Межзвездный скиталец - Лондон Джек (читать книги без регистрации .TXT) 📗
Однажды – одно небо знает, когда это было – очень, очень давно, когда человек был юн, – мы жили у великих озер, где холмы обступили широкую, лениво текущую реку и где наши женщины добывали ягоды и съедобные корешки; здесь были целые стада оленей, диких лошадей, антилоп и лосей, и мы, мужчины, убивали их стрелами и ловили, загоняя в ямы или ущелья. А мы ловили рыбу сетями, сплетенными женщиной из коры молодых деревьев.
Я был мужчина, горячий и любопытный, как антилопы, которых мы заманивали, размахивая пучками травы из нашей засады в высокой траве. Дикий рис рос на болоте, поднимаясь из воды у края канав. Каждое утро нас будили своим щебетаньем дрозды, летавшие со своих гнезд на болото. А вечером воздух наполнялся их шумом, когда они летели обратно в свои гнезда. Это было время созревания риса. Были там утки, и утки и дрозды отъедались до тучности спелым рисом, наполовину вышелушенным солнцем.
Всегда беспокойный, всегда пытливый, я хотел знать, что лежит за холмами, за болотами и в тине на дне реки, я наблюдал диких уток и дроздов и размышлял, пока мои мысли не сложились в видение. Вот что я увидел, вот мысль моя.
Мясо хорошо есть. В конце концов, если проследить назад или, вернее, до начала всего, мясо происходит от травы. Мясо уток и дроздов – от семени болотного риса. Убить утку стрелой едва ли оправдывало труд по выслеживанию ее и долгие часы лежания в засаде. Дрозды были слишком малы, чтобы убивать их стрелами, это было занятие разве что для мальчишки, который учится стрелять и готовится к охоте на крупную дичь. Между тем в период созревания риса дрозды и утки жирели и становились сочными. Жир их был от риса. Почему же мне и близким моим не жиреть от риса таким же образом?
Все это я думал, сидя в лагере, угрюмый, безмолвный, покуда дети шумели вокруг меня, а Аарунга, моя жена и подруга, тщетно бранила меня, посылая на охоту – принести мясо для нашей многочисленной семьи.
Аарунга была женщина, которую я украл у горного племени. Мы с нею целый год учились понимать друг друга после того, как я полонил ее. В тот день, когда я прыгнул на нее с нависшего древесного сука, она медленно шла по тропинке. Всем своим телом я навалился ей на плечи, широко расставив пальцы, чтобы схватить ее. Она завизжала, как кошка. Она дралась, кусалась, ногти ее рук подобны были когтям дикой кошки, и она терзала меня ими. Но я удержал ее, и овладел ею, и два дня подряд бил ее, и заставил уйти со мною из ущелий горных людей на широкие равнины, где река протекала через рисовые болота и утки и дрозды отъедались до тучности.
Когда рис созрел, я посадил Аарунгу на носу выдолбленного огнем древесного ствола, этого грубого прообраза лодки. Я дал ей лопатку. На корме же я разостлал выдолбленную ею оленью шкуру. Двумя толстыми палками я сгибал стебли над оленьей шкурой и выколачивал зерна, иначе их бы поели дрозды. И когда и выработал нужный прием, я дал две толстые палки Аарунге, а сам сидел на корме, гребя и направляя ее работу.
В прошлом мы случайно ели сырой рис, и он нам не нравился. Теперь же мы поджаривали его над огнем, так что зерна раздувались и лопались до белизны, и все племя бегало отведывать его.
После этого нас стали называть Едоками Риса и Сынами Риса. И много спустя после этого, когда Сыны Реки прогнали нас с болот на горы, мы взяли с собой рис и посадили его. Мы научились отбирать на семя самые крупные зерна, так что рис, который мы после того ели, был и крупнее, и мучнистее при поджаривании и варке.
Но вернемся к Аарунге. Как я уже говорил, она визжала и царапалась, как кошка, когда я похищал ее. И я помню время, когда ее родня, горные люди, поймали меня и унесли в горы. Это были ее отец, брат отца и двое ее кровных братьев. Но она была моя и жила со мною. И ночью, когда я лежал связанный, как дикая свинья, приготовленная к убою, а они, усталые, крепко спали у костра, она подобралась к ним ползком и размозжила им головы боевой палицей, сделанной моими руками. Она поплакала надо мной, развязала меня и убежала со мной обратно к широкой, ленивой реке, где дрозды и дикие утки кормились на болотах, – это было до прихода Сынов Реки.
Ибо она была Аарунга, единственная женщина, вечная женщина. Она жила во все времена и была во всех местах. Она всегда будет жить. Она бессмертна. Некогда в далеком краю ее имя было Руфь. Ее же звали Изольдой, Еленой, Покагонтас и Унгой; и чужаки, из других племен, всегда находили ее и будут находить в племенах всей земли.
Я помню много женщин, участвовавших в создании одной-единственной женщины. Было время, когда Гар, мой брат, и я, поочередно предаваясь сну и выслеживанию, гнались за диким жеребцом днем и ночью и широкими кругами, которые смыкались там, где лежал спящий, довели жеребца голодом и жаждой до кротости и слабости, так что в конце концов он мог только стоять и дрожать, пока мы обвязывали его веревкой, сплетенной из оленьей кожи. Без труда, только при помощи сообразительности – я изобрел этот план! – мы с братом овладели быстроногим созданием и полонили его.
И когда все было готово для того, чтобы я сел коню на спину – ибо такова была моя мечта с первой же минуты, – Сельпа, моя жена, обвила меня руками и подняла крик, стала настаивать, что ехать должен Гар, а не я, ибо у Гара нет ни жены, ни малюток и он может умереть без вреда для кого бы то ни было. В конце концов она подняла плач, и Гар, нагой и цепкий, вскочил на жеребца, и тот унес его.
На закате, с великими стенаниями, Гара принесли с далеких скал, где нашли его тело. Голова его была разбита, и, как мед с упавшего дерева с ульем, капали его мозги наземь. Его мать посыпала пеплом голову и вымазала сажей лицо. Отец отрубил себе наполовину пальцы на одной руке в знак горя. А женщины, в особенности молодые и незамужние, с визгом метали в меня бранные слова; старики качали своими мудрыми головами и бормотали, что ни их отцы, ни отцы их отцов не делали таких безумств. Лошадиное мясо хорошо есть; молодая жеребятина мягка для старых зубов; и только глупец может близко подойти к дикому коню, если он не пронзен стрелою или колом в яме.
Сельпа бранила меня до тех пор, пока я не уснул, а утром разбудила меня своей трескотней; она осуждала мое безумие, заявляла свои права на меня и права наших детей, так что мне это надоело, я оставил свои мечты и сказал, что больше не буду и думать о том, чтобы сесть на дикого коня и скакать с быстротой его ног и ветра по пескам и лугам.
