Восковые фигуры - Сосновский Геннадий Георгиевич (версия книг .TXT) 📗
Пискунов оглянулся не без досады. Это был Алексей Гаврилович, он откуда-то его знал, но откуда — вспомнить хоть убей не мог, наверно, в какой-то компании познакомились; ни фамилии, ни кто он такой, тоже не знал, просто Алексей Гаврилович и все.
— Ищу преступника, — сказал Пискунов. — Тихо, не привлекайте внимания, если хотите, можете помочь. Я его в лицо не знаю…
— Будете брать?
— Нет-нет, у меня другая сейчас задача: познакомиться, войти в доверие, если удастся, конечно.
— Понимаю. Чтобы потом прихлопнуть всю шайку-лейку сразу. Какая свежая мысль! Этот тип вооружен, как вы думаете?
— Не могу обещать, не знаю. Имеет значение?
Алексей Гаврилович замялся конфузливо, потупил глаза.
— Видите ли… Имею маленькую слабость, люблю, чтобы на мне все было с иголочки, без изъяна. — И он грациозно повернулся на каблуке, давая возможность обозреть себя. — Только что от портного. И вдруг, представляете, в меня стреляют! Чертовски неприятно.
— Неприятно в каком смысле?
— Дырка в новом плаще.
Пискунов с интересом сосредоточился: шутник, однако.
— Сатира — это юмор, у которого прорезались зубки!..
— Как вы сказали, пардон?
— Да так, одно изречение вспомнилось. Повесьте плащ на вешалку. На моей памяти еще не было случая пропажи вещей. Тем более что тут никто никогда не раздевается.
Знакомый улыбкой поблагодарил за совет, снял плащ и с любовью водрузил на плечики — будто весьма важному лицу услужил вниманием. Шляпу повесил сверху на крючок и, поймав свое изображение в зеркале, стал причесываться и прихорашиваться механически — заученными движениями, как состарившаяся кокетка. У него было бесцветно-заурядное лицо манекена, голубые, со стеклянным блеском глаза и тонкие губы, заметно подкрашенные, что еще больше делало его похожим на даму.
«Откуда же я его все-таки знаю? — мучился Пискунов, испытывая то смутное чувство тревоги, какое охватывает честного человека при виде милицейской фуражки. — И разговаривали даже!»
— Вот уж не думал, что вы работаете в уголовном розыске!
— Кто вам сказал, что я работаю в уголовном розыске? Местная пресса, корреспондент. А если честно, пишу детективный роман. По заданию… издательства! — соврал Пискунов. — Догадываетесь теперь, что мне нужно? Прототип, живые черты, то, что из пальца не высосешь. Конечно, рядовых преступлений полным-полно, так ведь хочется чего-нибудь этакого… — И Миша пощелкал пальцами.
— Какой шармант! Так вы писатель? Ах, Боже мой, Боже мой! Пишете детектив! Тогда я весь к вашим услугам! Позволите? — Алексей Гаврилович засуетился, затрепетал от избытка почтительности, шаркнул ножкой. — А ведь вы, кажется… Или ошибаюсь?
«Где я видел эту фальшивую физиономию?» — терзался опять Пискунов. Краем глаза продолжал оглядывать вошедших, а сам настойчиво рылся в памяти в надежде отыскать тлеющий уголек под слоем пепла. Казалось почему-то важным припомнить, где и при каких обстоятельствах они могли раньше сталкиваться; было четкое ощущение, что встреча эта не так давно произошла, а главное, ей сопутствовала какая-то абсолютная чушь, нелепость, в которую и поверить трудно. Вроде того, что Алексей Гаврилович утратил объем и был совершенно плоским; Пискунов, помнится, даже руку протянул, чтобы пощупать, но на что-то твердое наткнулся. А возможно, и не так было. Проще всего спросить, да как-то неудобно.
Для человека с воображением хуже всего неизвестность. Вот и сейчас, приглядываясь к Алексею Гавриловичу, Пискунов неизвестно чего испугался. Все же преодолел болезненный синдром, шутливым тоном поблагодарил за готовность посодействовать. Задача состоит в том, чтобы прозондировать публику на предмет наличия криминала и, действуя методом исключения, ограничить круг подозреваемых до одной персоны.
— Теперь — внимание! — сказал Пискунов. — Кое-кого я сам знаю, но не всех. Подскажите в случае чего. Начнем. Вон тот тип за третьим столиком с квадратной нижней челюстью, волосы ершиком. По-моему, можно не глядя сажать, не ошибешься. Видите, знаете его?
— Еще бы не знать! — Алексей Гаврилович засмеялся. — Вы когда-нибудь бывали на демонстрации, проходили мимо трибуны?
— Разумеется!
— Тогда вы могли его созерцать в обрамлении знамен. Это же Пирожковский Николай Семенович.
— Так это Пирожковский и есть? — промямлил Пискунов. — Действительно… — Он чувствовал, что здорово попал со своей оценкой. — Уж никак не думал, что появится в этом затрапезном заведении. Такая личность… Он ведь, кажется…
— Слегка погорел, — подтвердил знакомый. — Проштрафился.
Говорили, будто Пирожковский вернулся однажды с банкета поздно ночью и, мучимый жаждой, выпил первое, что под руку подвернулось, какую-то дрянь вместо воды. А наутро совещание, обсуждали план. Люди все солидные, серьезные. Начал говорить, а изо рта мыльные пузыри. Что ни слово — то мыльный пузырь. Стал их отгонять руками, чтобы не мешали, — никто уже не слушает, пробежал смешок. Все ждут, когда опять вылетят. Называет цифры — и пузыри тут как тут, переливаются всеми цветами радуги. Красиво, но не тот случай. Уж потом выяснилось: выпил кружку мыльного раствора — домработница приготовила белье замачивать. В должности понизили, назначили директором банно-прачечного комбината, раз уж проявил наклонности к мылу.
— Скажите, Михаил Андреевич, вы действительно не узнали или нарочно сделали вид? — поинтересовался Алексей Гаврилович. Смотрел с задумчивым прищуром, барабанил пальцами по столику, нехорошо как-то барабанил, со значением.
— Да клянусь вам! Чего бы это я стал врать? — Пискунов краем глаза следил за пальцами. — Ладно, поехали дальше. Какое впечатление производит на вас вон тот бритый? В левом ряду, спиной к окну сидит. Вот уж точно бандитская рожа!
— Да вы меня просто разыгрываете! Это же Иван Петрович, директор центрального гастронома. Идемте, представлю. Милейшая личность!
— Потом, потом! — сказал Пискунов, мысленно проклиная Трошкина: поставил в дурацкое положение. Действительно, посмотреть на иную физиономию, так жуть берет, а потом оказывается, человек вне подозрений. Вот и верь пословице, что лицо — это зеркало души. Не каждое лицо, выходит, может быть зеркалом. Существует золотое правило: не надо обольщаться — не в чем будет разочаровываться. Скорее всего, Трошкин имел в виду человека, уже отсидевшего срок и находившегося в настоящее время, так сказать, на заслуженном отдыхе. Пискунов все еще не терял надежды его вычислить.
…Разговор с Трошкиным на интересующую Пискунова тему первый раз произошел несколько дней назад, когда Миша впал уже было в отчаяние, чувствуя, что ничего путного у него не выходит, тут-то капитан ему и подвернулся.
Трошкин позвонил прямо домой и попросил срочно придти в отделение. Пискунов особых надежд на это не возлагал, наверняка какую-нибудь мелочь зацепили, но чем черт не шутит. Пошел.
В тесном помещении пахло дезинфекцией. На засиженной до черноты казенной скамье чинно в ряд, как на детском утреннике, сидели правонарушители; унылые фиолетовые носы смотрели на Пискунова, как с плаката, призывающего к трезвости. Весь групповой портрет и в массе, и в деталях являл собой выражение безнадежности и готовности к худшему: их застукали на горячем.
Трошкин вел допрос неторопливо, со вкусом, прикрывая глаза как бы в сладостной дремоте, прерываемой короткими сновидениями в виде невнятных ответов на задаваемые вопросы. И нет-нет да и стрельнет в сторону Пискунова веселым петушиным зрачком — дескать, как мои орлы — хороши, подходят?
Задержанные валили все друг на друга, и картина преступления вскоре достаточно прояснилась. А произошло вот что. Искусно замаскировавшись в ларьке со стыдливой надписью «Квас», Григорий Моисеевич продавал пиво. Торговля шла бойко, едва успевали пену с кружек сдувать. И вот, когда первая бочка кончилась и надо было приступать ко второй, продавец уже вынул насос — и не поверил глазам своим. Бочка вдруг от него отодвинулась сама по себе, а потом перепрыгнула через порог, выехала наружу и исчезла. Тут бы догнать ее, задержать, пресечь безобразие, а продавец остолбенел, не в состоянии шагу сделать. Когда наконец вышел, видит, бочка уже далеко, несется во весь дух и при этом выделывает всякие кренделя с подскоками и переворотами, как в цирке. Никакого чуда тут не было: Васька Чуркин, водитель самосвала, включил сразу вторую скорость, а каната не видно в траве. Но продавец-то ничего этого не знает. А очередь волнуется.
