Аптекарь - Орлов Владимир Викторович (библиотека электронных книг .TXT) 📗
–?Молодая, – сказал дядя Валя.
–?А эти… Шубников с Бурлакиным?
–?Их не встречал дней пять. Или шесть.
–?А разве Каштанов имел право продавать пай?
–?Не имел.
–?А вдруг это Любовь Николаевна подбила Шубникова перекупить пай?
–?Ну хоть бы и она, – сказал дядя Валя.
Дядя Валя, Валентин Федорович Зотов, никаких возмущений жизнью, явлениями атмосферы, поведением московских жителей или каких-либо залетных сомнительных существ не выказывал, в душе его, похоже, были тишь и безветрие.
–?Валентин Федорович, – сказал я церемонно, – а акт о капитуляции Любови Николаевны вы не выбросили?
–?Лежит в серванте, – сообщил дядя Валя. – Вместе с жэковской книжкой и облигациями.
–?Копию с него снять нельзя ли?
–?Зачем тебе?
–?Ну хотя бы для того, чтобы понять нечто.
–?Ответы на все, – сказал дядя Валя, – ищи в себе самом.
Мы миновали гастроном, перешли улицу Цандера и вошли в автомат. Пиво и впрямь оказалось удивительное.
–?А я что говорил! – сказал дядя Валя. – Коли бы она сгинула совсем, завозили бы к нам на Королева такое хорошее пиво?
И он тихо отпил из кружки, кроткий и умиротворенный. Никаких бед, даже и небольших, для него и вовсе не существовало. Вдруг он поинтересовался:
–?Слушай, говорят, эта… нечисть всякая, упыри там, вурдалаки… или болотные девы… и вообще всякая дребедень. Говорят, что они изнутри – полые. На самом деле так?
–?Что значит – полые? – удивился я.
–?Как труба, – сказал дядя Валя. – Сверху сталь или бетон, а внутри пустота. Или газ. Или вот как яйцо, только без начинки. Скорлупа, и все.
–?Это вы к чему? Или про кого?
–?Ну так… – сказал дядя Валя. – Вообще.
–?Вы бы взяли сами и проверили.
–?А вдруг она и не нечисть?
–?Очень может быть… Это в разных региональных мифах и поверьях говорится, что интересующие вас личности – полые. Босх и Брейгель, например, использовали эти поверья.
–?Вот видишь! – обрадовался дядя Валя. – Босх и Брейгель!
–?Что же тут радоваться?
–?Как что! Яшка Брейгель мне точно говорил, что они полые!
–?Я имею в виду Питера Брейгеля Старшего.
–?Ну и он… И старший… Питер… Петр Семеныч. И он на «Межрабпомфильме»…
–?Хорошо, и Петр Семенович. А что радоваться-то?
–?Радоваться тут нечему, – сказал дядя Валя. – Но если она полая…
–?Вот вы и проверьте.
–?Это Михаилу Никифоровичу было бы удобнее, – вздохнул дядя Валя. – Но с другой стороны… Если бы она была полая, стал бы Михаил Никифорович так долго терпеть ее в своей квартире?..
–?Она ведь обязана его лечить.
–?Пусть лечит… Но я на его месте отселил бы ее куда-нибудь в телефонную будку. Или в мусорный ящик.
И мне показалось, что относительно безветрий и застывших лав в душе Валентина Федоровича я ошибался. Некое усмирение, собственной ли волей вызванное или подсказанное чем-то, видно, произошло, но потухшим вулканом дядя Валя мог привидеться лишь легкомысленному исследователю. Может быть, дядя Валя делал вид, из каких-либо своих соображений, что он потухший и умиротворенный? Но ведь снова – «может быть». И о Любови Николаевне я подумал, что она, «может быть», прикинулась покоренной. Она прикинулась, дядя Валя прикинулся. Но зачем?
–?Покупка Шубникова вас не расстроила? – снова спросил я дядю Валю.
–?Мне на нее наплевать.
–?Врете вы, Валентин Федорович.
–?Что ты мне грубишь?
–?А что вы стоите замаскированный, как Большой театр в сорок втором году?
–?Ты видел Большой театр в сорок втором году?
–?Не видел. Я был в эвакуации.
–?Вот и молчи. И я не видел. Я тогда работал там. – И дядя Валя резко показал рукой на запад, за Останкинскую башню, в сторону Берлина.
–?Шофером?
–?Нет, – сказал дядя Валя. – У меня был личный автомобиль.
–?Вас понял. Тогда Останкину нечего опасаться. Что нам какие-то Шубниковы с Бурлакиными. Или Любови Николаевны.
–?Я справедливости хочу!.. – заявил вдруг дядя Валя.
И сразу же он будто бы расстроился из-за своих слов. Заерзал, засуетился, принялся оглядываться, искал в карманах двугривенные монеты и не находил…
Я вспомнил:
–?Между прочим, Михаил Никифорович почти каждый день давал этой… Любови Николаевне… по рублю.
–?Ну и что?
–?Вы драмы Островского знаете?
–?Ты еще не родился, а мы с Яшкой Протазановым думали, как переделать для Алисовой «Бесприданницу».
–?Помните, как всякие негодяи у Островского скупают векселя должников?
–?Ты что? – Дядя Валя задумался. – Ты считаешь, что Шубников выкупил у Любови Николаевны ее долги Михаилу Никифоровичу? Вот это поворот! – И он сокрушенно покачал головой…
–?А могла быть Любовь Николаевна кленом? Или ольхой? – после паузы спросил я.
–?Это ты к чему?
–?Так, вспомнилось одно…
–?По-твоему, она не полая, а ольха?
–?Я вас спросил.
–?Ладно, – сказал дядя Валя. – Пора нам с тобой разойтись.
–?Такое впечатление, Валентин Федорович, что вы намерены вести партизанскую войну…
–?Ничего я не намерен.
–?И, видно, в одиночку. Это вы-то, сторонник общественных действий! Или вы для себя какие-то выгоды ищете? Корысть какую? И что-то задумали таинственное…
–?Ты надо мной не издевайся! – возмущенно сказал дядя Валя. – Молод еще!
–?Я не молод. И не издеваюсь.
А что я, собственно, пристал к дяде Вале? Что я хотел выпытать у него? И ради чего? Или ради кого? Ради себя?.. Но меня-то, похоже, отпустила Любовь Николаевна, я вспоминал о ней, но не ощущал ее ига. Из опасений, как бы не набедокурили Шубников с Бурлакиным? Возможно… Прежде дядя Валя всегда осаживал Шубникова и других вовлекал в прения с ним, сегодня же он о Шубникове с Бурлакиным ничего мне не разъяснил. А что-то знал. И можно было предположить, что Валентин Федорович принял решение, неизвестно какое и неизвестно чем вызванное, сам же затаился. Впрочем, все это было его дело, а нам и впрямь следовало разойтись… Но я напомнил дяде Вале чуть ли не с ехидством:
–?Уриэрте-то все в Гондурасе.
–?Это меня не касается, – холодно сказал дядя Валя. – Это их внутренние дела.
–?А Шубников?
–?Что Шубников? Оставь его. Он просто балбес. («Прыгающие глаза балбеса…» – вспомнилось мне.) И он – приблудный. Он жил как-то и у нас во дворе.
–?Что значит – приблудный? – спросил я.
–?Для Москвы приблудный. Не лимита, а так… Однако, если Шубников выкупил долги, тут ведь и кроме паев возникает анекдот… А? Но должен заметить, что и твой Михаил Никифорович хорош!
–?А что?
–?А ничего! – вдруг тонко, чуть ли не истерично вскрикнул дядя Валя. – А ничего! – Потом он опять успокоился. Присмирел. Сказал – Я ничего не говорил. Ни до кого из вас у меня нет дела. И я опаздываю в парк, на Лебединую площадку.
Лебединая площадка, или Лебединое игрище, или Лебединая стая, или даже Лебединое озеро, а по мнению посторонних прохожих, благополучных и семейных, склонных к тому же к банальностям, просто Плешка, была в Останкине местом знаменитым и согретым жизнью. Здесь, в Шереметевской дубраве, на аллее, тропинки к которой вели от детского пруда с лодками и каруселями, от беспечной возни и визга, мимо шашлычной, бильярдной и читальни, в сухую погоду, в милые летние дни, да и по весне и осенью, сходилось изысканное общество – все более люди бывалые и пожившие, часто и пенсионеры, бобыли и бобылихи, натуры неуемные, неспокойные и с затеями, в надежде устроить или изменить жизнь или хотя бы в компании и в беседе усладить душу мадерой, вермутом розовым и танцем. И уж точно – одолеть одиночество. Там музыка играла, магнитофон или баян, там водили хороводы или коварно сокрушали сердца расположенных к тому дам в роковых фигурах танго, там грезили в вальсах и играли в ручеек, там под гитары и мандолины басы тигриных тембров исполняли песни легендарного магаданца Вадима Козина и крымского кенара Евгения Свешникова, там чаще всего утомленное сердце нежно прощалось с морем, впрочем, без досад и после взаимных удовольствий. Однако порой возникали там и лебединые мелодии судеб. Вот туда и отправился Валентин Федорович Зотов.
