Пещное действо - Етоев Александр Васильевич (книги без сокращений .TXT) 📗
– Ерунда. После болотной воды, после наших с ним давешних танцев… Не верю.
– Ох. – Пучков ударился в темноте головой о что-то тяжелое и большое. – Ох,– повторил он через пару секунд, потому что ударился о что-то тяжелое и большое опять. Когда его зренье понемногу стало привыкать к темноте, он увидел подвешенную на цепь бадью или, скорее, необычайно больших размеров шайку, наподобие банной. Приглядевшись внимательно, Пучков обнаружил, что цепь наворачивается на блок и два конца ее, один параллельно другому, уходят вверх, к маленькому пятнышку света, едва видному, словно первая звездочка в умирающем свете зари.
– А ну-ка. – Он забрался в шайку и обнаружил железную рукоятку, торчащую из зубчатой шестерни. – Подъемник, – прошептал он радостным шепотом и принялся накручивать рукоятку.
– А мы? А нас? – закричали Жданов и Зискинд, один Капитан просто стоял и ждал.
– Ах да. – Пучков опустил таз пониже, и вот они на ручной тяге уже поднимались вверх, и с каждым скрипом подъемника вокруг становилось светлее. Когда звездочка света сделалась величиной с блюдце, а кожу у Пучкова на лбу стал разъедать трудовой пот, внизу послышался шум. Жданов свесил вниз ухо, прислушался и сказал Пучкову: «Поднавались!» Тот только помотал головой, было видно, что он устал.
– Жданов! – раздалось снизу. Все узнали голос Кишкана. – Где баба, которую ты мне за штаны обещал? Ясак-харача, илла лахо, бакшиш давал? Брудершафт-воду пил? Где баба Анютка-джан?
– Вот турок! Крути, Пучков, а то всем нам в дубе кранты!
Когда они поднялись наверх и закрепились железной лапой за срез ствола, Жданов первый спрыгнул в широкий желоб, неизвестно кем проделанный в торце кольцевой стены. Верхушки у дуба не было, а когда они посмотрели вокруг на море блестящих листьев, то увидели, что дерево, на котором они стояли, в этом лесу не одно такое. Словно башни, поднимались среди листвы ровно спиленные вершины дубов. Некоторые были с зубцами, в других они разглядели маленькие квадраты бойниц.
– Лес-крепость, вот что это такое. Сколько сторожевых башен! – Пучков на пальцах стал пересчитывать выступающие спиленные вершины, но сбился и перестал.
– Больше похоже на укрепленные острова на зеленом море, – ответил на это Зискинд.
– Н-да, – Жданов почесал подбородок, потом уперся руками в борт.
Капитан, прикрывая глаза от света сложенной козырьком ладонью, смотрел в зеленую даль.
– Что видно? – спросил его Жданов.
– Солнце, листья, дорогу, – сказал Капитан. – Пыль на дороге.
– Пыль?
– Анна Павловна обнимает за плечи человека на велосипеде. На спицах радуга. Они приближаются к высокому дому… нет, не к дому, для дома он слишком тяжел. Вокруг ров, моста через ров не видно. Не доехали. Остановились. Бросили велосипед у обочины. Она смеется. Он срывает виноградную гроздь. Дает ей. Она вплетает ее себе в волосы. Он падает перед ней на колени. Она тоже. Он… Она… Солнце. Слишком слепит. Какие-то темные тени.
– Это он?
– Да.
– И лицо у него такое худое, нос острый и усы кольцами?
– Да, красивое.
– Цепеш, так я и знал.
Зискинд вдруг засмеялся, сначала тихо, будто подслушал внутри себя какую-то веселую мысль, потом громче, и смех его покатился по кипящему серебру листвы – туда, где кончался лес, туда, где продолжалась дорога, туда, где брошенный на дороге велосипед затягивала теплая пыль. Смех кончился как и начался – вдруг. Зискинд сказал:
– Пир нищих. Вход по билетам. Капитан, у тебя зренье чайки, посмотри, только очень внимательно, какого цвета виноград в ее волосах? Не красного?
– Солнце, – сказал Капитан. – Оно здесь рано садится.
– Солнце? – переспросил Жданов и нервным движением руки выдернул из-под пояса рукопись. – Солнце, солнце… – Он отбрасывал за листом лист, и они, словно бумажные птицы, летели на солнечный свет. – Вот. – Он наконец нашел что искал и стал читать сбивчиво и неровно:
– Валахия! Ты лежишь между землей Палестины и дыханием индийских слонов, между плеском варяжских весел… Так, так, это скучно. Ага, вот. Небо твое твердо, как кость, и солнце твое быстро, как пуля. И любовь, сжигающая дотла виноградники и убивающая в богах богов, царей в царях, нищих в нищих, и оставляющая в живых лишь губы, кожу, воспаленные от горячки веки, ходит, прислушиваясь к сердцам и разделяя на сильных и слабых, живых и мертвых. Валахия! Есть ли ты на земле, или имя твое лишь вышитый на саване знак, к которому стремятся… Ну и так далее.
– Я думаю, – сказал Зискинд, – ключевые слова в этом тексте – кость, пуля и саван. Это сочинил Кишкан?
– Вряд ли. – Жданов тряхнул мешком, который неизвестно зачем таскал с собой, как трофей. – Наверно, украл у кого-нибудь из этих.
– А может, это как в лотерее? – Пучков держал перед глазами билет. – Кому повезет? Анне Павловне повезло, у нее счастливый.
– А кукушка? – завертел головой Зискинд. – Ей она что, не куковала?
– Ну – кукушка, – сказал Капитан. – Ржавая бесчувственная механика. Пучков сказал – ломаная. Смешно ей верить.
– Все равно, – не сдавался Зискинд, – какое счастье, когда знаешь, что за пазухой у любовника нож? Красивый, усы кольцами… – Зискинд хмыкнул. – Это же профессиональный убийца, соблазнитель, Синяя Борода. Он же ее тогда загипнотизировал из-за дерева, неужели неясно?
– Не знаю, – сказал Капитан. Потом снова посмотрел вдаль. – Велосипеда нет. Дорога пустая. Мост через ров опущен.
– Они в замке, мы еще можем успеть. – Зискинд поднял кулак и погрозил точке у горизонта. – Вперед, друзья! – Он занес ногу над выступом желоба и посмотрел на стоящих рядом.
– Ну что же ты, – сказал Жданов. – Сигай вперед, мушкетер. – Он выхватил из серебрящейся зелени похожий на череп желудь и подбросил его на ладони. – Ты еще можешь успеть.
Зискинд убрал ногу с выступа.
– Действительно, не подумал. – Зискинд потянул носом воздух. – Где-то горит. – Он потянул еще. – Показалось. Да, Жданов, все забываю спросить. Так ты что, в обмен на штаны предложил ему Анну Павловну?
Жданов пожал плечами.
– Разве теперь это важно? Сейчас самое главное – как нам отсюда слезть. В принципе, можно и не слезать, а переходить от дерева к дереву по ветвям. У кого-нибудь есть опыт ходьбы по канату?
– Я моряк, – сказал Капитан, – я умею.
– Я тоже, – сказал Пучков. – Пять лет стажа, ремонтник, высоковольтные линии. Урал, Сибирь, Дальний Восток.
– Добровольно или статья?
– По путевке, – сказал Пучков.
– Похвально, – кивнул Жданов. – А ты?
Все посмотрели на Зискинда.
– Не знаю, – он елозил ребром каблука по желобу, – я не пробовал.
– Да-а! – Жданов набрал полный рот слюны и сплюнул за деревянный борт. – Придется мушкетера оставить.
– Я… – Зискинд отчаянно тряхнул головой и в такт притопнул ботинком. – Я пойду.
И тут все четверо одновременно, как по команде, принюхались.
– Горим? – В рыжих зрачках Зискинда запрыгали безумные искры какого-то будущего пожара.
Над широким открытым жерлом, над проваливающейся в глубину темнотой тонкими прозрачными завитками тянулся дым. Воздух над срезом дрожал. Белые молекулы пыли, караморы, воздушные паучки, перепуганные летучие мыши, листы Кишкановой рукописи, ночные бабочки, моли, в каплях смолы паутина – все это взлетало над деревом и пряталось под пологом леса.
– Интересный состав. – Пучков небольшими вдохами изучал дымовую структуру. – Древесина, немного эфирных масел, жженая кость, порох…
– Чертов турок! – Жданов перекрестился и, заглянув в сочащуюся дымком темноту, прокричал: – Эй, хаси! Что новенького на птичьем рынке? Почем нынче почтовые голубки?
Дым повалил гуще.
– Все. Медлить больше нельзя, уходим. – И Жданов, подавая пример – по веткам, по веткам, – с гремучим мешком на плече уже скользил, яко посуху, по зеленым колышущимся волнам, все дальше отдаляясь от края.
Капитан ступил на край осторожно, покачался на пружинящей ветви, задумался. Не о смерти он думал. Смерть была для него всего лишь мелкой чернильной помаркой, застывшей каплей свинца в месте, где сходились дороги. Как этот тяжелый дом в сторожевом кольце виноградников, что питается пылью дорожной и одинокими путниками, бредущими и едущими в пыли. Думал Капитан о дорогах, которые ведут к смерти и которые по-старинке кое-кто еще называет «жизнь». Потом он посмотрел поверх леса на волнистые пряди неба и запутавшихся в них птиц. Он сделал глоток из трубки. Сладко и горячо. Вокруг говорили листья. Кора под подошвами была теплой. Тело – легким. Он увидел большую плоскую равнину земли, замкнутую петлей горизонта. Высокие пенные буруны поднимались от китовых хвостов. Пена таяла на стеклянной сфере и гасила мелкие звезды. Он закрыл глаза. Стало темно и тихо. В темноте никого не было.
