Шеврикука, или Любовь к привидению - Орлов Владимир Викторович (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
20
В малахитовой вазе пенсионеров Уткиных Шеврикука проспал девятнадцать часов. Обычно для отдыха и здравия, если помните, ему хватало двух часов. Ну трех.
Видения явились Шеврикуке лишь на исходе восемнадцатого часа сна. Они были спокойные и малолюдные. И Шеврикука не нервничал, обозревая повседневную останкинскую действительность. Тогда ему показалась Всемирная Свеча. Ее не было, но вдруг она стала расти. Образовалась она посреди улицы Королева и была равно удалена от Останкинской башни и Космического монумента с мыслящим Циолковским в подножии. Люди, знакомые с географией Останкина, могут предположить, что Всемирная Свеча восстала из земли как раз напротив бывшего и достопамятного пивного автомата и что ее росту способствовали пивные дрожжи. Но нет, должен огорчить их. Свеча росла все же ближе к пруду и Башне, а пивные дрожжи, даже если учесть, что Свеча явно состояла не из стеарина или воска, вряд ли что-либо значили в ее судьбе. Впрочем, Свеча произрастала во сне Шеврикуки, и он был волен поставить ее хоть бы и у пивного автомата. Однако оказалось, что не волен. Всемирная Свеча была сама по себе, а Шеврикука мог лишь свидетельствовать ее существование.
За полчаса Всемирная Свеча стала куда толще и выше Башни (о Космическом монументе и говорить нечего), проткнула облака и устремилась в выси. Облака обтекали ее, лишь редкие задерживались и терлись о нее боками. Кстати, облаков было немного. Свеча стояла, росла, но не горела. Не светила и не обогревала. Видимо, в этом не возникало нужды.
Как полагал Шеврикука позже, во время наблюдения Всемирной Свечи он однажды во сне повернулся с боку на бок и, повернувшись, обнаружил над Останкином новый предмет. Предмет не предмет, а неизвестно что. Он то и дело менял формы, а возможно, и свойства. Для облегчения мыслей Шеврикука стал называть Это Неизвестно Что – Пузырем. Тут Шеврикукой были допущены неточности и упрощения. Отчего именно Пузырем? Отчего не Пупырем? Отчего не Каплей? Отчего не Надувным Матрацем? Отчего не Плотом для речного лежебоки? Да мало ли как можно было назвать предмет. Поначалу Шеврикука обеспокоился: не создает ли Это Неизвестно Что, посетившее Останкино, какие-либо неудобства Всемирной Свече? Нет, беспокойство его вышло лишним. Пузырь плавал и передвигался сам по себе, никому не навязывался, никого не обижал, ни на что не натыкался. При этом нельзя было определить, каких он размеров и где находится. С уверенностью можно было только утверждать, что размеров он, скорее всего, гигантских, а находится над Останкином. Границ он вроде бы не имел, а вроде бы имел и границы. Предмет показался Шеврикуке нежно-серым, но при изменении его внешности и объема в нем возникали и иные цвета: то перламутрово-палевый, то бледно-фиолетовый, то тихо-бурый. Иногда же в недрах Пузыря вспыхивали и переливались таинственные огни. И слышалось Шеврикуке, что в Пузыре нечто фыркало.
Ну и ладно. Пусть будет так. Всемирная Свеча и Всемирная Свеча. Пузырь и Пузырь. С тем Шеврикука и проснулся.
Долго приводил себя в порядок. Ему потребовалось много воды, снадобий и разнообразных гигиенических средств. Он стал совершенно чист, сух, хорошо пах, тогда и вышел на улицу.
В Останкине не возвышалась Всемирная Свеча, а в высях не плавал Пузырь.
«Что и отрадно», – отметил Шеврикука. Одна такая Всемирная Свеча сентября 1771 года Москве запомнилась надолго.
На оздоровительную прогулку в парк, выяснилось, Шеврикуке не хватило сил. Ноги никуда не желали вести. «Будто меня вчера били мешком с фасолью», – расстроился Шеврикука. Судил он обо всем вяло и бестолково. Сел на скамейку, подумал: «Что это за дурь наводили на меня на Покровке? Кто и зачем?» И задремал.
– Ба, милый вы мой, да вас, видно, разморило! – услышал Шеврикука. – Ну тогда сейчас же за мной! В порт приписки!
Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, тормошил его. В сумках Крейсера Грозного звякало и булькало.
– Сколько времени? – спросил Шеврикука.
– Восемнадцать ноль семь! – сказал Крейсер Грозный. – Все давно за столом. Пришлось ходить в автономное плавание. Груз взят. Следуйте за мной!
– Нет. Не могу, – пробормотал Шеврикука.
– И не упирайтесь! – захохотал Крейсер Грозный. – На базе ждут возвращения морских охотников.
Шеврикука встал и поплелся за Крейсером Грозным в свой же собственный подъезд. Зачем? Зачем поплелся-то? Но вот поплелся. Его шатало. Ему было все равно. Он отсутствовал на Земле. А где присутствовал? Похоже – нигде. Из него истекли желания, интересы и воля.
– Ну вот и мы! – объявил Крейсер Грозный, впуская Шеврикуку в квартиру и радуя тех, кто давно за столом, свежестью восприятия жизни. – Прибыли для дальнейшего прохождения службы. Это мой старый приятель Игорь Константинович. Тоже останкинский. А это мои боевые мужики!
И Крейсер Грозный опять захохотал.
Сил поклониться боевым мужикам у Шеврикуки не нашлось. Мужиками этими оказались японец, которого в доме на Покровке Крейсер Грозный просвещал древком Андреевского флага, бывший служитель бывшего Департамента Шмелей и соцсоревнователь Свержов и двое флотских друзей Крейсера Грозного, отстаивавших вчера (или позавчера?) право коммунальных жильцов на свое, потомственное привидение. Эти двое спали за столом, откинувшись на спинки стульев.
– Подъем! – заорал Крейсер Грозный.
Покровские флотские, не открывая глаз, лишь пошевелили пересохшими губами.
– Ну ладно, – сказал Крейсер Грозный. – Тебе, Константинович, сразу штрафной стакан для сугреву.
– Нет. Нет! Не могу! – взмолился Шеврикука. – Только чай!
– Хорошо, – согласился Крейсер Грозный. – Будет тебе чаепитие. Мы уважаем любое, пусть и противоположное мнение.
Остальным он плеснул в стаканы «Пшеничную». В последние недели в допущениях народа к питью случались просветы, и не один самогон являлся теперь на столы граждан.
– Константиныч, – сказал Крейсер Грозный, положив руку на плечо разомлевшего японца. – Вот ты не поверишь, а это мой лучший друг. Такеути. Да. Такеути Накаяма. Давай выпьем и поцелуемся, Такеути-сан!
– Пожалуйста! – обрадовался японец.
– Гнал бы ты подальше всех этих косопузых! – сердито сказал Свержов.
– Ты не прав, – возразил Крейсер Грозный. – Вот ты сидишь за столом, а Такеути-сан бегает и, между прочим, марафоны. Он – марафонец. Туда-сюда. Хочешь – по ровному месту. Хочешь – по холмам. Хочешь – на Фудзияму.
– Пожалуйста! – подтвердил японец.
– Ба! Свержов! – сообразил наконец Крейсер Грозный. – Ты опять повесил свой дурацкий плакат! Уже снимали! И теперь снимем!
На груди и на животе Свержова на проволочной дуге, обходившей шею, держался фанерный транспарант со словами: «Не вписался в исторический поворот». Совсем недавно бывший соцсоревнователь Свержов открывал торговлю египетскими бульонными кубиками вблизи Малого театра. А сегодня Сергей Андреевич, Крейсер Грозный, увидел Свержова у Крестовского моста на тротуаре, с опрокинутой тюбетейкой для подаяний, пристыдил его, поднял с колен и чуть ли не силой привел к себе. Свержов сначала бранился, потом плакал и позволил снять фанеру. Теперь опять водрузил ее на себя.
– Я не ради возбуждения жалости, – стоял на своем Свержов. – А как документ предупреждения. Россия кровью набрякла!
И стукнул кулаком по столу.
– Но народ не унывает, – строго сказал ему Крейсер Грозный.
– О, Фудзияма! Е…на мама! – не открывая глаз, пропел один из покровских.
– Япона мама! Япона! – поморщившись, поправил вульгаризм приятеля Крейсер Грозный. – Вот япона. А вон там, далеко, – его мама. Эти японцы, – Крейсер Грозный обращался к Шеврикуке, – как дети малые. Как наши братья меньшие. Их обидеть ничего не стоит. Я позавчера его, Такеути, чуть не изувечил. Может, и было за что. Но все равно… Из-за чего, сан Такеути, я тебя бил?
– Привидение, – пробасил японец. – Александрин!
– Во! – загоготал Крейсер Грозный. – Мы позавчера ловили привидениев! Вон у них, у Петра и Дмитрия. На Покровке.
