Патент АВ - Лагин Лазарь Иосифович (бесплатные серии книг TXT) 📗
— Простите! — перебил его Эдуф. — Мы еще не уяснили, почему администрация приюта не могла заранее предусмотреть какой-нибудь другой выход.
— Нет, конечно, я кретин! — убежденно повторил Магараф и вытер ладонью пот, струившийся по его лицу. — А эти воспитанники столь же кретины, сколь и дети знатных фамилий. Они действительно сироты. И с ними поэтому можно было бесконтрольно делать все, что угодно… И вот среди них случайно затесался мальчик, имеющий мать. Господин Вандерхунт впрыскивает своим воспитанникам «эликсир Береники», а потом, когда уже поздно выправить положение, получает от госпожи Гарго письмо, что она хочет навестить своего сына. Что оставалось делать Вандерхунту?..
Нельзя было пока никому рассказывать о страшном открытии, сделанном Магарафом, потому что это могло бы каким-либо путем дойти до Вандерхунта и спугнуть его. Чтобы поймать его с поличным, надо было действовать в полной секретности и неожиданно.
Эдуф потратил целую ночь на составление подробно обоснованного заявления верховному прокурору республики. Обвинение было настолько фантастично, что ни один самый горячий и самый экспансивный прокурор не принял бы его к производству без серьезных свидетельских показаний. Но нечего было и думать о том, чтобы заверять в нотариальной конторе такие сенсационные показания. Тайна обязательно раньше времени всплыла бы наружу, и тогда бы все пропало. Больше того, нельзя было поручиться, что и госпожа Гарго, если сказать ей, что Педро жив, не выдаст этой тайны неосторожным словом.
А ведь, в конечном счете, разоблачение чудовищной авантюры Вандерхунта внесло бы ясность и дело Попфа и Анейро. Попф рассказывал Эдуфу о посещении и втором предложении Синдирака Цфардейа.
Посоветовавшись с Магарафом, Эдуф решил, что наиболее целесообразным будет, если он вместе с Магарафом и госпожой Гарго поедет в Город Больших Жаб и там, при подаче Эдуфом заявления верховному прокурору, представит показания обоих своих спутников. Для большей секретности решено было, что истинная цель их поездки будет госпоже Гарго объяснена только по прибытии в столицу.
Этот примечательный разговор между Эдуфом и Магарафом произошел в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое марта. Двадцать шестого марта, как мы уже знаем, верховный суд подтвердил приговор, вынесенный судьей Тэком Урсусом. Вечером того же дня доктор Астроляб и его два сотрудника принесли Эдуфу конверт с покаянием Буко Суса. Двадцать седьмого Эдуф подал вторичную жалобу судье Урсусу с приложением обоих известных уже нам документов. Теперь нельзя было уезжать из Бакбука, пока судья не отменит приговора, а все, даже многоопытный Корнелий Эдуф, не могли себе представить, как можно будет пройти мимо таких убедительных доказательств полной невиновности обоих приговоренных.
Вечером восьмого апреля судья Урсус вынес свое второе решение, а в половине двенадцатого ночи Корнелий Эдуф в сопровождении Магарафа и вдовы Гарго выехал в Город Больших Жаб, чтобы лично вручить председателю верховного суда апелляцию на беспримерное решение Тэка Урсуса, а затем заняться делом об Усовершенствованном приюте. Они проехали благополучно двенадцать с половиной часов. Ровно в полдень девятого апреля по вагонам прошел главный кондуктор, сопутствуемый машинистом в замасленном комбинезоне, и объявил пассажирам, что дальше поезд не пойдет: началась всеобщая забастовка. Движение восстановится лишь тогда, когда доктор Стифен Попф и Санхо Анейро будут освобождены.
Это случилось на маленькой станции со смешным названием «Красотка».
— Я — Корнелий Эдуф, — сказал адвокат главному кондуктору. — Проводите меня в ваш забастовочный комитет.
Минут десять спустя от грязноватого перрона станции «Красотка», переполненного взволнованными пассажирами застрявшего поезда, отошел в сторону Города Больших Жаб одинокий паровоз. На его крутых боках белели громоздкие, наспех изготовленные транспаранты: «Прекратите издевательство! Немедленно освободите Попфа и Анейро!» В будке машиниста, вопреки строжайшим железнодорожным правилам, находились три посторонних лица: адвокат Корнелий Эдуф, Томазо Магараф и вдова Гагро.
Пути были свободны, паровоз шел на всех парах и без остановок. В семь с минутами вечера он, пыхтя и отдуваясь, остановился у безлюдного дебаркадера Восточного вокзала.
Единственные три пассажира, доставленные аржантейскими железнодорожниками после полудня девятого апреля в Город Больших Жаб, вышли сквозь охраняемый забастовочными пикетами вокзал на привокзальную площадь. Стоял сыроватый, теплый и облачный вечер ранней аржантейской весны. На улицах было шумно, людно. Но это не был привычный городской шум, каким всегда оглушала приезжих многомиллионная столица Аржантейи. Подземка, трамваи, автобусы, троллейбусы и такси не работали. И шум поэтому больше походил на гул гигантского народного гулянья. Тянулись с окраин в центр колонны демонстрантов.
Впервые за последнее десятилетие огромный город оказался без вечерних газет: бастовали все типографии, кроме одной, в которой печатался бюллетень Центрального забастовочного комитета. Прекратили работу радио, телеграф, почта. Только раз в два часа для всей страны передавался пятнадцатиминутный радиобюллетень, сообщавший толпившимся у громкоговорителей аржантейцам подробности о ходе забастовки и переговоров с правительством, да в целях информации мирового общественного мнения принимались для отправки за границу радиограммы иностранных корреспондентов.
По городу разъезжали синие открытые машины. В них ровными рядами, прямые и невозмутимые, как оловянные солдатики, сидели вооруженные до зубов полицейские и делали вид, будто ничего особенного не произошло. Несмотря на то, что на улицу вышло три четверти населения столицы, порядок нигде не нарушался. В этом не было никакой заслуги полиции. Она была заинтересована в обратном. Она ждала беспорядков, чтобы пустить в ход оружие. Порядок охраняли рабочие пикеты, решительные и быстрые в пресечении провокации.
Колонны демонстрантов двигались по направлению к тесной и неуютной старинной площади Правосудия, где за нежной зеленью оживавших после зимы деревьев темнели приземистые здания министерства юстиции, верховного суда и верховной прокуратуры. Оттуда они направлялись по главной улице к дворцу президента республики, высившемуся роскошной розовой громадиной в глубине площади генерала Зооба. От этой площади до квартиры Корнелия Эдуфа было минут пять ходу. Наши три путешественника присоединились к демонстрации и пошли с чемоданами в руках, усталые от поездки, но возбужденные и воодушевленные неповторимым по своему величию размахом народного гнева.
Они скандировали вместе с демонстрантами: «Свободу Попфу и Анейро! Сво-бо-ду Поп-фу и А-ней-ро!»; они распевали старинные песни, с которыми их предки когда-то шли в бой за свободу и независимость тогда еще юной, нищей, но свободолюбивой Аржантейи; они кричали «ура!» в ответ на горячие призывы, которые выкрикивали с балконов ораторы Центрального забастовочного комитета и демократических партий.
Так они прошли кварталов шесть-семь, пока кто-то не узнал в коренастом шатене с чемоданом в руках знаменитого Корнелия Эдуфа!..
— Корнелий Эдуф!.. Среди нас Корнелий Эдуф!.. Да здравствует борец за справедливость и право, адвокат народа Корнелий Эдуф!..
Его подхватили на руки и понесли к голове колонны. Магараф и вдова Гарго поспешили за ним.
Площадь Правосудия была густо оцеплена полицейскими. Колонна остановилась. Сквозь цепь пропустили только четверых: троих представителей демонстрантов и адвоката Эдуфа, предъявившего полицейскому офицеру подлинник документа, который он привез для вручения председателю верховного суда.
Их принял второстепенный чиновник, перепуганный и в то же время наглый. Он с наслаждением объявил им, что ни председателя, ни членов верховного суда нет, что они выехали куда-то, кажется, на какое-то заседание, какое именно, он не знает, и что он не правомочен принимать какие бы то ни было делегации. Представители демонстрантов хотели вручить ему для передачи председателю верховного суда принятую на митинге резолюцию, но чиновник отказался даже взять ее в руки. Тогда ему пригрозили, что его фамилия будет сообщена по радио для сведения всех граждан страны и что вряд ли он нуждается в такого рода известности. Чиновник призадумался, поломался еще минуты две и принял врученную ему резолюцию.
