Барьер - Вежинов Павел (электронная книга .TXT) 📗
Так я размышлял, лежа на диванчике в скверном настроении. Вдруг я почувствовал, что Доротея смотрит на меня, и поднял голову. Она и вправду не сводила с меня пристального взгляда, словно вслушиваясь во что-то, чего никто другой не мог слышать.
— Ты ходил сегодня к жене? — неожиданно спросила она.
— Откуда ты знаешь?
— Просто спрашиваю.
— Ходил, — ответил я.
Она немного помолчала, потом резко добавила:
— То, что ты думаешь обо мне, неправда.
До сих пор она не повышала голоса в разговоре со мной. Я полагал, что это ее главное достоинство.
— А откуда ты знаешь, что я думаю о тебе?
Я встал с диванчика и взволнованно прошелся по холлу. Теперь она молчала, не глядя на меня. Мне столько всего хотелось ей сказать, что я просто не знал, с чего начать.
— Ты что, читаешь мои мысли?
— Не знаю! Иногда, — ответила она смущенно.
— Что значит — иногда?
— Очень редко.
— И как это у тебя получается? — я с трудом скрывал свое раздражение.
— Сама не знаю, — ответила она беспомощно. — Оно само появляется у меня в голове.
— Тебе доктор Юрукова говорила о телепатии?
— Да, конечно. Мы и опыты проводили.
— Удачные?
— Не знаю. Похоже, не очень… Я не могу это делать по заказу. Оно получается само собой.
— Ладно, Доротея. Забудь этот глупый разговор.
Она посмотрела на меня и улыбнулась, все еще грустная.
Вскоре после этого разговора ко мне зашел управдом, потрепанный жизнью человек, бывший полковник. От пиореи у него так расшатались зубы, что казалось, стоит ему чихнуть — и они разлетятся во все стороны. Вероятно, поэтому он говорил медленно и осторожно.
— Можно к вам на минутку?
Я ввел его в холл. Было около четырех. Доротея еще не вернулась с работы. Он остановился и обвел комнату внимательным взглядом, точно осматривая поле боя.
— Присаживайтесь, полковник.
Низкие современные кресла были неудобны для его одеревенелого позвоночника. Костлявые колени вздернулись до ушей, коричневых и мясистых, как ласточкины гнезда. Я чувствовал, что он испытывает некоторую неловкость не только из-за неудобной позы.
— Прошу меня извинить, товарищ Манев. Вы знаете, как мы вас уважаем, не только я, но и мои сыновья… Не знаю прямо, с чего начать.
— Смелее, полковник! — сказал я. — Как в атаку!
Он посмотрел на меня, ободренный. Я уже догадывался, что он скажет.
— Видите ли, говорят… сам я не видел, но говорят, что у вас живет молоденькая особа.
— Молоденькая, говорите? — спросил я иронически.
— Да, молоденькая!.. Как-никак человек вы одинокий… Сами понимаете, что это неудобно!
— Видите ли, полковник, девушка — моя родственница… Не могу же я позволить, чтобы она ночевала на улице?
— Да, конечно, зачем ей спать на улице. — Его шишковатый нос, казалось, стал еще внушительней. — Но все-таки у нас с вами есть законы!
— Какой закон я, по-вашему, нарушил?
— Но ведь она живет здесь без прописки.
— Хорошо! — ответил я. — Я завтра же ее пропишу.
На этом деловая часть нашего разговора была закончена. Полковник, видимо, почувствовал бесконечное облегчение, развеселился, взгляд у него стал по-стариковски добродушным. Я налил ему рюмку хорошего коньяку, он внимательно посмотрел на нее, потом сказал:
— Ну что ж, рискну!.. Жена моя уехала на курорт…
Не докончив фразу, он не спеша и с видимым удовольствием выпил. Уходя, он ступал уже менее твердым шагом. Много ли нужно старому человеку, чтоб у него закружилась голова? Оставшись один, я понял, что мне не так уж легко будет выполнить свое обещание. Доротея пришла ко мне без единой вещицы, даже без носового платка. А что, если у нее вообще нет документов? — заволновался я. Не успела она вернуться с работы, как я принялся ее расспрашивать. Есть ли у нее паспорт? Где он?
— Понятия не имею, — сказала она растерянно. — Наверно, есть. Конечно же, есть. Но он остался у Юруковой.
— Тогда сегодня же пойди и возьми его.
— Нет-нет! — воскликнула она. — Мне стыдно!
Конечно, ей было стыдно. С тех пор как она поселилась у меня, мы совсем забыли о Юруковой. Даже ни разу не позвонили ей. И в какой роли я должен был предстать перед ней? Опекуна? Соблазнителя? Только я мог дать этому разумное объяснение.
Делать было нечего, на другой день я сел в машину и поехал в клинику. Громадное здание мрачно возвышалось в тени деревьев, суета вокруг и внутри него нисколько не уменьшилась. Я удачно пристроился в эту карусель, и человеческий поток скоро вынес меня к нужной двери. Слава богу, Юрукова была у себя, сидела за столом, на этот раз в поблескивающих на солнце очках. Когда я вошел, она сняла их и, узнав меня, чуть заметно улыбнулась. Я объяснил ей цель своего прихода. Не забыв, разумеется, извиниться. Она отнеслась ко всему так просто, словно моя квартира была филиалом ее клиники.
— А как она себя сейчас чувствует? — спросила Юрукова.
— Мне кажется — очень хорошо. Просила извиниться, что до сих пор не позвонила вам.
— Какое это имеет значение, — махнула она рукой. — Я ее прекрасно понимаю. Чтобы выздороветь окончательно, ей нужно не вспоминать о прошлом. Чем быстрей она о нас забудет, тем лучше.
Я рассказал о новой работе Доротеи. И о внезапном страстном увлечении музыкой. Она слушала меня не слишком внимательно, словно думала о чем-то другом. Но нет, она не думала о другом, она стремилась постичь скрытый смысл и значение моих слов.
— Это хорошо! — заметила она, когда я замолчал. — И опасно, как любое человеческое увлечение. Доротее нельзя чересчур волноваться. А музыка вызывает много эмоций.
— Гораздо меньше, чем вы думаете.
Она словно ушла куда-то далеко, потом вернулась.
— Я была на одном вашем концерте. И знаете, что произвело на меня самое сильное впечатление? Ваша безупречная, изящная логика.
Я удивленно посмотрел на нее. Как она до этого додумалась? Не каждый критик сделал бы такое замечание.
— А что вы называете логикой в музыке?
— Я не специалист, и мне трудно объяснить. Такая музыка, как ваша, была бы ей полезна. Но не та, которую считают современной и модной.
Было ли в этом что-то обидное для меня, не знаю.
— Не беспокойтесь, — сказал я. — Музыка, которую она переписывает в издательстве, прежде всего скучна. Так что никакой опасности нет.
— Да, верно, — согласилась она. — Даже музыка может быть скучной. И в этом, вероятно, есть какой-то парадокс. В вашей музыке, например, все кажется очень точно рассчитанным. Человеку несведущему она может показаться монотонной…
— Пожалуй, вы правы, — подтвердил я. — В известном смысле музыка — это математика.
Это как будто удивило ее, и она взглянула на меня с интересом.
— Одно время я больше любила литературу. Она, безусловно, не может быть такой математически совершенной, как музыка. Хотя бы потому, что слова слишком грубы, затасканы, даже опошлены. С таким испорченным материалом трудно создавать совершенные произведения искусства.
— А правда, что вы окончили филологический?
— Кто это вам сказал?
— Доротея.
— Правда. Сначала я кончила филологический, а потом медицинский.
— Извините, я не вижу ничего общего между этими науками.
— И глубоко ошибаетесь! — ответила она немного сердито. — Обе науки изучают человека. И человеческую душу, конечно… К сожалению, литература не дала ответа на некоторые главные вопросы, занимавшие меня. И тогда я обратилась к медицине.
— И нашли ответ? — Любопытство мое было неподдельным.
Юрукова неопределенно улыбнулась.
— На все вопросы сразу ответов не найдешь. Но самый важный из них я словно бы нашла благодаря Доротее.
— Серьезно? Какой же?
— Ну, это вы сами должны понять! — рассмеялась Юрукова. — Она всегда несет его в себе. А вы человек интеллигентный.
— Спасибо, — сказал я.
— И долго еще Доротея собирается жить у вас?
Этот вопрос застал меня врасплох.
— Об этом я как-то не думал, — смутившись, признался я.
