СССР - Идиатуллин Шамиль (читать книги без регистрации txt) 📗
– Утвердить, направить в общую рассылку, подтверждаю, Кузнецов, двадцать пятое августа, – и повторил все колдовские манипуляции.
Потом повернулся ко мне и спросил:
– Все, ваша светлость? Или еще пожелания будут?
– Только одно. Скажи мне, пожалуйста, Сергей Владимирович, ты сразу все это задумал?
Кузнецов возмущенно усмехнулся, решив, видимо, что я пытаюсь на него же суету последних минут и свалить. Потом понял, что не об этом речь, и уточнил:
– Что «это» и как «сразу»?
– Это – подкоп под Союз, – сказал я, наблюдая за его лицом. – Сразу – как только мы у тебя магазин отжали. Иркутский.
А лицо-то не изменилось, только взгляд упал в ближний угол кухни и, наверное, зрачки расширились, но утверждать не могу.
Мне его почти жалко стало, и я сказал, не скрывая этого:
– Много напакостить-то успел? Лучше честно...
Кузнецов ударил, так и не подняв головы.
За эти годы я успел узнать его хорошо, в том числе и с левой стороны – поэтому уклониться успел и тут же возмущенно кинул двойку в ответ.
Кузнецов знал меня не хуже – и отскочил, только стулья об пол грянули.
Я хотел презрительно поинтересоваться, чего ж ты меня из тайги спасал и так ли хотел спасать, хотел крикнуть, что я ему как брату верил, хотел в лоб ладонью ткнуть и спросить, как такое вообще бывает. Но Кузнецов заговорил первый. Он бесцветным голосом процедил:
– Баран ты, блядь.
И с прыжка попытался лбом раскрошить мне лицо. На такое я реагировать не учился, а выброшенный блок с уходом не спасал, потому что Кузнецов для верности вцепился в мой воротник – одной рукой, вторая соскользнула, но крепко. И конец бы мне – лобная кость бьет не хуже молотка, а если молоток весит центнер и падает с ускорением, не дрогнет разве что старая наковальня, а хрупкие переносицы-глазницы промнутся как картонная кассета из-под яиц. Ерунда спасла: я поскользнулся, на майонезе наверное, башка ушла с линии удара, мой блок усилил размах спотыкания, а мертвая хватка Кузнецова повела его вслед за воротником к полу – и влетел он не лбом, а подбородком, и не в лицо мне, а в корень шеи.
За ключицей остро рвануло и будто костью перекрыло горло – неужто сломал? – но хуже были горячий выдох и влажная твердость зубов, которыми Кузнецов на излете ткнулся мне в плечо. Я гадливо и неграмотно швырнул его от себя, забыв даже подправить ногой, а он, по тем же, видимо, причинам, не пробил на отходе, а растопыренно отлетел, будто его за хлястик дернули, и ударился поясницей в стол. Стол грохнул, Кузнецов, оскалившись, коротко шипнул на вдохе и тут же, смешно изменившись в лице, погнался за медленно опрокидывающимся столом, ловя поехавшую к полу сумку с кастрюлей.
Он не успевал развернуться, успел я – скакнул и поймал за ручку. Кузнецов дернулся в мою сторону, на полудвижении уловил, что не его я атакую, и успел поймать вторую ручку. Сумка затрещала, но не распалась.
Мы застыли. Кузнецов свободной рукой поймал ножку падающего стола – не сразу, сперва пальцы соскользнули, – громко вернул его в исходное положение и бережно поставил сумку. Я подсобил.
Кузнецов сложил ручки сумки поверх молнии и застыл, не поднимая глаз. Чего-то ожидая.
Моя очередь говорить.
Я сказал:
– Это ты блядь.
Кузнецов, пискнув, ударил меня локтем в лицо.
Убью суку.
Ушел, от кулака тоже, он застыл, не раскрывается – ногой в голень, еще, он в голову – руку забрать, нет, кулаком в предплечье, жестче, бам-м, пропустил, полголовы нет, прожектор в глазах, влево, н-на, чуть дальше – н-на, раз-два, попал, вправо, раз-два – нога, мимо, где он? – гаснет прожектор, ох, вижу, – стулом, сука, нечестно, не задел, назад, может быть порог, не помню, еще ручка двери торчит – карманом наделся, – назад, здесь ножи, руками стул не встречать, порвет, ловить на замахе, мае-гери, мае, больно как.
Мы вывалились в гостиную, запаленно дыша, и на секунду остановились: я – чтобы поднять дыхалку и найти глазами что-нибудь сподручное, гад – чтобы отломить ножки у стула, – и снова сшиблись, как по команде.
Я пнул под стул, плечо одеревенело от встречного удара, коленом ударил в стул, не как в макивару, как в мишень, мишень отодвинулась, сияющая на фоне окна, работает, теперь серия в семерку-десятку-пятерку, раскачиваем, гад не выдержал, швырнул его в сторону, я поймал гада на полуобороте, выбивая руку из сустава, он пнул в пах – я крутнулся, каблук содрал кожу с бедра, кадык сломаю суке, нет, ключицу, – н-на локтем – он присел и левой чиркнул по поясу, открыв подбородок, – и я сделал это: снизу, вложившись, ударил в челюсть.
Гад, распахиваясь, как тетрадка, взмахнул руками, всей головой-спиной грянул в окно и сквозь звон и радужное мелькание вывалился на улицу.
Как в кино.
Следовало крикнуть что-то про собачью смерть или просто сурово посмотреть на выброшенную падаль, но тут кто-то аккуратно снес меня отточенной косой прямо по высоте ремня. Я судорожно подхватил бока локтями, но все равно порвался пополам, будто газета, нижняя половина прохладно раздулась и тупо стукнула об пол, верхняя липким кошмаром втиснулась в пищевод, выворачивая меня наизнанку. Я постарался сесть, но вместо этого стукнулся руками и головой рядом с коленками, как сброшенная с пальцев марионетка. Было не больно, а тускло и мертво. И совсем не было воздуха. Нигде.
Я распахнул рот, собранный ниткой желчи, и хапнул невидимый кусок, еще, еще – ничего не хваталось, легкие лопнули – и вот тут стало дико больно.
Гад попал в печень.
И теперь мог неспешно отряхиваться, парадным шагом заходить в дом и отрезать от меня по кусочку в течение довольно длительного времени. Все, что я мог, – мелко ерзать по полу, беззвучно ронять слюну на пол и надеяться, что когда-то это закончится. Раньше ведь кончалось. Но раньше не было так больно. Или было.
Нечеткость и бесконечность этой пары – было или не было – раздували мучения почти невыносимо. Я засипел, сип перетек в смешной стон чужим совсем голосом – тут я понял, что да, примерно так больно и было,– и стало легче.
Я медленно оторвался от пола, постоял в собачьей позе, гадливо снял с губ почти твердые ниточки слюны, вытер руку о штаны и повел головой по сторонам. Кузнецова рядом не было. Я мечтательно посмотрел на лежавший у ближней стенки стул, но одернул себя и принялся расставаться с половой жизнью самостоятельно. Не скажу, что все получилось сразу, но ведь получилось.
Тогда я все-таки дошел до стула, взялся за спинку, волоча его за собой, дошел до окна и выглянул наружу. Кузнецова там, конечно, не было. Следов тоже не было. Не было и «кипчака», которого я оставил на въездном пятачке. А я даже стартера не услышал. Чему, впрочем, удивляться.
Я включил «союзник», который почему-то уцелел, метко присел на краешек стула, вызвал Бравина и Кубакина. Игорь показал, что ответит через полминуты. Женя отозвался сразу. Я вяло велел ему немедленно засечь местоположение Кузнецова – да, стандартно, через «союзник», нет, вызывать не надо, найти и блокировать, нет, он больше не председатель, рассылку глянь, вопросы потом, все, командуй, доклад жду в течение трех минут.
– Служу Советскому Союзу, – с выражением сказал Кубакин, которому такое обращение откровенно не понравилось.
– Стоп, – сказал я. – Отбой по «союзнику». Ищем разъездной «кипчак» номер пять.
– Это ж ваш, – удивился Кубакин.
– Я знаю. Ищем его, особенно на выездах и в тонких местах, остальное в силе. Ребята пусть ружья возьмут.
– Вы серьезно, Галиакбар Амирович?
– Жень, я тебе руку сломаю. Это не шутки, Кузнецова надо хватать и вязать. Приказ сейчас в рассылке будет, ищите пока. Понял?
– Нет. Выполняю, – сказал Кубакин сухо и отключился.
«Союзник» сказал, что меня вызывает Бравин. Пусть вызывает. Мне некогда.
Я еще некоторое время меланхолично рассматривал поблескивавшие на подъездной дорожке обломки «союзника» и прикидывал варианты действий Кузнецова. Решил было еще раз вызвать Кубакина, чтобы подсказать ему выставить дополнительную пеленгацию незарегистрированного «союзника», но понял, что вряд ли Кузнецов заранее не позаботился о регистрации, да и догадки такого рода могут три-то минуты подождать. Рычева тоже не будем беспокоить, пока хоть какой-то ясности не будет. И машину вызывать не стоит – остановка в двухстах метрах, добреду как-нибудь.
