Лес Рук и Зубов - Райан Керри (читаем книги .txt) 📗
Она могла быть дочкой моего брата. Или моей мамы. Или нашей с Трэвисом. Раньше у нее был отец, и кто-то держал ее вот так, как я сейчас.
Я встаю на колени рядом с одеялом и кладу младенца посередине. Слезы струятся по лицу, падают на ткань и расплываются на ней темными пятнами. Пеленая малютку, я тихонько напеваю, а потом прижимаю ее к себе, стараясь утешить.
Когда мы еще жили в деревне, я однажды представила себе наших с Трэвисом детей. У них могли быть темные волосы, как у меня, и его зеленые глаза. Они выросли бы сильными и здоровыми. Они были бы совсем не похожи на эту девочку, но сейчас, держа малютку на руках и чувствуя ее тяжесть, я невольно представляю ее своей.
Я глажу пальцем ее лобик и носик. Помню, Кэсс учила меня этому приему на своей новорожденной сестричке: так младенцы лучше засыпают. Но это дитя никогда не уснет, никогда не увидит снов, никогда никого не полюбит.
Я дрожу всем телом, когда в коридоре раздаются шаги Трэвиса.
— Остальные поднялись на платформы, им ничто не грозит, — говорит он, входя в комнату, и сразу умолкает. Его лицо искажает гримаса ужаса. — Мэри…
Трэвис протягивает руку и манит меня к себе, в коридор. Он пытается говорить как можно ласковее, но голос у него напряженный. Я чувствую его страх и почти слышу, как он пытается воззвать к моему рассудку.
Но я продолжаю укачивать девочку и петь ей колыбельную, пока она бесшумно плачет.
— Мэри… — умоляюще повторяет Трэвис и делает шаг навстречу.
Однако, прежде чем он успевает подойти и забрать у меня ребенка, я отхожу к окну, осторожно беру сверток одной рукой, а второй поднимаю оконную раму. Прохладный свежий воздух смывает с меня вонь смерти и заполняет комнату. Я выглядываю на улицу, и солнце обжигает мою кожу, мгновенно высушивая слезы.
А потом я бросаю малютку вниз.
Она падает в толпу Нечестивых. Я не вижу и не слышу, как она ударяется о землю, и лишь надеюсь, что нежная головка девочки разбилась от падения со второго этажа и она умерла окончательно. В любом случае, для нас она опасности больше не представляет.
Все мое тело сотрясает глубокая дрожь.
Трэвис подходит и кладет руки мне на плечи. Он тоже дрожит.
Я прикасаюсь к его щеке и чувствую мощное биение крови под кожей. Чувствую тепло.
— Теперь мы в безопасности, — говорю я.
— Расскажи историю, Мэри, — шепчет Трэвис мне на ухо. У него такое теплое, влажное и живое дыхание.
Он увлекает меня к кроватке у дальней стены.
— Я уже ни одной не помню, — говорю я, все еще плача.
Он садится и притягивает меня к себе:
— Расскажи про океан.
Трэвис накрывает мою ладонь своей, подносит ее к губам и целует подушечку моего большого пальца. Я вспоминаю тот вечер, когда его принесли в собор и он ел снег с моих рук. Его обжигающие губы коснулись моих замерзших пальцев, и я впервые почувствовала, как оттаиваю. Впервые почувствовала себя по-настоящему живой.
Отпустив все страхи, боль и напряжение последних дней, я падаю ему на колени, прижимаюсь к его сильному телу.
И мое сердце вновь наполняется надеждой.
— Кажется, его не существует, — говорю я срывающимся голосом.
Трэвис ложится на постель и укладывает меня рядом, спиной к себе. Я чувствую его жаркое дыхание на своей шее, его трепещущие губы на коже. Он крепко обнимает меня, стискивая руки, и поглаживает внутреннюю сторону моего запястья.
Я позволяю себе забыть, в каком мире мы живем. Я выбрасываю из головы нашу деревню и эту, Союз Сестер, тропу и Лес. Нечестивых, своего брата, Гарри и лучшую подругу.
Мы одни в этом доме, который, возможно, существовал до Возврата и существует до сих пор — в нормальном мире, не отравленном смертью, страхом и отчаянными попытками выжить.
Хотя бы одну минуту я хочу думать только о нас с Трэвисом и больше ни о чем.
XXIII
Выясняется, что основатели деревни очень хорошо понимали природу угрозы за забором. Если в нашей деревне платформы были небольшие, со скудными запасами еды и воды, здешние платформы сами по себе оказались практически полноценным поселением. И хотя из нашего дома мы не можем общаться с остальными, разве что махать друг другу, даже издалека видно, что они сыты, здоровы и прекрасно устроились в своих домиках на деревьях.
Мы тоже в безопасности, хотя наше убежище и окружено свирепыми Нечестивыми: толстые ставни на окнах, укрепленные досками, не так-то просто сломать. Нам ничего не грозит, пока упорство мертвецов, ежеминутно ломящихся в двери и окна, не сокрушит нашу крепость.
Такое чувство, что этот дом строился с расчетом на подобную осаду. Почему же наша деревня оказалась так плохо подготовлена к вторжению? Почему она настолько отличается от этой? Почему здешние дома больше и прочней наших?
Весь первый этаж занят сплошной комнатой, которая служит одновременно кухней, столовой и гостиной. Посередине огромная дровяная печь, а вдоль одной из стен протянулся очаг для готовки; при желании я могу поместиться в нем целиком.
В одном углу стоит длинный стол со скамейками по бокам, за такой можно посадить большую семью и еще кучу соседей. Одна из стен от пола до потолка увешана оружием: тут есть длинные копья, топоры с длинными рукоятями и разные диковины, каких я никогда прежде не видела, все лезвия остро заточены. Висят здесь и луки, а рядом на полу стоят сундуки со стрелами. Почетное место над очагом занимают два блестящих меча с изогнутыми клинками и узорными рукоятями.
В задней части дома, за лестницей, расположена доверху набитая едой кладовка: три-четыре глубокие полки заставлены консервированными овощами и фруктами, с потолка свисают сушеные травы и вяленое мясо, вдоль стен выстроились бочки с мукой и крупами.
Я никогда не видела столько еды, мы с Трэвисом могли бы продержаться на ней года два. Даже в соборе, мне кажется, не было таких богатых запасов.
Прямо за кладовкой находится дверь, ведущая в маленький внутренний дворик, огороженный прочным кирпичным забором. Вдоль забора выстроились горшки и кадки с землей; в них явно собирались что-то сажать, да не успели. Посередине стоит колонка, из которой берут свежую воду для дома и сада. Дворик небольшой, но зато Аргусу есть где погреться на солнышке.
Совершенно ясно, что бывшие хозяева хорошо подготовились к возможному вторжению, которое сделало бы их пленниками в собственном доме на одиноком острове среди океана Нечестивых.
Наверху разместились четыре комнаты: три спальни и детская, дверь в которую мы сразу же заперли и больше не открывали. В конце коридора к стене прикручена деревянная лестница, ведущая на чердак, совсем как в моем прежнем доме. Я забираюсь наверх, толкаю люк и оказываюсь в огромной комнате во всю длину дома.
Вдоль стен здесь тоже стоят бочонки и мешки с едой, аккуратными кучками лежит оружие. В одном углу несколько сундуков, которые я пока не открываю. В противоположной стене маленькая белая дверка. Я отодвигаю щеколду и несколько раз толкаю дверь плечом. Наконец она поддается и распахивается.
Снаружи маленький балкон с массивными перилами по бокам, однако спереди никакого заграждения нет. Выходя на яркое солнце, я машинально прикасаюсь рукой к стене возле двери, чтобы погладить высеченные на ней строчки Писания.
Но стена совершенно гладкая и ровная. Никаких надписей, ни слова о Боге или Его речах. Я мысленно оглядываю все остальные двери в доме и понимаю, что рядом с ними тоже не было надписей.
Интересно, почему же местный Союз Сестер не заставляет жителей вырезать строки из Писания возле дверей? Тут я вспоминаю, что и скамейки для преклонения коленей нигде не было. А на стенах никаких гобеленов с молитвами. В этом доме не нашлось места Господу. Эта мысль меня пугает: как же его обитателям позволили такое святотатство, такую свободу?
На кратчайший миг я успеваю задаться вопросом: а может, Сестры в этой деревне не имеют большой власти? Или вовсе никакой власти не имеют?
