История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен (читаемые книги читать TXT) 📗
И еще, естественно, лаяли собаки (судя по всему, все собаки Боулинг-Грин лаяли на луну) и… Господи, все эти разговоры насчет deja vu, старик расхаживал по холлу, а две старушки лет восьмидесяти, никак не моложе, судя по всему, однояйцевые близнецы, сидели в комнате ожидания и смотрели прямо перед собой…
Прямо перед ней – двери двух лифтов, выкрашенных сине-серой краской. И еще на подставке табличка с надписью «НЕ РАБОТАЕТ». Лизи закрывает глаза и одной рукой слепо тянется к стене, потому что в это мгновение не сомневается, что сейчас лишится чувств. И почему нет? У нее ощущение, что она совершила путешествие не только в пространстве, но и во времени. И это не Боулинг-Грин 2004 года, а Нашвилл 1988-го. У ее мужа и тогда возникла проблема с легкими. Проблема двадцать второго калибра. Безумец всадил в него пулю и всадил бы еще несколько, если бы Лизи не пустила в ход, и очень быстро, лопату с серебряным штыком.
Она ждет, пока кто-нибудь спросит, все ли с ней в порядке, может, даже поддержит ее, поможет устоять на шатающихся под ней каблуках-шпильках, но слышится только гудение старого пылесоса да откуда-то доносится слабое позвякивание колокольчика, которое заставляет ее подумать о другом колокольчике, звякающем совсем в другом месте. Колокольчик этот иногда звякает за пурпурным занавесом, который она повесила с тем, чтобы отгородить определенные эпизоды своего прошлого.
Лизи открывает глаза и видит, что за регистрационной стойкой никого нет. Свет горит в окошке с надписью «СПРАВОЧНАЯ», поэтому Лизи уверена, кто-то должен дежурить и в столь поздний час, но человек этот, он или она, отошел, может, в туалет. Пожилые близняшки в комнате ожидания уставились, как кажется Лизи, в совершенно одинаковые журналы. За входными дверями стоит ее лимузин. Его горящие желтые подфарники напоминают глаза какой-то экзотической глубоководной рыбы. По эту сторону входных дверей больница маленького городка дремлет в первый час нового дня, и Лизи наконец-то понимает, что если не «поднимет вой», как сказал бы ее отец, то будет предоставлена самой себе. И мысль эта порождает не страх, или раздражение, или замешательство, но глубокую печаль. Позже, возвращаясь самолетом в Мэн с останками мужа в гробу, Лизи подумает: «Вот когда я поняла, что он не покинет эту больницу живым. Он прошел свой путь на этой земле. У меня было предчувствие беды. И знаешь что? Думаю, последней каплей стала табличка перед лифтом. С долбаной надписью «НЕ РАБОТАЕТ». Да!»
Она может подойти к настенному щиту-указателю, на котором расписано, какие отделения находятся на том или ином этаже, может спросить у уборщика, который пылесосит коридор, но Лизи этого не делает. Она уверена, что найдет Скотта в отделении интенсивной терапии – куда еще его могли привезти после операции? – а отделение интенсивной терапии, само собой, на третьем этаже. Интуиция так сильна, что, подходя к лестнице, она готова увидеть у первой ступеньки знакомое волшебное полотнище из мешковины, пыльный квадрат грубой материи из хлопка с надписями «ПИЛЬСБЕРИ – ЛУЧШАЯ МУКА». Ковра-самолета, понятное дело, нет, и на третий этаж она поднимается вся в поту и с тяжело бьющимся сердцем. Но на двери действительно написано «ОТДЕЛЕНИЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ ГББГ [116]», и ощущение, что все это происходит во сне, где прошлое и настоящее слились в кольцо без начала и конца, только усиливается.
Он в палате 319, думает Лизи. Она в этом уверена, хотя видит много отличий от той больницы, где ее муж лежал в последний раз. Самое очевидное – телевизионные мониторы у каждой палаты, на которых красным и зеленым высвечена различная информация. В том числе частота пульса и верхние и нижнее значения давления крови, в этом Лизи совершенно уверена. В чем еще у нее нет сомнений, так это в именах и фамилиях. Их она может прочитать. КОЛВЕТТ-ДЖОН, ДАМБАРТОН-АДРИАН, ТАУСОН-РИЧАРД, ВАНДЕРВУ-ЭЛИЗАБЕТ (Лизи Вандерву, думает она, здесь нас две), ДРАЙТОН-ФРАНКЛИН. Она приближается к палате 319 и думает: Сейчас из палаты выйдет медсестра, держа в руках поднос с завтраком Скотта, спиной ко мне. Я не собираюсь пугать ее, но, конечно, напугаю. Она уронит поднос. С тарелками и кофейной чашкой ничего не случится, они крепкие, выдерживали и не такое, а вот стакан из-под сока разлетится на миллион осколков.
Но она идет по коридору глубокой ночью, а не утром, под потолком не вращаются лопасти вентиляторов, и на мониторе над дверью палаты 319 совсем другие имя и фамилия: ЯНЕС-ТОМАС. Но чувство deja vu так сильно, что она приоткрывает дверь и заглядывает в палату. Видит на единственной кровати огромную тушу – Томаса Янеса. А потом вдруг наступает пробуждение, свойственное лунатикам: Лизи оглядывается с нарастающими страхом и недоумением: Что я тут делаю? Мне может крепко достаться за то, что я пришла сюда одна, без сопровождающего. Потом она думает: ТОРАКОТОМИЯ. Она думает: КАК ТОЛЬКО ТЫ ДАЛА РАЗРЕШЕНИЕ НА ХИРУРГИЧЕСКОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО? И буквально видит слово «ХИРУРГИЯ», пульсирующее красными, роняющими капли крови буквами. Вместо того чтобы уйти, она направляется к ярко освещенному островку в центре коридора: сестринскому посту. Ужасная мысль начинает выплывать из подсознания,
(а если он уже)
и она загоняет ее обратно, в темные глубины.
На посту одна медсестра, одетая в униформу, по которой скачут персонажи мультфильмов киностудии «Уорнер бразерс», что-то лихорадочно записывает в разложенные перед ней истории болезней. Вторая что-то наговаривает в миниатюрный микрофон, приколотый к лацкану куртки более традиционной униформы, судя по всему, информацию, которую считывает с монитора. За ними видна голова рыжеволосого долговязого мужчины, спящего на раскладном стуле. Подбородок прижат к белой рубашке. Пиджак, который висит на спинке стула, из той же темной материи, что и брюки, то есть мужчина пришел в больницу в костюме. Незнакомец сидит без туфлей и галстука. Лизи видит, что кончик последнего торчит из кармана пиджака. Руки мужчины лежат на коленях. У Лизи, возможно, было предчувствие, что Скотт не покинет городскую больницу Боулинг-Грин живым, но она и подумать не может, что перед ней хирург, который оперировал Скотта, продлил ему жизнь, и теперь они смогут попрощаться после двадцати пяти хороших (чего там, отличных) лет, проведенных вместе. Лизи предполагает, что спящему лет семнадцать, он – не мужчина, а юноша, вероятно, сын одной из медсестер.
– Я… – подает голос Лизи. Обе медсестры подпрыгивают на стульях. На этот раз Лизи удается испугать двух медсестер, а не одну. Та, что с микрофоном, записывает на пленку: «Ой!» Лизи на это глубоко наплевать. – Я – Лиза Лэндон. Как я понимаю, мой муж, Скотт…
– Миссис Лэндон, да, конечно, – подает голос медсестра с Багсом Банни на одной груди, в которого с другой целится из ружья Элмер Фудд, а Даффи Дак смотрит на них с живота. – Доктор Джантзен хотел поговорить с вами. Он оказал вашему мужу первую помощь на приеме.
Лизи все еще не понимает происходящего, возможно, потому, что не успела заглянуть в толковый словарь и не знает значения слова «торакотомия».
– Скотт… он что, потерял сознание, отключился?
– Я уверена, доктор Джантзен сообщит вам все подробности. Вы знаете, он сделал не только торакотомию, но и частичную плеврэктомию.
Плеврэ-что? Тем временем медсестра, которая что-то надиктовывала, протягивает руку и трясет за плечо спящего рыжеволосого мужчину. Когда он открывает глаза, Лизи понимает, что ошиблась насчет возраста. Мужчина достаточно взрослый, чтобы ему отпустили спиртное в баре, но, конечно же, они не собираются сказать ей, что именно он вскрывал грудную клетку ее мужа. Не собираются?
– Операция, – произносит Лизи, не зная, к кому из троих она обращается. В голосе явно слышится отчаяние, ей это не нравится, но она ничего не может поделать. – Она закончилась успешно?
116
ГББГ – городская больница Боулинг-Грин.