Перевозчик (СИ) - Осворт М. "athwart" (книги регистрация онлайн TXT) 📗
Перепробовав себя во всякой книжной работе, разобравшись - как поступил он прежде с учеными дисциплинами - в самых основах, чтобы при случае и нужде можно было легко продолжить начатое знакомство, Мичи все более утверждался в принятом в самом еще начале своем решении: кем он хотел бы действительно стать - так это саманавадо, извлекателем.
Составители выборок были породой особой. Искусство извлечения, которому посвящал себя Мичи под чутким, едва ощутимым водительством Онди - старик-то, конечно, и виду не подавал, что шаг за шагом не столько даже преподает, сколько закладывает в Мичи сами его основы - требовало от мастера, помимо прекрасной памяти и обширного кругозора, прежде всего своеобразного склада мышления и характера. Умение молниеносно выделить суть, разглядеть ее, часто погребенную в путанице слов, извлечь - и преподнести, чистую, ясную, самодостаточную; сопоставить ее с мнениями порой противоположными, но звучащими не менее убедительно; отыскать в известных и забытых источниках доводы, что подкрепляют возможные точки зрения - и, в конце концов, избегая прямого утверждения, расположить их, как детали мозаики, составляя богатую, полную, целостную картину, которая оживет однажды в читателе вспышкой смысла, сполохом глубокого и окончательного понимания, взаимодействуя с собственными его взглядами и опытом: вот что и представляло собою - если, конечно же, не вдаваться в подробности, ограничившись столь поверхностным рассмотрением - искусство саманавадо.
Словом, Мичи нацелился высоко. Даже и без вполне уместных, с пониманием принятых замечаний Онди о том, что тому еще не доводилось встретить хорошего извлекателя, не разменявшего хотя бы четвертой меры возраста, Мичи было ясно, что становление мастерства займет время: годы и годы. Предстояло прочитать и осмыслить несчетное количество книг; отточить умение отличать подлинный смысл от словесных ухищрений; взрастить в себе такую же великолепную, как у Онди, способность рассматривать предмет одновременно критически и непредвзято, а самое главное - буквально наощупь, повинуясь смутному и едва уловимому внутреннему ощущению, находить ту вечно ускользающую точку, в которой все противоречия устраняются сами собой, противоположности смыкаются, порождая единое целое, и сквозь разноголосицу мнений проступает отчетливый голос истины. Мичи дал себе слово не торопить событий, предоставляя - как и советовал ему Онди - самому ходу времени выполнить большую часть работы. Насущными же для Мичи задачами полагал Онди, по большому счету, две вещи: во-первых, оставаться в подходящей, способствующей росту и становлению его, как саманавадо, среде - что, принимая во внимание столь многообещающе сложившееся начало его ученичества в гильдии, казалось делом вовсе не трудным - а во-вторых, и это представлялось едва ли не более даже важным, во что бы то ни стало сохранять в себе устремление, не забывать о выбранной цели, не упускать из виду; поддерживать начальное намерение, как поддерживают огонь - не позволяя погаснуть, подернуться холодной золой повседневных забот и житейских тягот.
Осень в том году выдалась удивительно теплой, и почти каждый вечер Онди проводил, сидя на прогретых солнцем, медленно остывающих каменных ступенях Библиотеки. Мичи, как бы он ни был занят, старался всякий раз отыскать время присесть рядом и помолчать, разглядывая медленно плывущие, окрашенные закатным солнцем облака, наблюдая, как сгущаются сумерки и зажигаются первые звезды. Онди говорил мало - чаще просто сидел, тихий и словно отсутствующий, наслаждаясь величественным действом, что разворачивалось на его глазах между небом, землей и морем; улыбался каким-то мыслям, кивая порою в такт - то ли собственным размышлениям, то ли пришедшим на память стихам, которые повторял про себя шепотом, еле слышно.
«Мичи, - сказал он в один из таких дней, сидя на сложенной накидке, вытянув ноги и откинувшись назад, подставляя лицо теплому ветру - что мне в тебе нравится, так это твоя учтивость, предупредительность, едва ли не щепетильность. У тебя как будто есть какое-то врожденное чувство… - он задумался, подбирая верное слово - …уместности, да. С тобой приятно быть рядом - и, уж ты поверь старику, это редкое качество. Однажды - это ты будь уверен - оно еще сослужит тебе хорошую службу. Сколько же я тебя знаю? Четверть меры? Поболее? И ведь не помню, чтобы хоть раз ты появился некстати. Вот я выхожу посидеть здесь - побыть в одиночестве, между прочим. Пошептаться, знаешь ли, с солнышком, волну послушать. Общества, стало быть, не ищу. Но вот ты приходишь - и ведь никак не мешаешь, что удивительно. Словно и нет тебя; а захочется перекинуться словом - выслушаешь, спорить не станешь. Поймешь - покиваешь. А нет - уточнишь себе, переспросишь. Не согласен - плечами только пожмешь: и так, мол, бывает, и пусть, и правильно, что всякий по-своему разумеет. А что самое главное - умеешь уйти точно вовремя. Еще даже, кажется, недосказано; еще и не все обсудили ведь; посидел бы немножко, думаешь - ну куда так торопится? Нет же: пора мне, мол, свидимся - ну и все, как волной слизнуло. Вот так и сидишь потом - понимаешь, что тоже… пора уже. Такая осень, Мичи! Этот ветер, эти вот сумерки… так хорошо, что лучше, наверное, и представить-то невозможно. Самое время, а? Самое время, Мичи!»
Мичи, не привычный к подобному выражению чувств в суховатом, обыкновенно, самадо, да к тому и немало смущавшийся похвалы, все размышлял, как правильно будет ответить - а потому поначалу не понял даже, о чем же это толкует Онди. Когда понял, то принялся было всячески отговаривать, но старик только поднял бровь, ухитрившись и без единого слова выразить, что обсуждать уже здесь совершенно нечего - а потому и не посидеть ли немного еще вот так, помолчать, поглядеть, как меняет оттенки вечернее небо, потому что - ну, разве бывает лучше? И Мичи смотрел. Смотрел, и видел последнюю, медно-красную полоску на горизонте, где солнце касалось краем далекого гребня Кольца; видел, как голубое становится синим, синее - сиреневым, сиреневое - лиловым, лиловое - сизым, сизое - фиолетовым, а потом наступает совсем уже полная темнота, такая плотная, что неба не отличить от воды. В этой темноте, радуясь, что можно больше не сдерживать слезы, потому что ведь их все равно не видно, Мичи молча пообещал себе, что будет смотреть вот так каждый день. Найдет хоть несколько мгновений - как бы там жизнь ни сложилась - чтобы поднять взгляд и увидеть небо. Услышать плеск волны или шорох гальки. Проводить глазами уходящий в далекое плавание парусник. Прикрыть веки и вдохнуть запахи летней ночи. Полюбоваться игрой солнечных зайчиков в полуденной ряби. Выйти под дождь и подставить ладони тяжелым каплям. Подбросить в очаг угля, прислушиваясь к завыванию зимнего ветра. Мгновение тишины, наедине с миром - и всякий раз непременно же будет это как бы и в честь Онди, в благодарность всему, чем тот стал для него, что сделал, всему, что связало их судьбы накрепко. Верный тогдашнему своему решению, Мичи лишь много позже сумел понять, что обыкновение это, задуманное когда-то прощальным подарком Онди, обернулось даром скорее и прежде всего самому же ему, Мичи; что и эти вот несколько мгновений, которые безраздельно принадлежали ему с тех самых пор, составляя самую сердцевину, средоточие всякого дня его жизни, получил он в тот вечер от старика - среди прочего, за что не мог уже и надеяться отплатить иначе, как оставаясь таким собой, на какого глядел бы Онди с прежними интересом и радостью.
Онди не стало в самом начале зимы. Уход его случился легким и светлым, почти незаметным - как выдох, растворившийся облачком пара в морозном воздухе. Когда вечера стали слишком холодными, чтобы сидеть на ступенях Библиотеки, Онди почти и не покидал уже своей кельи. Шуршал тихонько страницами; порой просил Мичи принести ему ту или другую книгу, кувшин привычной горячей оммы. Почти ничего не ел: Мичи все пытался подсунуть ему то добытую в трапезной миску врунды - наваристой рыбной похлебки, то сверток лати, или хоть пригоршню вяленых сладких плодов акади, но старик, и обычно-то равнодушный ко всякого рода лакомствам, отщипывал разве себе кусочек: из уважения к проявленной заботе, и только. Неверно было сказать, что силы его покидали - скорее, он сам позволял им утекать понемногу: отпуская, словно бы выдыхая себя. Мичи, знакомый с представлением о конечности человеческой жизни больше по книгам, и впервые столкнувшийся с нею столь непосредственно, чувствовал себя растерянно и беспокойно - как бы ни пытался Онди разделить с ним переполнявшее его умиротворение и согласие. Будучи совершенно не в состоянии принять очевидное: самый близкий друг его покидал мир, покидал добровольно и безмятежно, даже и, кажется, своевременно - только вот слишком скоро, слишком уж окончательно - Мичи все порывался переубедить его, отвлечь, хоть как-то раздуть, как почти остывшие угли, неторопливо угасавшее в старике желание жизни - пока, наблюдая изо дня в день спокойного и вполне счастливого Онди, в конце концов не смирился все-таки с неизбежностью, согласившись с таким его выбором - свободным, красивым, как редко кому удается в жизни. Произошедшая, наконец, перемена не ускользнула от внимания Онди. Казалось, старик и держался-то разве из нежелания оставить Мичи вот так: в отчаянии, печали, тоске и скорби - дожидался, пока не родится в мальчишке не одно только подлинное согласие и принятие, но и понимание всей красоты и уместности неспешного его угасания.
