Овцы - Магинн Саймон (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Он свернул у края глубокого обрыва, там, где по дороге могли проехать две машины. На вершине холма, прямо над заливом Фишгард стояли камни, восемь божеств. Когда-то, в легендарные времена, они упали с неба и из-за пороков валлийцев обратились в камни. Поля были большей частью предназначены для выгула, но использовались также под зерновые и под травы. Блеклые, ностальгические, манящие цвета иллюстраций к «Десяти маленьким цыплятам», детской книжки пятидесятых годов. Вокруг резко пахло навозом и свежескошенной травой. Солнце ярко освещало прихотливую рябь пашни. Вдалеке был заметен маленький кусочек моря.
Теперь, когда пришло время, Джеймс растерялся, он не знал, как начать. Сэм сделал это за него.
— Папа, тебе грустно?
— Да. Грустно.
— Почему?
— Мне грустно из-за Руфи.
До того, как были произнесены эти слова, Джеймс не понимал, до какой степени это было правдой. Но это было точнейшим определением его жизни.
— А, это, — сказал Сэм. Он-то думал, что это из-за дома, из-за беспорядка. И осторожно добавил: — Но ведь в этом никто не виноват, верно? Мама говорит, что это был несчастный случай и никто не виноват, просто не повезло.
Просто не повезло. Как она может говорить об этом так хладнокровно? Не повезло — это когда отключили отопление посреди ночи или когда у тебя есть отвертки всех размеров, кроме необходимого. Он слегка разозлился, но сдержал себя.
— Правильно. Никто не виноват. Ни я, ни мама, ни ты. Ни Руфи.
— И мама сделала все, чтобы спасти ее, правда?
— Конечно. Волны были слишком высокими, ей не удалось удержать Руфи над водой.
— Да. Ее убила вода. Но вода тоже не виновата.
— Да. Вода тоже не виновата.
Пока удавалось обо всем договориться. Вода ничем не могла помочь. Сэм задумался.
— А ты был со мной слишком далеко, на холме, с летающей тарелкой. Оттуда ничего не было видно и не было слышно, как мама кричала.
— Боюсь, что так.
— И я был с тобой на холме. Я тоже ничего не слышал.
— Точно. — Господи, как же порой утомительны семилетние дети. Какой педантизм. Слава Богу, хоть собака сидела в конуре (что ее крайне опечалило) и осталась вне подозрений.
— А мама не могла заранее знать, что вода сделает такое, правда?
А, вот что... Красный флажок, сигнал опасности для купающихся, конечно, не был поднят. Это верно. Но было ли это разумно со стороны мамы идти купаться в такой сильный шторм? В своей шикарной школе Адель побеждала на дистанциях в четыреста и восемьсот метров, брассом и кролем. У нее даже есть настоящие медали с голубыми лентами. Но это было в 50-метровом бассейне, построенном на деньги, беззастенчиво выклянченные у бывших учениц. А не в неспокойных волнах у корнуэльского побережья. С младенцем в руках. Который не смог (а точнее, не смог бы) выплыть. Руфи — какая неожиданность! — боялась воды. Ей не нравилось, когда вода попадала ей в уши, она не любила мочить свои прекрасные длинные темные волосы. Она терпеть не могла купаться даже в лягушатнике в спортивном центре. Адель просто-напросто не могла не проверить свои силы.
— Нет, не могла.
— Хотя ты отказался купаться, правда?
Это верно. Об этом Джеймс забыл.
— Но я не умею так хорошо плавать, как мама, и решил не рисковать.
— Ты решил, что волны слишком большие.
— Для тебя да. И для меня, если на то пошло.
— Но если бы ты был с ней, ты бы ее спас.
А вот это еще как посмотреть. Сколько миллионов раз он сам задавал себе этот вопрос, пялясь в бесконечные сериалы и рассказы о жизни животных?
— Я бы сделал все, что в моих силах.
И между строк: наверное, да, потому что я сильнее. Я бы просто не выпустил ее из рук там, в воде.
Мимо пролетела стайка птиц, названия которых Джеймс не знал; Элвис равнодушно порычал на них.
— А Руфи ведь даже не хотела идти купаться, правда? Она плакала.
Это было сказано не без гордости: Руфи постоянно плакала. Не то что Сэм.
— Руфи немножко боялась воды.
Адель могла бы много рассказать о том, как Руфи своими воплями вынуждала их вылезать из бассейнов, покидать пляжи. Руфи никогда не доверяла воде; она вообще ничему по-настоящему не доверяла. И она была права, права, права.
— Значит, мама сделала глупость, да?
Джеймс почувствовал, как его окутывает туман замешательства. Ребенок его допрашивал. Ваша честь, уместен ли данный вопрос в отношении настоящего разбирательства? Я не в силах понять, какое отношение... Джеймс прекрасно понимал, какое отношение. Сэм повторял его собственные самые предательские, подленькие мысли: если бы Дель не была такой упрямой!
— Нет-нет.
— Но ты ведь только что сказал, что...
— Сэм! Хватит!
Черт! Как он ни старался, получалось так, что он все время кричал на Сэма, чтобы тот заткнулся. Он постарался успокоиться.
— Твоя мама сделала все, что могла, Сэм. И к этому нечего добавить.
— А я ничего не видел. Я в «тарелочку» играл, ничего я не видал. — Сэм пропел это, как колыбельную, и на Джеймса внезапно нахлынули воспоминания... Верно, играл летающий тарелкой, пытался кидать как можно точнее, и вроде бы он кричал «точно, точно»?.. Джеймс не мог понять, было ли это воспоминанием или всего лишь сном. Сэм стоял сзади и напевал. Точно? А может, «тонет»?
Джеймс включил двигатель.
— Никто не виноват, — отрешенно повторил он. В конце концов, разве в этом мире кто-нибудь может быть в чем-нибудь виноват?
* * *
Адель подумала, что дом Льюина не имел ничего общего с ее представлением о ферме. Ей рисовались медные грелки с углями, аккуратные безделушки, с которых регулярно стирают пыль, гигантский кухонный стол и яростный огонь в печи, может, даже какой-нибудь цеп для молотьбы. Дом Льюина был совершенно мещанский, что ли, — вот слово. Адели, городской жительнице, претило все мещанское, так же как и все снобское. Кирпичные стены, аккуратно занавешенные окна, уродливые ковры с цветами, часы на каминной полке. Она невольно искала улики: может быть, фотографию красивого усача в рамке или старую валентинку с надписью «С любовью, Роджер X». Конечно, ее ждало разочарование. Это был неопрятный холостяцкий дом, и больше ничего. Гимнастические снаряды (наверху), мастерская (в погребе), а посередине жилые помещения. Засаленная, заброшенная кухня. Плита шестидесятых годов покрыта толстым слоем жира, все поверхности в грязных пятнах, неаккуратно вымыты. Она сама была неполноценной домашней хозяйкой (ты оборванка, алкоголичка и плохая мать, так говорил Джеймс, когда они жили на старой квартире), но здесь она в каждом углу видела бытовую беспомощность Льюина. Что заставляет таких женщин, как я, задумалась она, увидев плиту, тут же возжелать начистить ее до блеска? Неисправимые мойщицы унитазов, вот мы кто. Чувство вины, наверно.
Льюин был хоть и не одаренным, но умелым хозяином. — Вот ванная, — сказал он, показывая ей ванную комнату. — Это спальня...
Его спальня не была ни спартанской, ни сибаритской. Конечно, не убежище страсти, но и не монашеская келья. Только в ней царил разгром. И кровать была односпальная, а в отношении этого предмета мебели Адель испытывала глубочайшее презрение. Наверное, на односпальной кровати можно спать. Но больше на ней ничего делать нельзя. Кроме, конечно... Она невольно начала искать повсюду сморщенные, ссохшиеся носовые платки или мятые тряпки и одернула саму себя: нечего совать свой нос, куда не просят! (А что, интересно, у него под матрасом?)
Он показал ей свои гири и штанги (она как бы невзначай продемонстрировала ему свое знание тренажера, сунув и повернув ключ для смены веса. И, раз-два, без малейшего напряжения приподняла четыре черных чугунных блина. Льюин вяло следил за ней).
Чтобы показать ей, как работает один из тренажеров, он снял рубашку (это невольно произвело на нее впечатление). Когда он поднял руку, она увидела широкий неровный шрам, протянувшийся от подмышки до штанов.
— Откуда у вас такой шрам, Льюин? — спросила она и дернулась, когда груз с грохотом опустился на базу и рама затряслась. Льюин стоял, уставившись на тренажер, держа руки за спиной. Потом потянулся за рубашкой.
