Избранная - Рот Вероника (читать книги TXT) 📗
Я киваю. Думать о маме тоже не хочется.
– Плечо, – говорю я.
Теперь, в безопасности, адреналин, приведший меня сюда, распадается, и боль становится сильнее. Я опускаюсь на колени. Вода течет с моей одежды на бетонный пол. Из груди отчаянно рвется всхлип, и я, давясь, глотаю его.
Женщина по имени Тесса, жившая на нашей улице, раскатывает тюфяк. Она была замужем за членом совета, но я не вижу его. Вероятно, он мертв.
Кто-то переносит лампу из одного угла в другой, чтобы у нас был свет. Калеб достает аптечку, а Сьюзен приносит бутылку воды. Нет лучшего места для нуждающихся в помощи, чем полная комната членов Альтруизма. Я смотрю на Калеба. Он снова в сером. Наша встреча в лагере Эрудиции теперь кажется сном.
Отец подходит ко мне, кладет мою руку себе на плечи и помогает пересечь комнату.
– Почему ты мокрая? – спрашивает Калеб.
– Меня пытались утопить. Как ты здесь оказался?
– Я сделал, как ты велела… как мама велела. Исследовал симуляционную сыворотку и обнаружил, что Жанин работала над сывороточными передатчиками дальнего действия, чтобы сигнал распространялся на большее расстояние, а это привело меня к информации об Эрудиции и Лихости… в общем, узнав, что происходит, я провалил инициацию. Я предупредил бы тебя, но было уже слишком поздно. Теперь я бесфракционник.
– Ничего подобного, – жестко возражает отец. – Ты с нами.
Я опускаюсь на колени на тюфяк, и Калеб срезает медицинскими ножницами лоскут рубашки с моего плеча. Он отлепляет квадрат ткани, обнажая сначала татуировку Альтруизма на моем правом плече, затем трех птиц на ключице. Калеб и отец смотрят на мои татуировки одинаково зачарованно и возмущенно, но ничего не говорят.
Я лежу на животе. Калеб сжимает мою ладонь, пока отец достает антисептик из аптечки.
– Ты когда-нибудь вынимал пулю из живого человека? – спрашиваю я с нервным смешком.
– Ты многого не знаешь обо мне, – отвечает он.
Я многого не знаю об обоих своих родителях. Я думаю о маминой татуировке и прикусываю губу.
– Будет больно, – предупреждает он.
Я не вижу, как входит нож, но чувствую его. Боль разливается по телу, и я ору, сжав зубы и стиснув руку Калеба. Сквозь крик я слышу, как отец просит меня расслабить спину. Из уголков глаз текут слезы, и я повинуюсь. Боль начинается снова, я чувствую, как нож ходит под кожей, и не перестаю кричать.
– Достал, – говорит он и швыряет что-то на пол со звоном.
Калеб смотрит на отца, затем на меня и смеется. Я так долго не слышала его смеха, что на глаза наворачиваются слезы.
– Что смешного? – Я хлюпаю носом.
– Вот уж не думал, что снова увижу нас вместе, – отвечает он.
Отец протирает кожу вокруг раны чем-то холодным.
– Пора зашивать, – сообщает он.
Я киваю. Он вдевает нить в иглу, как будто проделывал это тысячу раз.
– Раз, – произносит он, – два, три…
На этот раз я стискиваю зубы и молчу. Из всей боли, которая выпала мне сегодня – боли оттого, что меня подстрелили, оттого, что я едва не утонула, оттого, что из меня вытащили пулю, боли обретения и утраты матери и Тобиаса, – эту легче всего вынести.
Отец заканчивает зашивать рану, перерезает нить и закрывает шов бинтом. Калеб помогает мне сесть, разделяет подолы двух своих футболок, стягивает через голову ту, что с длинными рукавами, и отдает мне.
Отец помогает продеть правую руку в рукав футболки, и я натягиваю остальное через голову. Футболка мешковатая и пахнет свежестью, пахнет Калебом.
– Итак, – тихо произносит отец. – Где твоя мать?
Я опускаю глаза. Мне не хочется сообщать эту новость.
Не хочется, чтобы эта новость вообще была.
– Ее больше нет, – отвечаю я. – Она спасла меня.
Калеб закрывает глаза и глубоко вдыхает.
Отец на мгновение кажется yбитым горем, но затем приходит в себя, отводит влажные глаза и кивает.
– Хорошо, – напряженно произносит он. – Хорошая смерть.
Если я заговорю сейчас, то сорвусь, а я не могу себе этого позволить. Так что я просто киваю.
Эрик назвал самоубийство Ала отважным, но он ошибался. Отважной была смерть моей матери. Я помню, какой спокойной она была, какой решительной. Отвага не только в том, что она умерла ради меня. Отвага в том, что она сделала это без громких слов, без промедления и, очевидно, не ища других вариантов.
Отец помогает мне встать. Пора встретиться с остальными. Мать велела мне спасти их. Поэтому и потому, что я лихачка, теперь возглавить их – мой долг. Не представляю, как справлюсь с этим бременем.
Маркус тоже встает. При виде его я вспоминаю, как он бил меня ремнем по руке, и грудь сжимается от боли.
– Здесь мы в безопасности только на время, – наконец говорит Маркус. – Нужно выбраться из города. Самое разумное – отправиться в лагерь Товарищества в надежде, что нас примут. Тебе что-нибудь известно о стратегии лихачей, Беатрис? Они приостановят войну на ночь?
– Это не стратегия лихачей. За всем стоят эрудиты. Но это не значит, что они отдают приказания.
– Не отдают приказания, – повторяет отец. – Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что девяносто процентов лихачей превратились в сомнамбул. Они находятся в симуляции и понятия не имеют, что делают. Единственная причина, по которой я не такая же, как они, – это то, что я… – Я спотыкаюсь на этом слове. – Контроль сознания не действует на меня.
– Контроль сознания? Так они не знают, что убивают людей? – Глаза отца широко распахнуты.
– Нет.
– Это… ужасно. – Маркус качает головой. Его сочувственный тон кажется мне наигранным. – Проснуться и понять, что натворил…
В комнате становится тихо; наверное, все альтруисты воображают себя на месте солдат-лихачей, и тогда я наконец понимаю.
– Мы должны разбудить их.
– Что? – переспрашивает Маркус.
– Если мы разбудим лихачей, они, вероятно, взбунтуются, когда поймут, что происходит, – объясняю я. – Эрудиты останутся без армии. Альтруисты перестанут умирать. Все кончится.
– Все не так просто, – возражает отец. – Даже без помощи лихачей эрудиты найдут способ…
– И как нам их разбудить? – спрашивает Маркус.
– Мы найдем компьютеры, которые контролируют симуляцию, и уничтожим данные, – отвечаю я. – Программу. Всё.
– Легче сказать, чем сделать, – замечает Калеб. – Они могут быть повсюду. Нельзя так просто заявиться в лагерь Эрудиции и вынюхивать.
– Они…
Я хмурюсь. Жанин. Жанин разговаривала о чем-то важном, когда мы с Тобиасом вошли в ее кабинет, достаточно важном, чтобы бросить трубку. «Ее нельзя оставлять без присмотра». И потом, когда отсылала Тобиаса: «Отправьте его в диспетчерскую». Диспетчерская, где работал Тобиас. С мониторами системы безопасности Лихости. И компьютерами Лихости.
– Они в штаб-квартире Лихости, – говорю я. – Все сходится. Там хранятся все данные о лихачах, так почему бы не контролировать их оттуда?
Я краешком сознания замечаю, что сказала «их». Формально со вчерашнего дня я считаюсь лихачкой, но не чувствую себя таковой. Но я и не альтруистка.
Наверное, я та, кем была всегда. Не лихачка, не альтруистка, не бесфракционница. Дивергент.
– Уверена? – спрашивает отец.
– Это обоснованная догадка, – отвечаю я, – и лучшей гипотезы у меня нет.
– Тогда надо решить, кто пойдет, а кто отправится в Товарищество, – произносит он. – Какая помощь тебе нужна, Беатрис?
Вопрос поражает меня, как и выражение его лица. Он смотрит на меня как на ровню. Говорит со мной как с ровней. Или он признал, что я стала взрослой, или признал, что я больше не его дочь. Последнее более вероятно и более мучительно.
– Любой, кто умеет и готов стрелять, – отвечаю я, – и не боится высоты.
Глава 37
Силы Эрудиции и Лихости сконцентрированы в секторе Альтруизма, так что, пока мы бежим из него, шансы встретиться с препятствиями минимальны.
Мне не пришлось решать, кто пойдет со мной. Калеб был очевидным выбором, поскольку он знает о плане Эрудиции больше всех. Маркус настоял на том, чтобы идти, несмотря на мои возражения, потому что умеет обращаться с компьютерами. А отец с самого начал вел себя так, как будто его участие не обсуждается.
