ИЛИ – ИЛИ - Рэнд Айн (читать книги регистрация txt) 📗
Нет, думал он, глядя на Лилиан в последнем порыве великодушия, он не поверит, что его жена способна на такое. Во имя хоть какой-то свойственной ей доброты и гордости, во имя тех мгновений, когда он видел улыбку радости на ее лице, улыбку живого существа, во имя недолгой тени любви, которую он когда-то испытывал к ней – он не вынесет ей приговора, обвиняющего во всеобъемлющем зле.
Перед Реардэном поставили тарелку со сливовым пудингом, и он услышал голос Лилиан:
– Генри, где ты витаешь последние пять минут или, может, весь последний век? Ты мне не ответил. Ты не слышал ни единого слова из того, что я произнесла.
– Я слышал, – медленно ответил он. – Не понимаю, чего ты добиваешься.
– Что за вопрос! – присоединилась мать. – Как это по-мужски! Лилиан пытается вытащить тебя из тюрьмы – вот чего она добивается.
Может, и так, подумал Реардэн, возможно, руководствуясь незрелым ребяческим малодушием, их озлобление можно было бы объяснить желанием защитить его, вынудить к безопасному компромиссу. Возможно, размышлял он, но знал, что сам не верит этому. '
– Ты никогда не пользовался популярностью, – сказала Лилиан, – и это больше чем проблема одного конкретного вопроса. Это твоя неуступчивость и непримиримость. Люди, которые собираются тебя судить, знают, что ты думаешь. Поэтому они и обрушатся на тебя со всей силой, когда другого отпустили бы.
– Вряд ли. Не думаю, что им известны мои мысли. Именно это они завтра и узнают.
– Пока ты не покажешь им, что согласен уступить и сотрудничать с ними, у тебя нет шансов. С тобой очень трудно иметь дело.
– Нет. Очень легко.
– Но если тебя посадят в тюрьму, – сказала мать, – что будет с семьей? Ты об этом подумал?
– Нет. Не подумал.
– А ты подумал, какой позор навлечешь на всех нас?
– Мама, ты понимаешь, в чем суть этого дела?
– Не понимаю и не хочу понимать. Все это грязный бизнес и грязная политика. Весь бизнес – грязная политика, и вся политика – грязный бизнес. Я никогда не хотела понимать ни того, ни другого. Мне безразлично, кто прав, а кто виноват, но я считаю, что первое, о чем должен думать мужчина, это семья. Ты понимаешь, что это принесет нам?
– Нет, мама, не понимаю и не хочу понимать. Мать в ужасе смотрела на него.
– Гм, по-моему, у вас всех чрезвычайно провинциальное отношение к происходящему, – неожиданно сказал Филипп. – Кажется, никто из вас не понимает более широких социальных аспектов этого дела. Я не согласен с тобой, Лилиан. Почему ты считаешь, что на Генри навешивают гнусное дело, а он не виноват? Я думаю, что он виновен, как никто. Мама, я могу объяснить тебе суть дела. В этом нет ничего необычного, суды битком набиты подобными делами. Бизнесмены пользуются критической ситуацией в государстве, чтобы делать деньги. Они нарушают указы, которые защищают общественное благосостояние, ради собственной наживы. Они – спекулянты, обогащающиеся за счет обмана и лишения бедняков их законной доли в период отчаянного дефицита. Они проводят безжалостную корыстную антиобщественную политику, основанную на откровенно эгоистичной жадности. Нет смысла притворяться, что это не так, мы все знаем это, и я считаю это низостью.
Он говорил небрежно и бесцеремонно, словно объясняя очевидное группе подростков, у него был самоуверенный тон человека, который знает, что его моральные принципы не подлежат сомнению.
Реардэн смотрел на брата, словно изучал увиденный впервые в жизни предмет. Где-то в глубине его сознания ровно и нежно пульсировал голос, вопрошающий: «По какому праву? По какому моральному кодексу? По каким нормам?»
– Филипп, – произнес Реардэн, не повышая голоса, -произнеси еще раз что-нибудь подобное и окажешься на улице – прямо сейчас, в костюме, что на тебе, с мелочью в кармане.
Не последовало ни звука, ни движения. Реардэн заметил, что безмолвие и неподвижность троих людей, сидящих перед ним, не были удивлением. Ошеломленное выражение на их лицах не было шоком от внезапного разрыва бомбы, это была реакция людей, знающих, что они играют с огнем. Не последовало ни протестующих выкриков, ни вопросов; они знали, что он имел в виду, и знали, что это означало. Смутное отвращение подсказывало ему, что они знали об этом задолго до того, как он сказал.
– Неужели ты способен вышвырнуть на улицу собственного брата? – наконец произнесла мать; это был не протест, а мольба.
– Еще как способен.
– Но он твой брат… Это что-нибудь значит для тебя?
– Нет.
– Может быть, временами он заходит слишком далеко, но это всего лишь беспредметный разговор, современная болтовня, он сам не понимает, что говорит.
– Так пусть поймет.
– Не будь так жесток к нему… он младше тебя и… слабее. Он… Генри, не смотри на меня так. Никогда не видела у тебя такого взгляда… Не надо его пугать. Ты же знаешь, что нужен ему.
– А он об этом знает?
– Ты не должен быть жесток к человеку, который нуждается в тебе, это будет терзать твою совесть всю оставшуюся жизнь.
– Не будет.
– Ты всегда был так добр, Генри.
– Я не добр.
– У тебя всегда была жалость.
– Теперь нет.
– Хороший человек умеет прощать.
– Я не умею.
– Не заставляй меня думать, что ты эгоист. – Я эгоист.
Филипп переводил взгляд с матери на Реардэна. Он был похож на человека, который думал, что стоит на прочном граните, и вдруг обнаружил, что это гонкий лед, с грохотом трескающийся вокруг.
– Но я… – Он запнулся и замолк, его голос звучал как шаги, проверяющие лед на прочность. – Разве я не имею свободы слова?
– В собственном доме. Не в моем.
– Разве у меня нет права на собственные мысли?
– Только за собственный счет. Не за мой.
– Ты не терпишь расхождения во мнениях?
– Не тогда, когда я оплачиваю счета.
– Ты ничем, кроме денег, не интересуешься?
– Интересуюсь. Тем, что это мои деньги.
– И ты не хочешь принять во внимание другие вы… – Он чуть не сказал «высокие», но передумал. – Другие аспекты?
– Нет.
– Но я не твой раб.
– Может, я – твой?
– Не понимаю, о чем ты. – Он запнулся. Он понимал, что имелось в виду.
– Нет, – произнес Реардэн, – ты мне не раб. Ты волен уйти отсюда в любое время, когда захочешь.
