Последние и первые люди: История близлежащего и далекого будущего - Стэплдон Олаф (книги онлайн полные версии txt) 📗
Но в наибольшей мере расовый разум превосходил способности разумов групп и индивидуумов при философском проникновении в истинную природу пространства и времени, разума и объектов, космических успехов и космического совершенства. Некоторые намеки на толкование этих великих понятий будут скоро даны, но это не сможет показать главной их взаимосвязи. Разумеется, такое проникновение лежит за пределами понимания как самих отдельных индивидуумов, так и их групповых разумов. Когда мы покидаем уровень расового сознания, то не можем отчетливо помнить, с чем именно имели дело в наших объединенных экспериментах.
В частности, у нас есть одно весьма озадачивающее нас воспоминание о нашем расовом опыте, том самом, что включает кажущуюся невозможность его понимания. С помощью расового сознания наш собственный опыт познания был расширен не только пространственно, но и во временном отношении, хотя и весьма странным образом. Несомненно, в отношении восприятия времени разумы могут отличаться двойственно: по длине промежутка времени, который они воспринимают как «сейчас», и по краткости единичных последовательных событий внутри этого «сейчас». Как индивидуумы мы можем считать, что внутри одного «сейчас» заключена протяженность, равная одному дню древней Земли, и внутри этой протяженности мы можем, если захотим, выделить быстрые пульсации, такие, которые обычно слышим, слитые вместе, как высокий музыкальный тон. С позиций же расового разума мы воспринимаем в качестве понятия «сейчас» весь период от рождения самого старого из живущих индивидуумов, а все прошлое человеческого вида предстает как личная память, уходящая в туманную даль младенчества. Однако мы могли бы, если бы захотели, выделить внутри понятия «сейчас» последовательные волновые колебания. В этом случае воспользоваться аналогией увеличения ширины и точности в отношении восприятия времени было бы вполне уместным. Но как, спросим мы себя, может расовый разум оценивать как понятие «сейчас» тот продолжительный период, в котором он сам вообще не существовал? Наш первый опыт расового мышления длился ровно столько, сколько времени требовалось луне Нептуна совершить полный оборот. До этого момента расового разума не существовало. Однако в течение месяца своего существования он считал весь предыдущий жизненный путь расы как «настоящее».
Разумеется, расовый опыт весьма озадачил нас, как индивидуумов, и едва ли можно было сказать, что мы запомнили из него большее, чем просто необычайная острота и красота ощущений. Но в то же самое время мы очень часто получали при этом впечатление невыразимого ужаса. Мы, которые в знакомой нам индивидуальной сфере способны рассматривать все мыслимые трагедии не просто со стойкостью, а с радостью и восторгом, смутно принимали, что как расовый разум мы заглянули в бездну зла, такую, которую сейчас не можем постичь и не могли бы выдержать этого постижения. Однако мы знаем, что этот ад и раньше был вполне приемлемым составным элементом в строгом, даже аскетическом, обличье космоса. Мы помнили очень смутно, и, тем не менее, со странным сознанием, что все долгие искания человеческого духа, превышающие мелкие пристрастия отдельного индивидуума, были видны как четкие компоненты чего-то, превосходящего его самого, и что человек, в конечном итоге поверженный, привносит в это высшее совершенство вклад никак не меньший, чем человек, одержавший временную победу.
Как же бесцветны эти слова! Насколько неспособны они передать ту абсолютно убедительную свойственную всем вещам красоту, с которой мы непосредственно имеем дело, благодаря пробудившемуся в нас расовому способу мышления. Каждое человеческое существо любого вида может время от времени видеть мельком некий фрагмент или аспект жизни воспринимая его именно с такой же холодной красотой, которую обычно оно видеть не может. Даже еще Первые Люди, в их искусстве трагического, имели кое-что из этого опыта. Вторые – а еще более определенно, Пятые – безуспешно пытались постичь это. Крылатые Седьмые от случая к случаю имели с этим дело, когда находились в небе. Но их разум был ограничен, и все, что они могли воспринять – это их собственный небольшой мир и их собственная трагическая история. Мы же, Последние Люди, обладаем всем их жизнелюбием, как в жизни личной, так и в жизни всей расы, независимо от того, хорошая она или плохая. Мы обладаем ею во все времена и в отношении дел, непостижимых для низшего разума. Более того, мы обладаем ею сознательно. Прекрасно понимая, как это странно – восхищаться злом наравне с добром, мы отчетливо видим разрушительность последствий такого эксперимента. Даже мы, просто как индивидуумы, не можем примирить нашу преданность метущемуся человеческому духу с нашей собственной замкнутостью. И потому если бы мы были простыми индивидуумами, то в каждом из нас возник бы подобный конфликт. Но при расовом способе мышления каждый из нас испытал теперь на собственном опыте величайшее разъяснение разума и чувства. И хотя, как индивидуумы мы никогда снова не сможем пережить это проникающее в даль видение, смутная память о нем постоянно подчиняет нас и сказывается на нашей линии поведения. Художник, когда фаза его вдохновения заканчивается и он в очередной раз оказывается всего лишь в борьбе за существование, может внутри себя от начала и до конца выполнить тот замысел, что возник у него за короткий период просветления. Он припоминает, но уже более не наблюдает того видения. Он пытается воссоздать некоторое ощутимое олицетворение исчезнувшего великолепия. Так и мы, живя каждый своей личной жизнью, восторгаясь соприкосновением тел, общением разумов и всей утонченной деятельностью человеческой культуры, сотрудничая и конфликтуя в тысячах личных поступков и предприятий и выполняя каждый свою обязанность в материальном поддержании нашего общества, видим все вещи как будто пронизанными светом от источника, который уже невозможно обнаружить.
Я пытаюсь рассказать вам кое-что о наиболее особенных свойствах нашего человеческого вида. Вы можете вообразить, что частые случаи группового разума и даже весьма редкие случаи расового оказывают чреватый серьезными последствиями эффект на разум каждого индивидуума и, следовательно, на все социальное устройство. В нашем обществе, как ни в одном предыдущем, фактически доминирует единственная цель, которая в некотором смысле является религией. Но не так доминирует, чтобы вообще расцвет самостоятельной личности шел вразрез или противоречил этой цели. Скорее, совсем наоборот, потому что эта цель в качестве первого условия своего осуществления требует достижения духовного и физического богатства каждого индивидуума. Но в разуме каждого мужчины или женщины расовая цель принимается абсолютно, и с этого момента она становится безусловным мотивом всей социальной политики.
Мне не следует останавливаться на подробном описании нашего общества, в котором многие миллионы и миллионы жителей, сгруппированных в тысячу наций, живут в совершенном единстве и гармонии, без всякой помощи военной силы или даже полиции. Как не следует останавливаться на нашем выдающемся социальном устройстве, которое отводит каждому из жителей особую функцию, управляет воспроизводством населения любого вида в соответствии с социальной необходимостью и, тем не менее, обеспечивает неограниченную поддержку самобытности. У нас нет ни правительств, ни законов, если под законом понимать стереотипный договор, поддерживаемый силой и не подлежащий изменению без посредства неповоротливых организационных структур. Однако хотя наше общество в этом смысле являет собой анархию, оно существует на основе весьма замысловатой системы обычаев и норм поведения, некоторые из которых такие древние, что скорее стали непроизвольными запретами, чем преднамеренными соглашениями. Это дело тех из нас, кто соответствует вашим юристам или политикам – изучать подобные обычаи и предлагать для них усовершенствования. Эти предложения представляются на рассмотрение не отдельной представительной части, а всему населению в форме «телепатического» обсуждения. Таким образом, наше общество – самое демократическое из всех. Тем не менее, в другом смысле, оно чрезвычайно бюрократическое, поскольку порой требуется несколько миллионов земных лет на то, чтобы некое предложение, выдвинутое Группой Организаторов, было отклонено или хотя бы серьезно раскритиковано – так тщательно эти социальные службы изучают их материалы. Единственная достаточно серьезная возможность конфликта остается между мировым населением, как простой массой индивидуумов, и между теми же индивидуумами, замкнутыми в групповой или расовый разум. Но хотя в этих отношениях раньше и бывали серьезные конфликты, заметно потревожившие тех индивидуумов, которые оказались их участниками, сейчас такие конфликты встречаются чрезвычайно редко. Потому что, даже как простые индивидуумы, мы учимся все больше и больше доверять решениям и предписаниям нашего собственного сверхиндивидуального опыта.
