Мемнох-дьявол - Райс Энн (лучшие книги онлайн TXT) 📗
Глава 23
Я пребывал в бесчувствии целых двадцать четыре часа, проснувшись лишь на следующий вечер, когда солнце на зимнем небе уже угасало. На деревянном сундуке были разложены предметы моей одежды, хорошей, а не той, в чем я пришел, и стояла пара ботинок.
Я попытался представить себе, кто все это подбирал для меня из того гардероба, что был в гостинице. Логика подсказывала, что это Дэвид. Я улыбнулся, размышляя о том, как часто в нашей жизни мы с Дэвидом совершенно запутывались в приключениях с одеждой.
Но, видите ли, вампир, который не придает значение такой мелочи, как одежда, – уже нонсенс. Даже самые великие мифические персонажи – если они созданы из плоти и крови – обязаны беспокоиться по поводу застежек на туфлях.
Меня вдруг осенило, что я вернулся из царства, где одежда изменяет вид по воле носящего ее. И что я покрыт грязью и на мне лишь один ботинок.
Я поднялся, не забывая об осторожности. Бережно достал Плат, не разворачивая и даже не рискуя взглянуть на него, хотя, мне казалось, сквозь ткань проступало темное изображение. Я аккуратно снял с себя всю одежду и сложил ее стопкой на одеяле – так, чтобы не пропало ни одной сосновой иглы. Затем пошел в расположенную рядом ванную комнату – стандартное помещение с горячим паром, выложенное кафелем, – и купался как человек, крестящийся в Иордане. Дэвид приготовил мне все необходимые мелочи: щетки, расчески, ножницы. Вампиры, право, не нуждаются в особенной роскоши.
Все это время дверь ванной комнаты была приоткрыта. Осмелься кто-нибудь войти в спальню, я выпрыгнул бы из-под горячей струи и велел незваному гостю выйти.
Наконец я появился из ванной – влажный и чистый, причесал волосы, тщательно вытерся и полностью облачился в одежду. То есть надел на себя все, что у меня было, начиная с шелковых кальсон, майки и черных носков и кончая шерстяными брюками, рубашкой, жилетом и двубортным блейзером темно-синего цвета.
Потом я наклонился и поднял сложенный Плат. Я держал его, не осмеливаясь развернуть.
Мне было хорошо видно темное пятно на обратной стороне ткани. В этот раз я не сомневался. Я убрал Плат под жилет и тщательно застегнул все пуговицы.
Затем посмотрел в зеркало. Там отражался безумец в костюме от «Братьев Брукс», демон с роскошными белокурыми локонами, с расстегнутым воротником рубашки и единственным жутким глазом, глядящий на себя самого.
Глаз! Господь милосердный! Глаз!
Пальцы мои потянулись вверх, чтобы ощупать пустую глазницу и складку век, не до конца прикрывавшую пустоту. Сейчас бы меня очень выручила черная повязка на глаз. Но повязки не было.
Лицо осквернено, глаз отсутствовал. Я понял, что дико трясусь. Дэвид оставил для меня один из моих широких, наподобие шарфа, шейных платков из фиолетового шелка, и я обмотал его несколько раз вокруг шеи, чтобы он стоял, как старинный жесткий воротничок, – такие вы могли видеть на каком-то из портретов Бетховена.
Я заправил концы платка под жилет. Отраженный в зеркале, глаз отсвечивал под цвет платка фиолетовым.
Я быстро надел ботинки, посмотрел на изорванную одежду, поднял несколько комков грязи, засохший лист и осторожно положил все это на одеяло. Затем направился в коридор.
В квартире было тепло и стоял устойчивый запах ладана; он нисколько не раздражал – напротив, заставил вспомнить о старых католических храмах и о священниках в алтаре, размахивающих подвешенным на цепочку серебряным кадилом.
Войдя в жилую комнату, я увидел всех троих очень четко – они собрались на ярко освещенном пространстве, стекло стен превратилось в зеркало, снаружи был ночной город, на который падал и падал снег. Мне захотелось взглянуть на снег. Я прошел мимо них и прижался лицом к стеклу. Крыша собора Святого Патрика была белой от снега, но на острых шпилях снег не задерживался, хотя каждый выступ, каждая архитектурная деталь были опушены белым. Улица превратилась в непроходимое заснеженное ущелье. Там что, перестали убирать снег?
Внизу двигались маленькие фигурки ньюйоркцев. Были ли среди них одни живущие? Я напряг правый глаз. Видны были только те, кто казался живым. Я стал пристально рассматривать церковную кровлю, предвкушая ужас от того, что, вдруг увидев вплетенную в орнамент горгулью, я обнаружу ее следящие за мной живые глаза.
Вообще-то, меня мало кто волновал, кроме, конечно, находящихся со мной в комнате – тех, кого я любил, тех, кто ждал терпеливо, когда же кончится мое мелодраматическое, наполненное эгоизмом молчание.
Я обернулся. Арман снова принарядился в модный бархат и кружево – образчики этого так называемого неоромантического стиля можно найти сейчас в любом из магазинов Нью-Йорка. Его нестриженые распущенные золотисто-каштановые волосы ниспадали так же, как это было в давно минувшие времена, когда, считаясь святым среди Детей Сатаны, как называли себя вампиры Парижа, он не позволял себе быть столь тщеславным, чтобы срезать хоть один локон. Чистота его волос была идеальной, цвет их, золотисто-каштановый, контрастировал с темно-красным, кровавым фоном его пальто. А эти его печальные, вечно юные глаза, смотрящие на меня, его гладкие мальчишеские щеки, ангельский рот. Он сидел у стола, сдержанный, но переполненный любовью и любопытством, даже смутной покорностью, казалось, говорящей: «Отложим все наши споры, я здесь ради тебя».
– Да, – произнес я вслух. – Спасибо.
Дэвид сидел с ним рядом, крепкий молодой англосакс с коричневыми волосами, на вид все так же пышущий здоровьем, как и в ту ночь, когда я сделал его одним из нас. По обыкновению на нем был твидовый пиджак с заплатками из кожи на локтях и наглухо застегнутый, как и у меня, жилет. Кашемировый шарф защищал его шею от холода, к которому он вряд ли привык, несмотря на свое здоровье.
Даже странно, до чего мы все чувствительны к холоду. Иногда мы, правда, долго не замечаем его, а потом вдруг реагируем неожиданно чутко.
Рядом сидела моя Дора, напротив Армана. Дэвид сидел между ними, ближе ко мне. Для меня был оставлен стул, стоящий спинкой к окну и небу, если в я захотел сесть. Я посмотрел на стул. Простой, утилитарный предмет: черная лакированная поверхность, восточный стиль, скорее всего китайский, весьма практичный, видимо – дорогой.
Дора встала, слегка расставив ноги. Одета она была в легкое длинное платье из шелка цвета бургундского. Ее белые руки были обнажены. Лицо выражало тревогу; шапочка блестящих черных волос мысками опускалась на щеки – модная стрижка восьмидесятилетней давности, возрожденная в наши дни. Глаза ее были полны любви.
– Что случилось, Лестат? – спросила она. – Расскажи нам, пожалуйста!
– Где твой глаз? – задал вопрос Арман.
Именно такого вопроса я от него и ждал. Вставать он не стал.
Дэвид, как истинный англичанин, поднялся лишь потому, что встала Дора. Арман продолжал сидеть, глядя на меня снизу вверх и задавая прямые вопросы.
– Что с ним случилось?
Я посмотрел на Дору.
– Они могли спасти глаз, – начал я, вспоминая рассказ о дядюшке Микки, дядюшкином глазе и гангстерах, – если бы бандиты не растоптали его!
– О чем ты говоришь? – спросила она.
– Я не знаю, растоптали они мой глаз или нет, – отвечал я, раздосадованный дрожью в собственном голосе. Вечная моя беда – голос. – Это были не бандиты, а призраки, и когда я бежал, то оставил глаз лежать на ступенях. Это был мой единственный шанс. Возможно, они раздавили его, размазали, будто каплю слизи, не знаю. А что, дядюшку Микки похоронили со стеклянным глазом?
– Да... Думаю, да, – в изумлении произнесла Дора. – Никто никогда не говорил мне про это.
Я чувствовал, как те двое пристально на нее смотрят, как Арман разглядывает меня, как они мысленно восстанавливают образ дяди Микки, избитого до полусмерти в баре «Корона» на Мэгазин-стрит, когда гангстер остроконечным носком ботинка раздавил дядюшкин глаз.
Дора судорожно вздохнула.
– Что с тобой случилось?
– Вы перевезли вещи Роджера? – спросил я.
