Чужой в стране чужих (Чужак в стране чужой) (Чужак в чужой стране) (Другой перевод) - Хайнлайн Роберт Энсон

Теперь, когда не было видно рисунков, Майк более отчетливо заметил одну вещь: Патриция имела свое лицо, и жизнь отметила его красотой. У нее, заметил он с удивлением, было даже более свое лицо, чем у Джил. И это заставило его еще в большей степени ощутить к ней то чувство, которое он пока не называл любовью.

У нее был свой аромат и свой голос. Ее голос был хрипловат. Он любил, слушать его, даже когда не грокал значения слов. Ее аромат был слегка смешан с горьковатым мускусным запахом от возни со змеями. Майк любил ее змей и спокойно брал в руки самых ядовитых, и не только за счет растягивания времени во избежание укусов. Они грокнули с ним. Он понимал их невинные безжалостные мысли: они напоминали ему о доме. Майк был единственным человеком, который мог брать на руки Лапушку, доставляя удовольствие удаву. Вообще-то она была флегматичной, и любой мог взять ее на руки, но Майка она воспринимала как замену Пат.

Майк вернул татуировки на прежнее место. Джил не понимала, почему тетушка Патти позволила разрисовать себя. Она выглядела бы довольно неплохо, не будь она живым комиксом. Но она любила самое Патти, а не то, как та выглядела. И если это давало ей жизненную поддержку… пока она не станет настолько старой, что ротозеи перестанут платить, чтобы посмотреть на нее, будь на ней рисунки хоть самого Рембрандта. Она надеялась, что Патти удалось достаточно скопить на черный день… И тут напомнила себе, что тетушка Патти теперь их водный брат и, следовательно, делит с ними бездонное состояние Майка. Джил стало теплее от этой мысли.

— Ну? — повторила миссис Пайвонски. — Что вы видите? Сколько мне лет, Майк?

— Я не знаю.

— Угадай.

— Я не могу. Пат.

— Ну, смелее!

— Патти, — вмешалась Джил, — он и правда не может. Он не обучен оценивать возраст: ты же знаешь, как мало он еще пробыл на Земле. И Майк привык к марсианским годам и марсианской арифметике. Когда дело доходит до цифр, я все делаю за него.

— Ну… Тогда ты, милочка. Скажи правду.

Джил оглядела Патти, отметив ее подтянутую фигуру, но не обошла вниманием шею, глаза и руки, и отняла пять лет вопреки честности в отношениях водных братьев.

— Ммм… Тридцать плюс-минус год.

Миссис Пайвонски довольно хохотнула.

— Это одно из преимуществ Истинной Веры, милочка! Джил, золотко; мне перевалило за пятьдесят.

— Но тебе не дашь столько!

— Вот что делает Счастье, хорошие мои. После первого ребенка я здорово расползлась. Слово «квашня» придумали как раз для меня. Мой живот выглядел так, словно я была на седьмом месяце. Мои груди отвисли до пояса. И я никогда их не подтягивала. Видите сами. Конечно, хороший хирург не оставляет шрамов… но на мне это было бы заметно, детки: на двух рисунках были бы дыры. Затем я увидала Свет! Нет, никакой гимнастики, никаких диет… Я ела, словно поросенок. Счастье, хорошие мои. Совершенное Счастье в Господе открыл мне Благословенный Фостер.

— Замечательно, — отозвалась Джил. Тетушка Патти определенно не прибегала ни к диете, ни к гимнастике за все время их знакомства, и Джил знала, что удаляется при поднятии грудей. Эти татуировки никогда не знали ножа.

Майк заключил, что Пат научилась надумывать тело по желанию, приписывала ли она это Фостеру или нет. Он учил этому Джил, но ей предстояло усовершенствоваться в марсианском, прежде чем получится ощутимый эффект. Ни к чему спешить; ожидание все поставит на места.

— Я хотела, чтобы вы увидели, на что способна Вера. — Пат продолжала: — На истинное изменение… внутри. Счастье. Добрый Господь знает, что у меня не слишком хорошо подвешен язык, но я все же постараюсь рассказать вам. Прежде вы должны усвоить, что все так называемые церкви — ловушки Сатаны. Дорогой наш Иисус проповедовал Истинную Веру. Так говорил Фостер, и я искренне в это верую. Но в Темные Века его слова были искажены и перепутаны, и сам Иисус теперь их не признает. Поэтому и был послан Фостер, чтобы провозгласить Новое Откровение и очистить все от скверны.

Патриция Пайвонски подняла палец и неожиданно сделалась проповедницей, одетой лишь в собственное величие и мистические символы.

— Бог хотел, чтобы мы были Счастливы. Он наполнил мир вещами, созданными для Счастья. Дозволил бы Бог превращаться виноградному соку в вино, не желай Он, чтобы мы пили и радовались? Он оставил бы его виноградным соком… или превратил бы в уксус, который никто не может взять в рот, не скривившись. Разве это не истинно? Конечно, Он не хотел, чтобы мы напивались допьяна, били жен и забрасывали детей… Он дал нам хорошие вещи, чтобы пользоваться ими, а не отвергать. Если вы испытываете желание опрокинуть стаканчик или шесть среди друзей, увидевших Свет, и захотите танцевать и возносить благодарения Господу за его доброту — отчего бы и нет? Бог создал вино и Бог создал ноги. Он создал их, так соедините их и будьте Счастливы! — Она помолчала. — Налей-ка еще, золотко. Когда проповедуешь, пересыхает горло. Нет, содовой поменьше. Вот хорошая водочка. И это еще не все. Если Бог не хотел, чтобы на женщин смотрели, Он создал бы их уродинами. Это резонно, не так ли? Бог не плутует. Он Сам устанавливает правила игры… Он не пустился бы на мошенничество, не оставляя нам шанса выиграть, как крупье, что притормаживает рулетку. Он не стал бы никого отправлять в ад за проигрыш в жульнической игре. Олл райт! Бог хочет, чтобы мы были Счастливы, и Он говорит нам, как этого достичь: «Возлюби ближнего своего!» Возлюби змею, если это бедное создание нуждается в любви. Возлюби соседа своего… и не подавай руки лишь приспешникам Сатаны, стремящимся увести тебя в преисподнюю с верного пути. И под любовью Он не имел в виду старомодную сюсюкающую любовь, страшащуюся поднять взгляд от молитвенника из-за боязни плотского искушения. Если бы Бог не любил плоть, то зачем бы он создал ее в таком количестве? Бог — не маменькин сынок. Он создал Большой Каньон, кометы, летящие по небу, циклоны, жеребцов и землетрясения. Может ли Бог, сотворивший все это, повернуть на сто восемьдесят градусов и обмочить штаны лишь от того, что какая-нибудь девушка немножко нагнется, а мужчина мельком увидит сосок? Вы-то знаете лучше… да и я! Когда Бог велел нам любить, он не имел в виду суррогат. Он имел в виду любовь. Любите маленьких детей, которые постоянно меняются, любите сильных мужчин, чтобы было еще больше детей… а в промежутках продолжайте любить, ибо любить так приятно!

Но это, конечно, не значит, что можно забывать о мере. Это все равно как если бы я выхлестала бутылку водки и сцепилась с копом. Невозможно продать любовь и купить Счастье, какую цену ни назови… А если вы считаете, что можно, ворота в ад распахнуты для вас. Но если вы отдаете с открытым сердцем и получаете то, чего у Господа вдоволь, дьявол не в силах даже коснуться вас. Деньги? — она взглянула на Джил. — Солнышко, стала бы ты кому-нибудь водным братом, скажем за миллион долларов? Или даже за десять миллионов чистыми?

— Конечно, нет. «Майк, ты грокаешь это?»

«Почти полностью, Джил. Ожидание поможет».

— Видите, милые мои? Я знаю: в этой воде была любовь. Вы ищущие, вы близки к свету. Но раз вы двое, из-за любви, что в вас, «разделили воду и стали ближе», как говорит Майкл, я могу рассказать вам о вещах, о которых я обычно не говорю ищущим…

Преподобный Фостер, возведший себя в духовный сан (или возведенный Богом, если ссылаться на авторитетные источники), инстинктивно чувствовал пульс времени гораздо лучше, чем актер, повелевающий толпой зрителей. Культура, известная как «Америка», на протяжении всей своей истории страдала раздвоением личности. Ее законы были пуританскими; ее скрытые чаяния тяготели к раблезианству. Ее основные религии основывались на культе Аполлона; ее обряды основывались на культе Диониса. В двадцатом веке (земная христианская эра) нигде на Земле секс не подавлялся так жестоко… и нигде не было такого острого интереса к нему. Фостер имел две характерных черты, присущих любому религиозному деятелю этой планеты: необычайный магнетизм и сексуальные возможности, далеко выходящие за пределы нормы. На Земле величайшие религиозные деятели почти всегда были либо целибатами, [27] либо крайними противоположностями. Фостер не был целибатом.