Сингомэйкеры - Никитин Юрий Александрович (лучшие книги txt) 📗
— За ваш удачный марш завтра, — провозгласил я тост. — За то, чтобы в ваше движение вливалось все больше народу! В первую очередь, конечно, женщин. И чтобы вы свободно могли ходить голой… простите, обнаженной!.. по улицам городов, заходить в магазины и пользоваться любым транспортом, не встречая препятствий ни со стороны закона, ни со стороны устаревшей морали.
Она слушала с интересом, глаза загадочно поблескивали, затем кивнула и поднесла край бокала к губам. Я засмотрелся, с каким изяществом пьет, так тоже надо уметь, аристократка, я же чуть было не проглотил залпом, но сдержался и, как и она, вальяжно опустил на стол, осушив до половины.
— Прекрасное шампанское, — похвалила она. — Господи, да еще и коллекционное… Вы разоритесь на таких ужинах!
Я отмахнулся.
— Лишь бы вам понравилось.
Она всмотрелась в меня, губы тронула улыбка.
— Ах да, доходы от нелегальной продажи оружия уступают только торговле наркотиками? Тогда вы можете позволить себе такое шампанское и такой коньяк.
Я отмахнулся вполне искренне, и она, похоже, ощутила, что для меня в самом деле абсолютно безразлично, что шампанское стоит по тысяче долларов, а коньяк — полторы. Да и сам ужин почти столько, сколько шампанское и коньяк, вместе взятые.
— Мужчины должны думать о работе, — ответил я, поспешно поправил себя: — И вообще все достойные люди. Вот вы успешно продвигаете нудизм, вы увлечены этой идеей, вон как работаете…
Она спросила встревоженно:
— Как? У меня круги под глазами?
— Нет-нет, — заверил я.
— Слава богу, — сказала она с облегчением и добавила задумчиво: — А то я уже хотела раздеться. Ну, чтобы смотрели не на круги.
Я чуть было не сказал, что круги вообще-то есть, так что… но вовремя сообразил, что надо мной просто прикалываются. Она, посмеиваясь, неспешно и красиво работала ножом и вилкой, время от времени поглядывала на меня через огромные стекла очков.
Бутылку шампанского мы допили, в России немыслимо оставить недопитой, и хотя мы в Испании, но привычки — вторая шкура, две другие остались нетронутыми, как и коньяк. Взамен насладились изысканным десертом.
Потом мы неспешно пили кофе, что вообще-то не делают люди перед сном, если в самом деле собираются спать.
Свет она погасила, оставив крохотный ночничок у двери, чтобы не расшибить в темноте лоб, но я видел, что разделась полностью, как и я. Я вообще всегда сплю голым, привычка, а в эту жару, как бы хорошо ни работал кондишен, ложиться спать в белье вообще не просто сумасшествие, а некое извращение.
Она зашла со своей стороны и, чуть откинув край одеяла, легла, стараясь не касаться меня. Я сказал негромко:
— Спокойной ночи. Постарайтесь не стаскивать одеяло. Это раздражает.
Она ответила так же равнодушно:
— А вы постарайтесь не лягаться.
— Я давно вышел из лягального возраста, — сообщил я. — А еще не забрасывайте на меня ногу, хорошо? Они у вас прелесть, но когда спокойно спишь…
— Не буду, — пообещала она, — я вообще отвернусь. А вы не тыкайте мне в спину коленями.
— Не буду, — поклялся я.
— И пенисом тоже, — сказала она строже. — Я устала и хочу спать. Вам, кстати, надо бы купить резиновую куклу. На той стороне улицы есть такой маленький магазинчик…
— Завтра загляну, — пообещал я. — Для вас захватить что-нибудь? Ну, вы понимаете, какого вида товары я имею в виду.
В полутьме ее голос прозвучал с легкой насмешкой:
— Я здесь всего на пять дней. Обойдусь.
— Смотрите, — предостерег я. — Жарко, уровень солнечной радиации высок, а мы и на обед ели жареное мясо с острыми специями. Да и на ужин что-то похожее…
Она пробормотала:
— Я чувствую, что ваши гормоны уже давят вам на мозг.
— Справлюсь, — пообещал я. — Спокойной ночи.
— И вам того же.
Некоторое время оба лежали совершенно ровно, как бревна, затем я зевнул, она почесала нос, снова минут на пять-шесть тишина. Я чувствовал, как она иногда шевелится, стараясь делать это незаметно, у самого все зудит от желания хотя бы почесаться, но терпел, а когда уж совсем невмоготу, повернулся на бок и поскреб ногтями голень.
В полутьме послышался негромкий задумчивый голос:
— Может быть, вам стоит попросить меня о помощи? А то у вас что-то совсем уж странное…
Я чуть не заорал, что да, конечно, давай берись, но сдавил себя, как жабу в кулаке, ответил сдержанно:
— Ну что вы, я никогда не принуждаю женщин.
— Я ж не предлагаю меня насиловать.
Я почти прошипел:
— Но и просить не стану. Вообще-то мастурбация не такой уж и грех.
Она сказала торопливо:
— Только не в мою сторону!
— Не беспокойтесь…
Через пару минут молчания она спросила с интересом:
— Вы уже приступили? А то что-то не слышу вздохов.
— А вы? — спросил я. — Постанываете совсем тихо. Я едва расслышал.
— Я не постанываю! — ответила она возмущенно. — Я вообще ничем не занимаюсь. Мои руки поверх одеяла.
— И мои, — заверил я.
Я видел в полутьме, как она повернулась в мою сторону. На темном лице глаза блеснули, как осколки слюды.
— В самом деле? — спросила она. В голосе прозвучало удивление. — Как хорошо, что вы такой равнодушный к этой ерунде. Ну, раз уж и вам не спится… почему-то, можем поболтать о пустяках. Или о той же работе…
— Да, конечно, — ответил я. — Не спится. Почему-то.
— Как вы полагаете, — спросила она и, придвинувшись чуть ближе, закинула на меня ногу, — консервативная часть общественности окажет ли сопротивление, если завтра нудисты не просто выйдут на демонстрацию, но и после фестиваля попробуют разгуливать по улицам обнаженными?
Я едва не взвыл, когда сгиб ее горячего колена лег на мой уже вздутый и твердый, как гранит, пенис. А она, придвинувшись вплотную, прижалась к моему боку мягкой грудью и, блестя глазами, смотрела с великим интересом.
Я сказал пересохшим ртом:
— Конечно, окажет…
— Почему? Во время фестиваля обещали не мешать.
— Одно дело клоуны на улицах, — ответил я отстраненно, потому что весь сосредоточился на том месте, которое придавила коленом, — на это время детей можно убрать в лагерь, другое…
— Жаль, — проговорила она.
— Жаль, — согласился я.
Глубоко вздохнув, она невольно сдвинула ногу ниже на пару миллиметров и тут же, выдыхая, вернула ее на место. Я сжал зубы, издевается, зараза, но не поддамся, я же мужчина, а не животное, а мужчиной считается тот, кто умеет открывать шампанское, пользоваться столовыми приборами и подавлять сексуальные инстинкты.
— Но общество становится толерантнее, — произнесла она задумчиво и с надеждой, — когда-то стена рухнет…
— Обязательно, — сказал я.
— И тогда люди перестанут стыдиться того, чего не следует стыдиться…
Колено ее сдвинулось ниже, еще ниже, наконец мои гениталии получили свободу, которой совсем не обрадовались, а она, устраиваясь поудобнее, опустила голову мне на плечо. Я замер, когда она, все так же приудобливаясь, положила руку мне на грудь. Ладонь оказалась горячей, словно только что из кипятка.
— Перестанут, — проговорил я сквозь зубы.
Ее ладонь опускалась все ниже, очень медленно и дразняще. Я сжимал челюсти, все это подается как невинные прикосновения во время интересного разговора двух интеллектуалов, и если сейчас ее схвачу, то… конечно, вряд ли станет говорить, что я изнасиловал, но покажу себя человеком со слабой волей, а во мне настолько силен инстинкт бойца, что мне важнее вот по-мальчишечьи доказать свою стойкость, чем удовлетворить свои животные инстинкты.
Ее ладонь то замирала, то снова сдвигалась, а когда я уловил, что движение подчиняется ритму моего дыхания, стал дышать глубже, чтобы ладонь соскальзывала со вздымающейся груди дальше. Наконец ее пальцы коснулись того, чего должны были коснуться, обхватили, сжали.
Над ухом прозвенел ее тихий смех.
— Сдаешься?
— Нет, — прохрипел я.
— А так?
— И так не сдамся…
— А вот так…
