Лондонские оборотни - Стэблфорд Брайан Майкл (библиотека электронных книг .TXT) 📗

Лидиард не мог отвести взгляд от этих странных, как будто запылившихся глаз, но боковым зрением видел, что теперь ни Пелорус больше не стоит на верху лестницы, ни Мандорла не взбирается на ступеньки. Вместо них Лидиард увидел двух огромных волков, которые бешено крутились на месте, скалясь и щелкая зубами в пылу борьбы, как бы окруженные какой-то таинственной силой. Это выглядело так, как будто они сражались с пустым воздухом и проигрывали битву.

Лидиард не мог определить, сколько времени прошло с тех пор, как он использовал вместо рычагов веревки, связывавшие его, для того, чтобы вызвать в руках мучительную боль и совершить переход в мир грез. Возможно, подумал он, никакого времени вообще и не прошло. Может быть, он вернулся в момент, предшествовавший нападению дождя пауков, и оно еще только должно наступить, и тогда ему придется снова увидеть этот кошмар и снова его пережить.

Но если так, понял Лидиард, ему уже не придется достигнуть этого момента во второй раз, поскольку Амалакс держал кинжал и руке, и его потемневшие глаза говорили о том, что он намерен воспользоваться им как смертоносным оружием.

Лидиард уже избежал того невероятного нападения пауков тем, что просто-напросто перебросил себя в другую реальность, но повторить этот маневр он не осмеливался, ведь он знал: в то время, как его душа способна убежать отсюда, тело должно оставаться на месте, и если Амалакс намеревается перерезать ему горло, он сможет сделать это независимо от того, соединены ли душа и тело пленника. В сновидения нельзя убежать и скрыться от врага, никакой темный ангел страдания не мог спасти Лидиарда от его участи.

Краешком глаза он заметил, что волки сделались всего лишь пятнистыми тенями, существующими и двигающимися внутри стены, как он и сам некогда вжался в субстанцию земли. И Лидиард понял, что все еще окружен колдовством и чудесами, и ими можно было бы управлять, если только знать, как это делается.

Лидиард держал руки по возможности неподвижными. Он заглянул в страшные нечеловеческие глаза Калеба Амалакса, и раскрыл рот, собираясь заговорить с этим человеком, изо всех сил пытаясь хоть как-то овладеть своим голосом, не придавая значения тому, будет ли это голос приказа или разума.

Ни одно слово так и не слетело у него с языка, потому что Лидиард знал и видел так же ясно, как видел покрытые слизью стены и пламя свечи, что Калеб Амалакс находится за пределами любого приказа, какой мог произнести Лидиард, и точно так же — за пределами разума. Амалакс больше не был слугой Мандорлы Сулье, разумеется, он не принадлежал и себе самому, потому что сделался демоном с затуманенными глазами, и его подернутый пленкой взгляд стал теперь более злобным, чем способен быть взгляд просто человека.

Теперь Лидиард вспомнил, как Амалакс кричал, кричал и кричал, когда пауки вгрызались все глубже ему в тело, пожирая его плоть, пока в нем не осталось ничего, кроме множества пауков, и не сохранилось ничего от его души, кроме грязной свисающей клочьями паутины. Калеб Амалакс перестал быть человеческим существом, и его намеренное убийство Дэвида Лидиарда будет жертвой более черному богу, чем тот, который в последнее время появлялся перед злополучными сатанистами Парижа.

Лидиард снова попытался заговорить, чтобы отыскать те чары, которые могут спасти его, и вновь ему не удалось это сделать.

Не властный голос приказа и не голос разума поднялся в нем, но совершенно иной голос, не нуждавшийся в его пересохшем языке и окровавленных губах. Голос этот так и кричал внутри Лидиарда, и крик этот был молитвой, обращенный не к Богу, в которого так усердно учили его верить иезуиты, но вообще к любому богу, какой только смог бы прийти и спасти его от демона с паучьей душой.

Эта молитва была такой страстной, что для нее не нужно было ни одного произнесенного слова, ни одного крика, чтобы ее озвучить. И все же, Лидиарду пришлось увидеть, как размахнулся назад кинжал, почувствовать, как мозолистая рука хватает его за волосы и с силой отклоняет ему голову назад, чтобы обнажилось раненое горло. Лидиард еще вынужден был задыхаться, и попытаться дышать, он еще не получил никакого ответа на молитву.

Дэвид видел, как лезвие пошло вперед, чтобы нанести роковой удар. Вот оно сверкнуло мгновенным блеском, отражая огонь. Он ощутил, как лезвие коснулось его сонной артерии, представил, как это кинжал разрезает горло, обрывая тонкую нить его жизни.

Он уже видел, какова будет его смерть… как мысли в мозгу будут медленно разрушаться, по мере того, как станут умирать речь и воображение, становясь сущим бредом задолго до того, как свет сознания полностью исчезнет. После того, как придет смерть, понимал Лидиард, он еще будет способен произнести cogito, ergo sum [33], потому что еще будет мысль, и благодаря этой мысли он еще будет существовать… но мысль станет медленно убывать, точно мертвый лист в огне, постепенно исчезая и становясь ничем, только прахом и золой существа…

И тут свершилось чудо.

Кинжал так и не завершил свой смертоносный путь. Не успел он дотронуться до Лидиарда, как его с невероятной силой отвели назад, и кинжал ярко блеснув, точно серебряное пламя, превратился в облачко бледной белой золы. Взгляд Амалакса, устремленный на жертву с жуткой радостью, тоже как будто бы кто-то отвел в сторону, и в то время, как эти ужасные паучьи глаза стали искать того, кто им воспрепятствовал, Лидирард услышал, как хрустнула шея Амалакса, точно гнилой прутик, и увидел, как его несостоявшийся убийца падает, точно сломанная тряпичная кукла.

И Лидиард увидел еще одно лицо — лик ангела с голубыми, точно небо, глазами.

Ангел протянул вниз тонкую нежную руку, и веревки, привязывавшие Дэвида к кровати, загорелись, а огонь, которым они вспыхнули, прочистил и исцелил раненые запястья и обугленные ноги.

И ангел поднял его, и сказал:

— Это милосердие, это истина, это справедливость. Sed libera nos а malo. Sed libera nos а malo. [34]

И Лидиард ответил:

— Корделия! — произнес он. — Ради Господа и любви к нему, отпусти меня, Корделия!

* * *

Сквозь серые вечерние тени мчалась волчья стая через Парк Остерлир, по Лэмптон Хилл, перескакивая Хэттон Брук и железнодорожные пути в Лэнгдит Гров; бежали мимо Биржи к Бернам Коммон, мимо верфи Хедсор и Кук Марш, упорно направляясь к Лесу Риджли и к одному дому на его южной окраине.

Во время бега волки были свободны и полны радости, они чуяли место, куда стремились, не как внушенную им команду или принуждение, но как свободную и не вызывающую вопросов цель, в совершенстве сплавленную с инстинктом и внутренней природой. Как волки, они были в полной гармонии друг с другом и с миром, не питали ни малейшей надежды, ни горького опасения. Как волки, они представляли собой энергию и движение, влечение к охоте и возможности хищного зверя. Как волки, они не были обременены грузом человечности.

Как волки, они бежали все вместе, стаей, объединенной впервые за несколько десятилетий. Враждебность, какую они проявляли друг к другу в иных обличьях, сейчас была забыта, растворившись в огне радости. Как волки, они не имели никакого отношения ни к Лондону, ни к какому другому месту, которое построили и назвали люди. Как волки, они были свободны.

Они не могли бежать незаметно, потому что цивилизация расползлась по всем лесистым местностям, как мчащаяся вперед болезнь, уничтожая все, что было дорого им. Расчищая леса для посевов пшеницы и для пастбищ скоту, строя дороги для лошадей и экипажей, прорывая каналы и канавы для шумных необузданных левиафанов  [35] из пара и стали — новорожденных детей человека и Маммоны.  [36] Мир людей лежал вокруг них, точно большая прочная сеть. Среди этих извилистых магистралей не было подходящих дорог. Там где когда-то волки бродили своими путями, как вольные бродяги и хозяева, теперь приходилось пробираться сотнями тропинок и дорог совсем иных, непривычных, открытых. Но их не узнавали, когда они проскальзывали мимо, точно тени под живыми изгородями. Их называли бродячими собаками или иллюзорными призраками, как подсказывал своевольный рациональный разум.