Уголек в пепле - Тахир Саба (читаемые книги читать .TXT) 📗
– Я не собираюсь причинить ей боль.
Шепот, твердый, как стекло, ворвался в мой сон, возвращая меня назад в мир боли.
– Но будет больно вам, если не уйдете отсюда.
Знакомый голос. Комендант? Нет. Моложе.
– Если вы скажете об этом кому-нибудь хоть слово, убью. Клянусь.
В следующую секунду в комнату ворвался прохладный ночной воздух, и я, с трудом разлепив глаза, увидела в дверном проеме силуэт Аквиллы. Ее платиновые волосы зачесаны назад и собраны в разлохмаченный пучок. Вместо доспехов на ней черные одежды. Бледная кожа рук пестрит синяками.
Аквилла вошла в мою комнату. И хотя сквозь маску невозможно было прочесть ее эмоции, тело выдавало ее, она нервничала.
– Претендент… Аквилла… – выдохнула я.
Она посмотрела на меня так, будто от меня разило гнилой капустой. Я ей не нравилась, это более чем понятно. Но почему она здесь?
– Молчи. – Я ожидала услышать злобу, но голос ее дрожал. Она опустилась на колени рядом с моей кроватью. – Просто лежи тихо и… дай мне подумать.
О чем? Мое рваное дыхание – единственный звук, который наполнял комнату. Аквилла молчала, будто уснула сидя. Затем посмотрела на свои ладони. Она то и дело открывала рот, словно собираясь что-то сказать. Но тут же закрывала его и снова сжимала руки.
Новая волна боли окатила меня, и я кашлянула. Рот наполнило соленым вкусом крови, и я сплюнула на пол. Я была слишком измучена, чтобы стесняться Аквиллу.
Она взяла мое запястье, и я почувствовала холодные пальцы на своей коже. Я вздрогнула, думая, что она собирается причинить мне боль. Но она просто мягко держала меня за руку, будто сидела у смертного одра родственника, которого едва знала и еще меньше любила.
Вдруг она стала напевать. Сначала ничего не происходило. Казалось, она нащупывала мелодию, как слепой, ищущий выход из незнакомой комнаты. Ее пение звучало то громче, то тише, то прерывалось, то повторялось вновь. Затем что-то изменилось, и робкий напев полился песней, что окутывала меня нежностью маминых рук.
Веки сомкнулись, и я поплыла по течению. Вскоре я увидела лицо мамы, а потом – папы. Они шли со мной вдоль берега великого моря, держа за руки. Ночное небо сверкало над нами как гладкое стекло, щедрая россыпь звезд отражалась в удивительно спокойной водной глади. Ступни скользили по мелкому песку, казалось, будто я лечу.
Я поняла. Аквилла пением уводила меня в объятия смерти. Она ведь маска, в конце концов. Но это сладкая смерть. Если бы я знала, что она такая, я бы никогда не боялась умереть.
Мотив становился энергичнее, хотя голос Аквиллы по-прежнему звучал очень тихо, как будто она не хотела, чтобы ее услышали. Вспышка пламени опалила меня от макушки до пят, изгнав негу и умиротворение. Вздохнув, я широко распахнула глаза.
Смерть уже здесь, подумала я. Это последний приступ боли перед концом.
Аквилла гладила меня по волосам, и тепло текло из ее пальцев в мое тело как пряный сидр в морозное утро. Огонь отступил. Веки отяжелели, и я снова закрыла глаза.
Я вернулась на побережье, и на этот раз впереди меня бежала Лиз. Ее волосы развевались в ночи как иссиня-черное знамя. Я смотрела на ее тонкие руки и стройные ноги, в ее темно-синие глаза. Я никогда не видела, чтобы жизнь так била ключом. Как я по тебе соскучилась, Лиз! Она оглянулась, ее губы шевельнулись – и снова пение. Я не могла разобрать слов.
Медленно я начала понимать. Я видела Лиз, но пела Аквилла. Она приказывала мне, напевая одно-единственное слово в причудливой неясной мелодии.
Живи, живи, живи, живи, живи, живи, живи.
Родители исчезли… Нет! Мама! Папа! Лиз! Я хотела их вернуть, увидеть их, коснуться. Я хотела брести по ночному берегу, слышать голоса моих родных, удивляться их близости. Я дотянулась до них, но они исчезли. Остались только я, Аквилла и тесные стены моей каморки. И тогда я поняла – Аквилла пела не для того, чтобы увести меня в сладкую смерть.
Она вернула меня к жизни.
36: Элиас
На следующее утро за завтраком я сидел в стороне и ни с кем не разговаривал. Холодный темный туман поднимался от дюн, тяжело нависая над городом. Погода полностью соответствовала моему настроению.
Я начисто забыл о Третьем Испытании, о Пророках, об Элен. Все, о чем я мог думать, – это Лайя. Ее избитое лицо, изломанное тело. Я пытался придумать какой-нибудь способ, чтобы помочь ей. Подкупить лекаря? Нет, у него не хватит смелости ослушаться Коменданта. Провести тайком лекаря из города? Но кто рискнет навлечь гнев Коменданта, чтобы спасти жизнь раба, даже ради набитого кошелька?
Жива ли она еще? Может быть, ее раны оказались не так плохи, как я думал? Может быть, Кухарка сумела ее вылечить?
Может быть, и кошки умеют летать, Элиас.
Я месил еду, пока она не превратилась в кашу. И тут в переполненную столовую вошла Элен. Я поразился, как небрежно лежали ее волосы. Под глазами легли розовые тени. Она заметила меня и подошла. Я напрягся, сунул ложку в рот, избегая смотреть в ее сторону.
– Рабыня чувствует себя лучше, – она понизила голос, чтобы курсанты вокруг нас не услышали. – Я… остановилась на этом. Она выдержала ночь. Я…мм… ну…я…
Она собиралась извиниться передо мной? После того, как отказалась помочь невинной девушке, которая не сделала ей ничего плохого кроме того, что родилась книжницей, а не меченосцем?
– Ей лучше? – спросил я. – Уверен, ты в восторге.
Я поднялся и вышел. Элен оцепенела в ошеломлении, как будто я ударил ее, и я почувствовал дикое удовлетворение. Правильно, Аквилла. Я не такой, как ты. Я не собираюсь забыть о ней только потому, что она – рабыня.
Я мысленно поблагодарил Кухарку. Если Лайя выживет, то лишь благодаря помощи этой женщины. Должен ли я навестить девушку? Но что мне сказать? «Мне жаль, что Маркус чуть не изнасиловал тебя. Но слышал, что тебе уже лучше».
Я не мог навестить ее. Она в любом случае не захочет меня видеть. Я – маска. Этого уже достаточно, чтобы она меня ненавидела.
Но может, я могу прогуляться возле дома? Спросить у Кухарки о самочувствии Лайи? Принести ей что-нибудь небольшое. Цветы? Я осмотрел территорию школы. В Блэклифе не было цветов. Может, предать ей кинжал? Таких, как Маркус, вокруг полно, и ей определенно понадобится оружие.
– Элиас! – Элен шла за мной из столовой, но туман помог мне скрыться от нее. Я нырнул в тренировочное здание, наблюдая за ней из окна. Наконец она оставила затею найти меня и пошла своей дорогой. Посмотрим, как ей понравится холодное молчание.
Спустя несколько минут я заметил, что направляюсь к дому Коменданта. Решил, что заскочу ненадолго. Только чтобы убедиться, что с Лайей все в порядке.
– Ваша мать услышит об этом и шкуру с вас спустит, – заворчала Кухарка, когда я скользнул в коридор лакейской. – И с остальных тоже – за то, что пустили вас сюда.
– Она в порядке?
– Она жива. Идите, Претендент. Оставьте ее. Я не шучу насчет Коменданта.
Если бы рабыня посмела говорить так с Дексом или Деметриусом, они бы ударили ее. Но Кухарка – единственная, кто старается помочь Лайе. И я повиновался.
Остаток дня промчался смутной чередой неудачных сражений, обрывочных разговоров и пряток от Элен. Туман сгустился настолько, что, поднимая руку к лицу, я едва мог ее различить, отчего тренировки стали еще более изнурительными, чем обычно. Когда барабаны пробили комендантский час, я хотел лишь одного – спать. Еле держась на ногах, я направился к казармам, тогда Эл и нагнала меня.
– Ну, как тренировка? – Она возникла из тумана как рэйф, и я невольно вздрогнул.
– Чудесно, – ответил я мрачно. Разумеется, чудесной она не была, и Элен знала об этом. Так плохо я давно не дрался. Та концентрация, которую удалось достичь, когда мы сражались с Элен прошлой ночью, пропала без следа.
– Фарис сказал, что ты пропустил занятия с мечами этим утром. Говорил, что видел, как ты шел к дому Коменданта.
