, как будто это искупает все мои поступки, которыми он гордиться не мог бы.

– Знаешь, рядом с тобой я становлюсь храбрее, – говорит Ал. – Словно действительно могу здесь прижиться, как ты.

Я собираюсь ответить, но тут он обнимает меня за плечи. Внезапно я замираю, мои щеки вспыхивают.

Я надеялась, что неправильно поняла чувства Ала. Но я не ошиблась.

Я не склоняюсь к нему. Напротив, подаюсь вперед, так что его рука падает. Затем я стискиваю руки на коленях.

– Трис, я… – начинает он.

Его голос напряжен. Я смотрю на него. Его лицо такое же красное, как и мое, судя по ощущениям, но он не плачет – просто выглядит смущенным.

– Гм… извини, – произносит он. – Я не пытался… Гм. Извини.

Я хотела бы заверить его, что в этом нет ничего личного. Я могла бы рассказать, что мои родители редко держались за руки даже в нашем собственном доме, так что я привыкла уклоняться от любых проявлений нежности, поскольку меня приучили воспринимать их всерьез. Возможно, если бы я сказала это, за его краской смущения не крылась бы боль.

Но разумеется, это личное. Он мой друг, но и только. Что может быть более личным?

Я вдыхаю и на выдохе заставляю себя улыбнуться.

– За что извинить? – Мой голос звучит достаточно небрежно.

Я смахиваю с джинсов несуществующие соринки и встаю.

– Мне пора.

Ал кивает и не смотрит на меня.

– Ты не слишком расстроился? – спрашиваю я. – В смысле… из-за родителей. Не из-за того…

Я умолкаю. Не знаю, до чего я иначе бы договорилась.

– А! Нет. – Он усердно кивает. – Увидимся, Трис.

Я стараюсь не слишком торопиться. Когда дверь спальни закрывается за мной, я прикладываю ладонь ко лбу и слегка усмехаюсь. Если отбросить неловкость, приятно кому-то нравиться.

Обсуждение визитов семей было бы слишком мучительным, поэтому единственная тема вечерних разговоров – наши окончательные ранги первой ступени. Каждый раз, когда кто-то поднимает ее рядом со мной, я смотрю в пространство и не обращаю внимания.

Мой ранг должен был немного повыситься, особенно после избиения Молли, но его все равно может не хватить, чтобы попасть в десятку лучших в конце инициации, тем более когда в таблицу включат неофитов-лихачей.

За ужином я сижу с Кристиной, Уиллом и Алом за столом в углу. За соседним столом – Питер, Дрю и Молли, что довольно неприятно. В нашей беседе наступает затишье, и я слышу каждое их слово. Они строят предположения о рангах. Кто бы мог подумать.

– Вам не разрешали держать домашних животных? – Кристина стучит ладонью по столу. – Но почему?

– Потому что они алогичны, – сухо поясняет Уилл. – Какой смысл предоставлять кров и пищу животному, которое портит мебель, распространяет по дому дурные запахи и рано или поздно умирает?

Мы с Алом встречаемся глазами, как всякий раз, когда Уилл и Кристина начинают ссориться. Но на этот раз наши взгляды скрещиваются и тут же расходятся. Надеюсь, неловкость между нами продлится недолго. Я хочу вернуть своего друга.

– Смысл в том… – Кристина умолкает и наклоняет голову. – Ну, они такие забавные. У меня был бульдог по кличке Ворчун. Как-то раз мы оставили жареную курицу на кухонной стойке, чтобы остыла, и, пока мама ходила в туалет, он стащил ее и сожрал, целиком, с костями и кожей. Мы так смеялись.

– Ну да, это все меняет. Конечно, я хочу жить с животным, которое ворует мою еду и устраивает разгром на кухне. – Уилл качает головой. – Почему бы тебе не завести собаку после инициации, раз ты так тоскуешь по ним?

– Потому что.

Улыбка Кристины исчезает, и она ковыряет картошку вилкой.

– Собаки для меня вроде как закрытая тема. После… ну, знаешь, после проверки склонностей.

Мы обмениваемся взглядами. Всем известно, что мы не должны говорить о проверке, даже теперь, когда сделали выбор, но для них это правило не должно быть таким нерушимым, как для меня. Сердце неровно бьется в груди. Для меня это правило – защита. Оно позволяет мне не лгать друзьям о своих результатах. Всякий раз, вспоминая слово «дивергент», я слышу предупреждение Тори… а теперь и предупреждение матери. «Никому не говори. Опасно».